Николай Кораблев почти не слушал Егора Ивановича.
Он перелистывал страницы книги «Мейн кампф», прочитывая подчеркнутые места, с заметками на полях, сделанными синим карандашом: «Особо важное». И именно эти «особо важные» места и казались бредом: в них слышались и Шопенгауэр, и Ницше, и мракобесы всех мастей, причем все это Гитлер выдавал за новое, за свое.
Черт знает что! Ужас! Просто ужас! — бормотал Николай Кораблев, прочитывая «особо важные» места.
Ну, что он там? — спросил Егор Иванович.
Вот что Гитлер пишет: «Человечество погибнет при существовании вечного мира».
Вон чего! — удивленно протянул Егор Иванович. — А мне ее хоть бы сроду и не было — войны. Я хочу работать, а не воевать.
А воюешь? — испытующе проговорил Николай Кораблев.
Егор Иванович, чуть подумав, сказал:
Да ведь это они нас разгневали. Дадим им по загривку — и к труду! И еще — скажи на милость: откуда они взялись, фашисты?
7В Германии буржуазия при непосредственной помощи и поддержке оппортунистов всех мастей разгромила революционную часть рабочих в Берлине, Мюнхене и других городах страны. Разгромив революционных рабочих, империалисты увидели, что оппортунисты — люди говорливые, но без волчьей хватки. Нужны были звери. Но зверя с оскаленной пастью нельзя было сразу выпустить в народ. Пасть эту надо было чем-то прикрыть. Чем? Да все тем же, чем прикрывались враги рабочего класса, — «социализмом». И в Германии начали появляться то тут, то там организации под такими названиями: «Народный союз борьбы», «Свободный рабочий комитет борьбы за достижение доброго мира», «Союз народного наступления и обороны». Среди таких организаций возник кружок «Германская рабочая партия», основанный отъявленным антисемитом и мракобесом Антоном Дрекслером. Узнав об организации такого кружка, подполковник Эрнст Рем, начальник политического отдела тайной полиции Мюнхена, направил туда шпика Адольфа Гитлера, и тот донес своему начальнику, что кружок «благовиден и полезен». Вскоре в кружок «Германская рабочая партия» стали вербоваться авантюристы, проходимцы всех мастей: безработные офицеры, полицейские чиновники, уголовники, проститутки. Через два года в мюнхенской пивной состоялся съезд «Германской рабочей партии», где она была переименована в «Национал-социалистическую германскую рабочую партию».
Крупнейшие империалисты Германии увидели именно здесь, в партии Гитлера, сильнейших зверей, и к Гитлеру посыпались деньги от Круппа, Тиссена, Стинеса и других магнатов капитала. Но в массы гитлеровцы шли, прикрывая свое звериное лицо «революционными» лозунгами. Придя к власти, они объявили первое мая праздником труда, на собраниях выступали с речами против империалистов, кричали о социализме, пуская в ход демагогию, а одновременно с этим беспощадно уничтожали все истинно революционное, и вскоре железная лапа вооруженного капитала легла на страну. Германия покрылась лагерями, тюрьмы наполнились честными людьми, прокатились свирепые еврейские погромы…
В тысяча девятьсот тридцатом году, обнаглев, Гитлер уже откровенно выступал на собраниях промышленников и говорил им:
Вы, господа, стоите на той точке зрения, что германское народное хозяйство может быть восстановлено исключительно на основе частной собственности… Но эта идея должна быть морально обоснована. Надо доказать массам, что частная собственность заложена в самой природе вещей. Неправильно делать вывод, что мы, национал-социалисты, против капитала. Наоборот, если бы нас не было, в Германии не было бы буржуазии.
Были и наивные люди в партии Гитлера. Они, когда Гитлер пришел к власти, спрашивали его:
А как же с теми пунктами программы, которые касаются аграрной реформы, уничтожения наемного труда и национализации банков…
Гитлер на это отвечал:
Неужели вы настолько примитивны, что принимаете программу буквально и не видите, что это только декорация нашего спектакля? В этой программе, установленной для масс, я никогда ничего не изменю.
Чудаки! — еще говорил он. — Разве вы не понимаете, что чем ниже уровень культуры рабочего класса и всего народа, тем больше у нас шансов удержать власть… Культура, цивилизация, гуманность и тому подобное есть выражение помеси глупости, трусости и сомнения. Нужно уничтожить двадцать миллионов русских… Это будет одна из основных задач нашей политики.
Вот все это порассказал Николай Кораблев Егору Ивановичу, перелистывая книгу Гитлера, читая «особо важные» места.
Егор Иванович, поставив кастрюлю на примус, подсел к Кораблеву так же, как подсаживаются ребята к взрослому во время чтения книги, и тихо спросил:
А как же… народ-то… выходит, на своих плечах вынес на весь мир такого палача? Не-ет, они должны за это нести большую кару!
— Кару-то понесут, но нам от этого не легче: они нас оторвали от мирного труда, не один миллион наших лучших людей погибнет в эту войну, будут разрушены и уже разрушены тысячи заводов, фабрик, сел, деревень, городов. Смерч пройдет по всем полям!
Егор Иванович грустно покачал головой и хотел было о чем-то спросить, как вдруг что-то с такой силой обрушилось на блиндаж, что он закачался, а примус вместе с кастрюлей поехал по столу. Егор Иванович кинулся к кастрюле, а Николай Кораблев как вцепился руками в край нар, так и застыл.
Бьет, стервец! Только мимо! — чуть спустя, придя в себя, проворчал Егор Иванович и, поставив кастрюлю на пол, выбежал из блиндажа.
Через несколько минут он вернулся возбужденный и улыбающийся:
Пронюхал, стервец, что мы с вами тут, и лупит. Да ведь мы обстреляны! Ты куда? — спросил он, видя, как Николай Кораблев направился к двери. — Пускать тебя не велено.
До ветру.
А-а-а! Там присутствие постороннего человека стеснительно.
Николай Кораблев вышел из блиндажа и вскоре попал в березовую рощу. Здесь было тихо. Травы примяты, кустарники молодого орешника поломаны. На ветвях виднелись завязи. Подойдя к поломанному кусту, он, сорвав грань, очистил орех, раскусил его: внутри, окутанное мягкой белой кашицей, лежало крошечное ядрышко-сердечко.
«Вот так же безжалостно и грубо они уничтожают у себя в стране все светлое… еще в зародыше… Мерзавцы!» — Он отбросил орех и быстро зашагал, куда повели его ноги.
Вскоре он очутился на лесной глухой дороге. Чуть в стороне, около березы, стояла гнедая лошадь. Увидав его, она жалобно заржала. Он шагнул к ней и в ужасе закрыл глаза: левая задняя нога у лошади была оторвана почти под самый корень… Из обезображенного места лилась, как из сита, кровь. Николай Кораблев отвернулся и пошел дальше, а лошадь все ржала, все звала его, жалобно, плаксиво, с каким-то смертельным упреком.
Пробиваясь через чащобу кустарника, он вышел на поляну.
Здесь, прижимаясь к зелени опушки, стояли танки.
«Вот хорошо-то! Моторы посмотрю. Эти были в деле», — решил он, а увидав летчика, спросил:
Это чьи танки?
Летчик остановился, подозрительно посмотрел на него.
А вы откуда?
Я? Да я ведь… — Николай Кораблев смешался и подумал: «А что я ему скажу?»
Но летчик уже командовал:
А ну, вперед! до командира! Много вас тут таких таскается. «Я? Да я ведь…» — передразнил он и, выхватив пистолет, указывая им на дорожку, еще раз крикнул: — А ну, давай, давай, давай!
Всего три дня тому назад к летчикам на аэродром заявился человек, назвав себя наркомом. Доверчивые летчики были рады ему: стали все показывать, рассказывать… Но вскоре за «наркомом» приехали люди и схватили его как заядлого шпиона.
Николай Кораблев об этом, конечно, ничего не знал и, удивленный грубостью летчика, вздохнув, подумал: «Ох, попал я в какую-то историю!»
Вскоре они пересекли полянку, подошли к кустику, и тут Николай Кораблев увидел летчика-майора, окруженного танкистами. Все они сидели на траве и ели уху.
Вот, товарищ майор, привел: подглядывал и, видимо, записывал номера танков! — выкрикнул летчик.
Майор, весь обожженный, как будто по нему прошлась черная оспа, спросил:
Документы у него проверил?
Никак нет.
Документы у вас есть? — обратился майор к Николаю Кораблеву.
Это были уже не документы, а комок бумаги: во время перехода через болото они намокли, а теперь высохли и слепились так, что майору пришлось их раздирать… Раздирал он их брезгливо, без осторожности, а когда закончил, посмотрел и сказал:
Черт те что, а не документы! А ну-ка, подведите его поближе, — и, показывая Николаю Кораблеву бумаги, сказал: — Что это?
Я через болото проходил… — заикаясь, проговорил Николай Кораблев.
Угу… Вон как! Через болото, значит, перешел? — И майор, кинув в сторону документы, крикнул: — Придется, как и с тем «наркомом», поступить.
Летчик дулом пистолета ткнул в спину Николая Кораблева и скомандовал:
