— Хорошо, Герта, я жду тебя. — Шукшин положил трубку, посмотрел на громадные черные часы, стоявшие в углу на тумбе.
— Половина третьего… Яков, ты знал Луизу?
— Луизу? Какую Луизу?
— Подругу Братка, жену…
— А-а-а… Луиза! Помню…
— У нее ребенок. Сегодня выписывается из больницы… Я с Гертрудой поеду к ней. Ты не поедешь с нами?
— Так у них ребенок… — Марченко помолчал, погладил щеку, покрытую бугристыми шрамами. — Нет, я не поеду. Я не могу…
— Тогда я отведу тебя к себе. Живу рядом… Да, надо подарок купить! В таких случаях преподносят цветы. Попробую найти…
Скоро приехала Гертруда, и Шукшин вместе с нею отправился в больницу. Луиза ждала их в вестибюле. Она сильно переменилась: лицо болезненно-бледное, а глаза стали еще больше и, кажется, темнее. Да, совсем другие глаза… И эта горькая морщинка у губ…
Увидев Шукшина, Луиза порывисто бросилась к нему.
— Констан, Констан! — губы ее задрожали, в глазах заблестели слезы. Но она быстро справилась с собой, виновато улыбнулась. — Вот мой мальчик, посмотри… — Она осторожно откинула край одеяла. — Мишель. Миша…
— Ты назвала его Михаилом? — голос Шукшина дрогнул.
— Миша… Мой сын — русский. Он русский, Констан!
— Какой хороший парень! Ты смотри, Герта, какой парень… — Шукшин незаметно смахнул слезы. — Смуглый, как Браток! Нет, ты только посмотри — вылитый Браток…
Проводив Луизу, Шукшин вернулся в миссию. В кабинете его дожидался Тягунов. Он сообщил, что по приказу Советского командования партизанский батальон направляется в район Льежа — на фронтовые склады боеприпасов первой американской армии.
— Я сегодня выезжаю в Льеж, — сказал Тягунов. — Признаться, это задание меня мало радует…
— Но это все-таки лучше, чем оставаться в Брюсселе, — ответил Шукшин. — Сам понимаешь, какая тут обстановка… Да, как-то развернутся события?
Трефилов по делам бригады приехал в Бельгию, в Брюссель. В Брюсселе он рассчитывал пробыть недолго, надеясь завтра, с утренним поездом, отправиться в Мазайк.
Сознание того, что он снова в Бельгии, что скоро увидит своих друзей, наполняло его хорошим, радостным чувством. Да и день сегодня такой светлый — после мокрого снега и туманов так приятно увидеть чистое небо, почувствовать тепло солнечных лучей.
Направляясь к Шукшину в военную миссию, Трефилов не спеша шагал по улицам, любуясь величественными старинными зданиями-дворцами, задерживаясь возле каждого памятника.
На одном из перекрестков он увидел тяжелый танк «Черчилль». За ним, в глубине улицы, стояла большая группа английских солдат в касках и с автоматами.
Трефилов без особого любопытства взглянул на громоздкий, неуклюжий танк и пошел дальше. Но на следующем углу он снова увидел английский танк и солдат. «Что случилось? — встревоженно подумал Трефилов. — Может быть, немцы выбросили десант?» Он пошел быстрее, поглядывая по сторонам. Только сейчас Трефилов заметил, что улицы столицы сегодня необычно пустынны. Прохожих совсем мало, машины идут редкой цепочкой… Вот навстречу шагает военный патруль — здоровенные молодцы из Королевской гвардии, составляющей основу создаваемой вновь бельгийской армии. А по другой стороне улицы молча, неторопливо шествует английский патруль. «Идут с ручными пулеметами! — отметил про себя Трефилов. — Да, что-то случилось…»
Показалась знакомая площадь с большим черным монументом в центре. На площади, выстроившись по два в ряд, стоят танки…
Трефилова все больше охватывала тревога. Он ускорил шаг. Надо быстрее попасть в миссию и узнать, что происходит в Брюсселе…
Свернув на улицу, ведущую в центр, он неожиданно увидел большую колонну демонстрантов. Бельгийцы шли шумно, доносились возбужденные возгласы: «Долой! Долой!» За первой колонной показалась вторая. Огромные толпы людей вливались на главную магистраль и с другой, боковой, улицы. Не прошло и десяти минут, как шумный людской поток заполнил всю улицу и устремился к площади.
Трефилов, остановившись на углу, изумленно смотрел на это необычное шествие. По лицам и костюмам он узнавал простых людей Бельгии — рабочих, ремесленников, крестьян, мелких торговцев. Шли мужчины, женщины, старики, молодежь. Особенно много молодежи. И здесь были не только брюссельцы. За колоннами рабочих столицы двигались колонны провинций — каждая провинция послала в Брюссель своих представителей… Улица грозно бурлила, гудела. Колонны проходили, громко скандируя: «Долой Пьерло! Долой Пьерло! Долой! Долой! Долой!» Над толпами колыхались плакаты. Трефилов с волнением, торопливо читал написанные небрежно, огромными буквами слова: «Да здравствуют патриоты Бельгии!», «Мы не против союзников, мы за активную помощь союзникам. Мы — против немецких агентов и их покровителей!», «Не позволим уничтожить отряды Сопротивления!»
Теперь Трефилов знал, что происходит в Брюсселе: народ протестует против разоружения и роспуска сил внутреннего Сопротивления, народ выступает против правительства, преследующего патриотов Бельгии, лучших ее сынов, добывавших свободу Родине в боях с оккупантами.
То же самое в эти дни происходило и во Франции…
Неожиданно Трефилова окликнули:
— Виталий! Иди к нам! Виталий!
Глаза Трефилова забегали по толпе. Вдруг его лицо осветилось радостью: он увидел своего друга Жефа Курчиса, несшего в руках большой квадратный плакат. Рядом с Жефом шагали Трис, Альберт Перен, Антуан Кесслер, Гертруда… О, да тут идет весь Мазайк!
— Привет, друзья, привет! — Трефилов замахал шляпой.
Жеф передал плакат старику Кесслеру и сквозь толпу пробрался к Трефилову.
— Идем же с нами, Виталий! Почему ты стоишь? Мы покажем этому Пьерло, мы им покажем…
— Нельзя мне, Жеф. Понимаешь — нельзя!
— Нельзя? — Жеф недоуменно посмотрел на Трефилова, но тут же кивнул головой. — А, понимаю… — Он помолчал, оглядывая взглядом колонну, конца которой не было видно, и проговорил с гневом — Вот, Виталий, мы боролись, а правители хотят нас разогнать, угрожают нам тюрьмами. Не выйдет у них, а? Не выйдет! Смотри, сколько нас вышло… Смотри! Мы сбросим эту свинью Пьерло… — Жеф крепко, порывисто стиснул руку Трефилова и бросился в толпу догонять своих товарищей.
Трефилов пошел дальше, но пройти далеко ему не удалось — вся улица уже была запружена народом. Захваченные людским потоком, помимо воли, он пошел в другую сторону, к центру, куда устремлялись демонстранты.
Обогнав Трефилова, шагавшего по тротуару, к колонне приблизились двое бельгийцев: один — в солдатском мундире без погонов, второй — молодой рослый парень в черном пальто и серой кепке.
— Товарищи! Больше организованности! Не поддавайтесь на провокации! — выкрикнул солдат.
— Они нас хотят попугать… Но мы не из пугливых! — задорно добавил парень.
— Не запугают! Мы проучим этого Пьерло! — зашумела колонна.
Солдат и парень, обгоняя колонну, пошли вперед.
— Не поддавайтесь на провокации! Больше выдержки, товарищи! — доносился грубоватый, резкий голос солдата.
Скоро колонна остановилась. Впереди, за крутым изгибом улицы, что-то случилось: оттуда доносились крики. Колонна заволновалась, зашумела громче. Но через несколько минут плакаты, пестревшие над толпой, дрогнули и, покачиваясь, медленно поплыли вперед — колонна тронулась.
Возле Трефилова опять появился парень в черном пальто. Обращаясь к кому-то в колонне, он крикнул:
— Они не пускают нас на площадь. Колонны пойдут соседними улицами… Они не посмеют стрелять!
Скоро колонна снова остановилась. Впереди раздались крики, гулко ударили выстрелы. Ударили — и затихли. Колонна закипела, улица наполнилась грозным гулом. Сзади напирали новые толпы, началась давка.
— Товарищи, спокойно! — слышался чей-то властный, громкий голос. — Товарищи, не поддавайтесь на провокации!
Трефилов, позабыв об осторожности, пошел тротуаром вперед. Сердце его билось тревожно. Он знал, что там, на площади, английские танки. «Неужели они станут стрелять в безоружных людей, в мирных демонстрантов? Не может этого быть!» Но охватившее его чувство тревоги все усиливалось, он, работая локтями, все быстрее пробивался вперед — там, впереди, колонна провинции Лимбург, там его друзья…
Где-то в стороне раздалась автоматная очередь — длинная, злая. Гулко, тяжело затакал пулемет. На несколько секунд толпа, заполнявшая улицу, замерла, затихла. Но неожиданно раздался страшный, душераздирающий крик:
— Убивают! Наших детей… Что же мы стоим… Убивают!
Кричала пожилая женщина. Она зажала в поднятой руке черный платок, седые волосы ее были растрепаны.
Толпа, будто разбуженная этим страшным криком, хлынула вперед, загудела.
