— Но Пьерло все равно полетит! Не быть этому жалкому холую правителем! — с ненавистью сказал бельгиец в военном френче и резко встал, заходил по кабинету. — Пьерло не спасут ни английские танки, ни американские бомбы. Народный гнев сметет его…
— Да, народ заставит Пьерло уйти! — Командующий повернулся к Трефилову. — Вы едете в бригаду, во Францию? Передайте своим товарищам от всех нас привет и большое, большое спасибо!
Шукшин и Трефилов направились к выходу, но Диспи их остановил.
— Товарищ Констан, я хотел бы подарить вам что-нибудь на память… — Он огляделся кругом, ощупал свои карманы. — Что же вам подарить… Ничего нет! — Диспи растерянно улыбнулся. — Вот возьмите мою визитную карточку. Я только распишусь на ней… Пожалуйста, возьмите. Память сердца!..
Шукшин снял свои наручные часы, подал командующему.
— Это вам. От меня и от наших партизан.
Дресвянкин продолжает дневник
15 января. Вот уже прошла неделя, как бригада прибыла в Камп де Маиль. Здесь самый большой в Западной Европе лагерь немецких военнопленных — тут их около ста тысяч. По приказу Советской военной миссии охраняем пленных. Вместе с нами здесь находятся два американских полка — «белый» и «черный». «Белые» несут охранную службу, а негры строят казармы — военный городок. Интересно, для чего американцам эти казармы? Не собираются же они жить здесь, во Франции?
Когда мы ехали в Камп де Маиль, наши ребята, вспоминая, как издевались над ними фашисты, говорили: «Ну, теперь мы им все припомним, за все рассчитаемся…» Но советский человек неспособен мстить безоружному врагу. Когда мы увидели гитлеровцев за колючей проволокой, злоба к ним не то что прошла, но уступила место другому чувству — презрения и брезгливости. И редко кто, в припадке гнева, даст фрицу затрещину или пинок под зад.
Да, поменялись мы ролями! Теперь не мы, а они за колючей проволокой. Коля Щукин, Митя Рыжий, Иван Гужов указывают «чистокровным арийцам», что и как надо делать (гитлеровцы работают, разбирают развалины), а эти «победители мира» только трусливо лепечут: «Я, я! Гут! Айн момент!»
В лагере мы навели порядок. До нас отсюда бежали десятками. Среди американцев есть такие хлюсты, что за взятку самого Гитлера отпустят… К слову сказать, американское начальство неплохо заботится о немецких пленных. Хлеб только белый. По воскресеньям усиленный паек. Даже церковь в лагере построили — грехи замаливать…
24 января. Сколько разных людей познали мы за годы плена, партизанской жизни! С кем только не сводила нас судьба — и с немцами, и с англичанами, и с французами, и с чехами, и с итальянцами, и с голландцами, и с американцами… Чем больше я встречаюсь с людьми разных национальностей, тем все больше убеждаюсь в том, что у них много общего. И в то же время они так различны…
Сегодня в нашем взводе разгорелся спор. Мой друг Коля сказал, что все немцы — гады, что их надо истреблять поголовно. «Прикончим одного Гитлера — второй найдется. И они опять попрут против нас…» Нет, Коля неправ! Немцы разные. Разве среди них нет коммунистов? Разве мы не встречали немецких солдат с хорошим, честным сердцем?
Вот американцы… Интересный народ! Я все к ним приглядываюсь. Добродушные, славные парни. Но как они относятся к неграм? Им ничего не стоит оскорбить, ударить негра — просто так, ни за что ни про что. И понятие о чести, о достоинстве человека у них свое. Спекулируют поголовно все. Часы, золото, оружие… Ребята шутят: «Янки могут папу с мамой продать, да еще бабушку дадут в придачу…» Чем все это объяснить? Может быть, это национальная особенность, черта характера? Думал я над этим много и прихожу к выводу: нет. Такими их делает жизнь. Воспитываются на «чистогане». К этой мысли мне помог прийти Фишеров. Фишеров — американский офицер, но он русский — даже родился у нас, в России. Чем он отличается от других американских офицеров? Ничем. Спекулирует не меньше других. Вчера видел его в городе — стоит на углу, торгует барахлом — на руках висят ожерелья, цепочки, часы. Фишеров родился в России, но вырос в Америке…
Еще об их психологии. Сегодня с помощью Фишерова беседовал с одним американцем, сержантом. Он спросил меня, сколько у нас, в Союзе, зарабатывает слесарь средней квалификации. Я ему ответил, что около тысячи рублей. Тогда он начал меня расспрашивать: сколько у нас стоит костюм, квартира, почем мясо, молоко. Прикинул все это в уме и говорит: если дадите мне две тысячи в месяц — поеду в Россию. Мне, говорит, все равно где жить: лишь бы хорошо платили.
Да, трудно все это понять…
Американские солдаты к нам относятся очень хорошо. Особенная дружба у нас с неграми. Чудесные парни! Офицеры к нам относятся по-разному. Некоторые с открытой неприязнью, даже злобой. А вот начальник лагеря, майор, добрый, душевный человек. Нас он по-настоящему уважает. Есть американцы и американцы. Так, наверное, у каждого народа, только в разной пропорции… Или я ошибаюсь?
28 января. Уже глубокая ночь, а я никак не могу уснуть. Вот поднялся, взял свой дневник… Взволнован до глубины души. Будто это не их, а меня самого оскорбили. О том, что янки плохо относятся к неграм, я знал, нагляделся тут достаточно. Для негров другая столовая, другой клуб, негр не имеет права спать в одном помещении с белыми, если даже он офицер. Все это я уже знаю. И все-таки то, что произошло сегодня, — поразило меня, перевернуло всю душу.
Наш самодеятельный ансамбль выступал с концертом в помещении городского кинотеатра. Дядькин велел пригласить американцев. Начальник клуба передал это приглашение «белым» и «черным». Командир «белого» полка заявил, что если на концерте будут присутствовать негры, то «американцы не придут» (как будто негры — жители США — не американцы!) Начальник клуба доложил об этом Трефилову. Трефилов вскипел: ну и ладно, пусть катятся ко всем чертям! Дядькин, поразмыслив, сказал, что мы все-таки должны считаться с существующим у американцев положением и «не идти на конфликт». Надо, говорит, сделать так, чтобы и негров не обидеть и чтобы «белые» на концерт пришли. Начальник клуба нашел выход. Он решил сначала впустить в зал «белых», а потом, когда погаснет свет, пустить «черных». Дядькин эту идею поддержал.
Но начальник клуба допустил промашку — он забыл об антракте. И на кой черт надо было делать этот антракт! Когда в зале зажегся свет, «белые» увидели негров, сидевших в задних рядах. Поднялся шум. Американский капитан схватил негра, сидевшего с краю, за шиворот и ударил в лицо. Наши ребята вскочили со своих мест… Хорошо, что в это время появился начальник лагеря, остановил капитана. Все американцы демонстративно покинули зал. Когда они уходили, в зале вдруг стало так тихо, что слышен был только топот башмаков. Я смотрел в эту минуту на негра, которого ударил офицер. Из его рассеченных губ текла кровь. Но на лице негра я не видел гнева. Он стоял неподвижно, повернув курчавую голову, печально смотрел вслед уходившим «белым». Я глядел на этого парня, и мне было стыдно. Да, стыдно перед ним за этих белых зверей.
Американцы уже ушли, а наши ребята еще несколько минут стояли молча, подавленные случившимся. Потом окружили негров. Негры как-то растерянно, извиняюще улыбались. Я понял, что у них невыносимо тяжело на душе.
Привыкнуть к этому нельзя!
2 февраля. Начальника лагеря, майора, сняли… за слишком хорошее отношение к нам, русским. Новый начальник лагеря старается нас «прижать», где только может. До этого мы питались в одной столовой с американцами. Теперь нас отделили.
10 февраля. Сегодня получилась интересная перепалка с лейтенантом Фишеровым. С этим Фишеровым мы разговариваем часто, и каждый раз беседа наша кончается схваткой. Не знаю почему, но Фишерова тянет к нам, он ищет повода потолковать с нами, поспорить.
Свою враждебность к советскому строю Фишеров не скрывает, расхваливает американский образ жизни. Если верить этому Фишерову, так в Америке всем людям открыта дорога к благоденствию. Конечно, ему самому повезло: имеет собственную фабрику по производству «молний». Но от американских солдат, простых парней, я что-то не слышу разговоров о «благоденствии». У меня тут есть друг, Ричард. Скромный парень, без этого нахальства, которым отличаются его некоторые собратья. Ричард мне как-то сказал: «Война — дело плохое, и все-таки это лучше, чем сидеть без работы… Что будет после войны? Я год ходил без дела, целый год, пока не попал в армию…». Ричард говорил, а в глазах его были тревога, страх. Будто в бездну человек смотрел…
Сегодня Фишеров пригласил меня сыграть партию в шахматы. Играет он неплохо, я согласился. За шахматами зашел разговор о политике. Фишеров начал доказывать, что только в Америке существует настоящая свобода и каждый, кто этого хочет, может жить обеспеченно: равные возможности для всех! Я его спросил, какие у него доходы, сколько он зарабатывает.
