Кто-то кричал:
— Идите влево, идите влево! Товарищи, спокойствие! Товарищи… — Голос потонул в гневном гуле, но толпа все-таки свернула, хлынула в узкую, искривленную улицу. Однако она тотчас же остановилась: навстречу, заняв всю улицу, плотной цепью шли солдаты. За ними двигался тяжелый танк «Черчилль». На крыше большого красного дома Трефилов увидел станковый пулемет, нацеленный на толпу.
Впереди, ближе к площади, началась стычка. Солдаты, угрожающе размахивая автоматами, теснили демонстрантов. Но сзади напирали, толпа отходила медленно, то тут, то там снова прорывалась вперед. Солдаты, за которыми шли танки, стали стрелять вверх, в воздух, а потом послышались глухие удары. Находившиеся в колонне бойцы партизанских отрядов не выдержали и пустили в ход кулаки. Ярость все больше овладевала и толпой и солдатами. Снова загремели выстрелы. Но теперь солдаты уже стреляли не вверх, а в толпу…
Когда Трефилов подошел к площади, колонна демонстрантов уже отхлынула. Посреди площади лежали убитые. Полицейские торопливо хватали трупы, прятали в закрытую машину. Трефилов остановился, постоял минуту в каком-то оцепенении и быстрым шагом, не разбирая дороги, пошел прочь. Вдруг до него донесся стон. Оглянувшись, он увидел юношу, лежавшего в стороне, на тротуаре. Юноша уткнулся рыжекудрой головой в кирпичную стену дома, широко раскинув руки. Белый пушистый свитер на его груди был залит кровью, кровь густеющей струйкой бежала по холодному пыльному асфальту… Трефилов бросился к юноше, но его опередил жандарм, крикнул, грубо толкнув:
— Уходи! Прочь!
Трефилов стиснул кулаки, глаза его потемнели, налились кровью, но усилием воли он сдержал себя. Повернувшись, пошел дальше.
Где-то недалеко, на соседней улице, гремели английские танки, раздавались выстрелы. Но Трефилов уже ничего не слышал — перед глазами его был белый свитер, напитанный кровью, запрокинутая рыжекудрая голова…
* * *
Ни в этот, ни на следующий день Трефилов не выехал в Мазайк. Охваченный тяжелым раздумьем, сидел один в квартире Шукшина, мерил большими шагами комнату и беспрерывно курил. У него было такое состояние, словно это в него стреляли солдаты, на него шли английские танки. Он хорошо понимал, что испытывают сейчас его бельгийские друзья, с такой самоотверженностью боровшиеся с врагом, как им теперь тяжело. Именно поэтому он и не поехал в Мазайк.
Перед отъездом в бригаду, во Францию, Трефилов вместе с Шукшиным отправился в штаб бельгийской партизанской армии: нужно было получить для партизан бригады документы, удостоверяющие их «участие в борьбе против фашистов на территории Бельгии.
Они отправились пешком — хотелось пройтись, поговорить: эти два дня они почти не виделись, Шукшин выезжал по делам военной миссии то в один город, то в другой.
День выдался солнечный, но на улицах было необычно пустынно. Трамваи, автобусы, такси не ходили. Проносились только английские и американские военные машины да изредка, блеснув никелем и лаком, стремительно проскальзывали роскошные лимузины. Невдалеке, около большого правительственного здания, сплошь сверкавшего стек лом, толпились пестро одетые мужчины и женщины с плакатами в руках.
— Собираются на демонстрацию, — сказал Шукшин, показывая взглядом на толпу. — Даже государственные служащие забастовали… Да, забастовка сильная! Городской транспорт, железнодорожники бастуют второй день. Придется тебя отправить на машине, поездом не доберешься.
— Народ не простит правительству расстрела демонстрации, — проговорил Трефилов. — Нет, они не простят…
— Смотри! — Шукшин тронул Трефилова локтем, показывая на кирпичное здание, стоявшее наискосок. На нем во всю стену белой краской было написано: «Долой Пьерло!»
У перекрестка стояли два английских танка. Солдат возле них не было, должно быть, они зашли в соседнее кафе. На броне переднего танка кто-то начертил мелом: «Позор!»
— Здорово работают! — улыбнулся Трефилов.
— Англичане боятся выводить из города танки, боятся народного восстания, — проговорил Шукшин, закуривая. — Монтгомери перебросил с фронта еще одну часть. Фашистов добивать не торопятся, на фронте у них затишье, а вот тут действуют активно. Ходят слухи, что штаб Монтгомери разработал план оккупации Брюсселя…
— Они его и без этого плана оккупировали, — проговорил Трефилов, с неприязнью поглядывая на патрули английских солдат. — Хозяйничают, как оккупанты. Пьерло только их прислужник, марионетка. Разве без приказа Черчилля он посмел бы расстрелять демонстрацию?
— В госпиталь привезли сорок человек раненых. Есть убитые…
— Я их видел. Там, на площади… там лежал один, совсем еще мальчишка, лет шестнадцати… Я раньше знал о политике империалистов по книгам, по газетам. Это было чем-то далеким, отвлеченным и иногда малопонятным. Теперь увидел эту политику в действии…
Они незаметно вышли на авеню Луиз. Навстречу нестройно двигалась большая колонна демонстрантов. Люди шли в угрюмом, суровом молчании. Если бы не полотнища лозунгов, трепетавшие над их головами, эту колонну можно было бы принять за похоронную процессию. Впрочем, нет — лица людей были угрюмы, но в глазах их светилась не печаль, а решимость и гнев.
Наблюдая за колонной, Шукшин и Трефилов на минуту остановились. Неожиданно к ним подошел английский сержант (он стоял в воротах соседнего дома, как и русские, наблюдал за демонстрантами). Отдав честь, сержант торопливо, сбивчиво заговорил. Шукшин и Трефилов могли понять только несколько слов, но по встревоженному, взволнованному лицу сержанта они догадались, о чем он говорит. «Скажите своим товарищам: английские солдаты не виноваты, нас обманули. Мы уважаем бельгийский народ, патриотов… — сержант прижал руку к сердцу. — Клянусь вам, солдаты не хотели этого…» — Он замолчал, отвернулся. Его худое, с редкими, но крупными морщинами, веснушчатое лицо выражало боль и стыд.
Шукшин и Трефилов молча пошли дальше. Навстречу двигались новые и новые колонны демонстрантов. На домах, на мостовой, на тротуаре пестрели надписи: «Долой изменников!», «Долой правительство Пьерло!», «Позор! Позор!»
— Я верю этому сержанту, — проговорил Шукшин…
* * *
Штаб партизанской армии помещался в небольшом старинном особняке. У подъезда стояла вооруженная охрана. Узнав русских, бельгийцы окружили их, радостно зашумели:
— О, русские друзья! Проходите, проходите…
Командующий беседовал с пожилым, лысым человеком в военном френче, сидевшим у стола в кресле. Увидев русских партизан, он поднялся из-за стола, подошел к ним, пожал руки. Лицо командующего казалось усталым, веки его глаз сильно припухли, на скулах нездоровая желтизна. Должно быть, этот уже не молодой человек, столько лет работавший в подполье, руководивший тяжелой и опасной борьбой, и теперь не знал отдыха.
Бельгиец, сидевший в кресле, проговорил, внимательно глядя на Трефилова:
— А я вас знаю. Вас зовут… Виталий! Я видел вас в Мазайке. Ваш отряд там дрался геройски… Диспи, — бельгиец повернул голову к командующему. — Это тот самый командир отряда, о котором я тебе говорил!
Командующий посмотрел на Трефилова снизу вверх, улыбнулся:
— О, какой большой… русский богатырь! Садитесь, садитесь!
Вошел работник штаба с большой пачкой партизанских удостоверений. Диспи взял из его рук документы, передал Шукшину.
— Это будет память от нас, от ваших бельгийских товарищей. Бельгийский народ никогда не забудет подвига русских партизан, вашей бригады… Если мне суждено будет после победы приехать в Москву, я расскажу о вас Сталину…
— Штаб потребовал представить отличившихся партизан к награждению орденами, — сказал Шукшин. — Вот список…
Диспи взял протянутый документ, пробежал глазами.
— Вы представили тридцать человек, этого мало. У вас больше партизан, достойных награды, больше! Мы же знаем о делах бригады «За Родину»… — Диспи помолчал, прошелся по комнате. — Впрочем, теперь вопрос о награждении отпадает…
— Они уже наградили нас! — зло бросил бельгиец, сидевший в кресле. — Вместо золота орденов — свинец.
Диспи заговорил об обстановке в Бельгии. Англичане и американцы торопят Пьерло, требуют быстрее расправиться с патриотами, с коммунистическими отрядами. Коммунистическими они объявили все силы внутреннего Сопротивления, за которым стоит весь бельгийский народ. Фронт независимости единодушно поддерживают рабочие, крестьяне, интеллигенция. По первому зову Коммунистической партии на улицу вышли десятки тысяч трудящихся. На расстрел мирной, безоружной демонстрации рабочий класс ответил массовой забастовкой.
— Нет, им не сломить волю народа! — Диспи гневно взмахнул кулаком. Подойдя к столу, взял сигарету, нервно чиркнул зажигалкой. Закурив, встал у, окна и, глядя на улицу, проговорил раздумчиво — Конечно, мы не будем обострять обстановку внутри страны. Мы понимаем, что главное сейчас — обеспечить разгром гитлеровской Германии…
