Он взглянул на часы.
— Время докладывать обергруппенфюреру о «неожиданной» кончине Хейниша.
ПОБЕГ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
— Мы нашли ключ к вашему шифру.
Йон Патциг, попивая коньячно — кофейный коктейль, объяснил:
— Это нетрудно было сделать. Во — первых, как вам известно, мы записали ответ на вашу последнюю шифрограмму. Он был очень краток. О чем же в нем шла речь? Ясно, что это было подтверждение о приеме. Во — вторых, мы сопоставили последовательность ваших сообщений с последовательностью заброски агентов Хейниша. Кстати, вам известно, что произошло с вашим бывшим шефом?
— Откуда?
— И то правда: откуда вам знать? Так вот, штандартенфюрер покончил с собой, — Йон Патциг хлебнул бодрящего напитка и добавил: — Он застрелился. Выпил рюмку коньяка и пустил пулю в висок.
— Напрасно…
— Почему же? Очень умный поступок. Иначе он очутился бы у нас. А с ним не вели бы себя так деликатно, как с вами. Мы бережем ваши пальчики. Они нам нужны. Да, если бы не эта веская причина, вы бы уже гнили. Правда, казнить вас как государственную изменницу мы можем в любой день. Все зависит от вашего выбора: жизнь или смерть? И учтите, времени мало. Если рация долго будет молчать, это вызовет в вашем Центре обоснованную тревогу. А значит, и подозрение, которое сведет на нет все наши гуманные усилия.
Уже несколько дней тем или иным способом возвращался он к одной теме: нужно ей, Кристине Бергер, снова сесть за радиопередатчик и начать «радиоигру».
— Мы не спрашиваем, кто вы и что вы, — рассуждал Йон Патциг. — В конце концов, какая разница? Что существенного добавит ваше настоящее имя и настоящая биография? Ничего интересного, я в этом уверен. Мы не спрашиваем также вас о том, какой ущерб вы нам нанесли. Об этом нам подробно поведали ваши шифровки. Не интересовались и тем, кто был вашим сообщником. Мы знаем, что, кроме Вилли Майера, у вас здесь никого не было. Что же нам надо от вас? Мелочь — ваш «почерк».
Кристина сразу могла бы согласиться на это предложение: как она убедилась, немцы не подозревали, что ее последняя шифровка была предупреждением о провале.
Йон Патциг обосновывал «пользу» их «сотрудничества»:
— Вы «засветили» агентуру Хейниша. Агенты, которые еще у нас, непригодны для использования. Но мы их и дальше будем продолжать забрасывать. А вдруг кому‑нибудь повезет, скажем, взорвать мост? Но этого не произойдет, если вы будете продолжать сообщать о забросках. Сведения ваши будут точны, чекисты выловят настоящих агентов, которые не имеют ни малейшего понятия о нашей «игре». Не исключено, что во время задержания они окажут сопротивление, будут отчаянно защищаться… Короче говоря, все будет происходить естественно. Так как, согласны?
— Где мой ребенок?
На этот вопрос Йон Патциг ответил уклончиво:
— В надежном месте.
Да, в надежном. Если Майер понял ее и сделал то, что требовалось. Она не сомневалась в этом. Иначе они — Вилли и сын — давно оказались бы на допросах, как появились фрау Шеер и Барбара.
— Как и раньше, вы будете жить в доме Шееров. Фрау вас ждет не дождется. Пока что ваше отсутствие никого не волнует: среди соседей пущен слух, будто вы пребываете в лечебнице. С молодыми матерями это бывает — неудивительно. Служанка Барбара аккуратно носит в больницу всякую снедь. Кстати, она вам по вкусу? Словом, все идет как надо. Неужели вы не понимаете, что в вашем положении мы предлагаем вам оптимальный вариант? Нужно лишь ваше согласие.
— Нет! — коротко отрубила Кристина.
— Ну что ж! Сегодня я вам продемонстрирую, что вас ждет, если вы и впредь будете бубнить свое бессмысленное «нет». Зрелище чрезвычайно эффектное. Остальное дорисует идеально ваша фантазия.
В этот день зондерфюрер «Красной капеллы» повез Кристину Бергер из гестаповской тюрьмы «Алекс» в застенок на Плетцензее. Именно там он надеялся поразить заключенную леденящим кровь зрелищем. Машина проехала во двор тюрьмы и остановилась возле кирпичного приземистого дома, стоявшего за глухими окованными воротами.
— Прошу, — пригласил Патциг, — Когда‑то 'в этом здании размещался отлично оборудованный спортивный зал для физических упражнений тюремной охраны. Теперь — место казни особо значительных государственных преступников. Тоже с превосходным оборудованием. Сейчас сами убедитесь.
Они вошли в помещение. Просторный зал пересекал сплошной черный занавес. Перед ним стоял громадный полированный стол, за ним три кресла с высокими, узкими спинками.
— За этим столом, — объяснил Патциг, — прокурор в последний раз зачитывает приговор. Перед непосредственной казнью. Приговор приводится в исполнение немедленно, вот здесь, — он отдернул черную шторку. — Прошу, полюбуйтесь! Ведь вам непременно придется навестить это учреждение вторично, если вы по — прежнему будете демонстрировать свое детское упрямство.
На потолке была длинная стальная балка. К ней были приварены восемь кривых крюков. На такие в мясных лавках подвешивают забитых животных. Каждый крюк свисал над зашторенной черной кабиной.
— Здесь казнят мужчин, — пояснил Патциг, — Фюрер приказал подвергать государственных преступников мужского пола исключительно позорной казни — через повешение. А вот это приспособление, — он ткнул пальцем в смутно знакомое, удлиненное вверх сооружение, — привилегия женщин.
Кристина где‑то видела это страшилище с круглым вертикальным отверстием внизу, которое образовали две доски с аккуратно вырезанными полукругами. Сразу же от этого отверстия к широкому круглому корыту шел открытый сверху белый эмалированный желоб. А надо всем этим, меж двумя стойками, нависало скошенное, блестящее, отточенное лезвие.
— Гильотина! — подсказал Патциг.
Кристина вздрогнула.
Патциг заметил это и «усилил впечатление»:
— Рейхсмаршал Герман Геринг, учитывая повышенную эмоциональность женщин, специально для них предложил средневековый способ казни — отрубать головы топором. Да вот беда: образцы топоров по музеям сбереглись, но профессионально обученных палачей нет. Случались неприятные инциденты. Когда точно по шее не попадали… Пришлось соорудить гильотину. Механизм работает идеально…
— Зачем вы мне об этом рассказываете? — глухо спросила Кристина.
— Как это зачем? Я же вам объяснил. Ну что, даете согласие на сотрудничество с нами?
Женщина не ответила.
— Заведен еще суетный обычай — врач щупает у безголового трупа пульс. Бессмысленно! Но определенная научная польза есть. Точно установлено, что тело агонизирует не меньше восьми секунд. А вот сколько живет отрубленная голова, до сих пор неясно. Хотя столько голов я видел в этом корыте, которые уже были отрублены, хлопали ресницами, вращали глазами и шевелили губами. Неслышно, разумеется, — гортань и голосовые связки рассечены…
Кристина почувствовала, как подступает тошнота.
— Я согласна, — прошептала она.
Патциг победоносно усмехнулся:
— Не сомневался, что вы умная женщина.
— Я хочу выйти отсюда…
— О! Безусловно.
Они вышли и направились к тюремной машине.
Кристина не могла бы выбрать более удачный момент, чтобы продемонстрировать, что она сломлена, и согласиться на предложение гестаповца.
На следующий день Йон Патциг отбыл в Ландсберг на стационарное лечение. Но он очень хотел лично закончить дело очередной «пианистки». Во время его отсутствия зондеркоманду возглавит Паннвиц, любитель присваивать чужие лавры. Теперь — порядок! Йон Патциг надеялся вернуться. Он не подозревал, что вскоре умрет в чудовищных муках на госпитальной койке. Кристина Бергер тоже не знала, что больше никогда не увидит этого палача. Если бы она в тот день помедлила, ей пришлось бы начинать «игру» с другим. С самого начала. И неизвестно, какой способ «убеждения» выбрал бы тот, другой…
Целые сутки Кристину Бергер никто не тревожил. На допросы не вызывали. Она тщательно обдумывала свое безнадежное положение. Безнадежное для нее лично, но не для дела. Любая дезинформация, если известно, что это именно дезинформация, тоже является иточником своеобразной информации. Из нее тоже можно извлечь немало пользы. Правда, это связано с огромной дополнительной разработкой. Готовя «дезу», враг вынужден давать и правдивые сведения. Поэтому каждое отдельное сообщение из «дезы» необходимо перепроверить, чтобы отсеять ложь от точных сведений. Но ложные сообщения тоже важны, так как указывают направление, на котором враг пытается ввести противника в заблуждение. Однако все это — ее личные допущения. Как на самом деле поступают с «дезой», откуда ей, Кристине, знать точно? Такого специфического опыта у нее не было. Для этого надо работать в совершенно иной — контрразведывательной — сфере. Главное она сделала — Центр предупрежден.
