за спиной хлопотал возле Дёмчихи.
Но тот даже не взглянул в его сторону, он, как и все они тут, будто оглох к их просьбам, будто это уже
были не люди. И это еще больше убедило Рыбака в том, что дело их кончено, будет смерть. Но как же
так? И почему же он не решился, когда у него были свободными руки?
Что-то в нем отчаянно затрепыхалось внутри от сознания совершенной оплошности, и он
растерянным взглядом заметался вокруг. Но спасения нигде не было. Напротив, судя по всему, быстро
приближался конец. На крыльцо из помещения один за другим начало выходить начальство - какие-то
чины в еще новенькой, видно только что напяленной, полицейской форме: черных коротковатых шинелях
с серыми воротниками и такими же обшлагами на рукавах, при пистолетах; двое, наверно немцы, были в
длинных жандармских шинелях и фуражках с высоко поднятым верхом. Несколько человек, одетых в
штатское, с шарфами на шеях, держались заметно отчужденно - будто гости, приглашенные на чужой
праздник. Полицаи на дворе уважительно притихли, подобрались. Кто-то торопливо посчитал сзади:
- Раз, два, три, четыре, пять...
- Ну, все готово? - спросил с крыльца плечистый полицай с маленькой кобурой на животе.
Именно эта кобура, а также фигура сильного, видного среди других человека подсказали Рыбаку, что
это начальник. Только он подумал об этом, как сзади сипло выкрикнул Сотников:
- Начальник, я хочу сделать одно сообщение.
Остановись на ступеньках, начальник вперил в арестанта тяжелый взгляд.
- Что такое?
- Я партизан. Это я ранил вашего полицая, - не очень громко сказал Сотников и кивнул в сторону
Рыбака. - Тот здесь оказался случайно - если понадобится, могу объяснить. Остальные ни при чем.
Берите одного меня.
Начальство на крыльце примолкло. Двое, шедшие впереди, недоумевающе переглянулись между
собой, и Рыбак ощутил, как в душе его вспыхнула маленькая спасительная искорка, зажегшая
слабенькую еще надежду: а вдруг поверят? Это его обнадежившее чувство тут же породило тихую
благодарность Сотникову.
Однако минутное внимание на лице начальника сменилось нетерпеливой строгостью.
- Это все? - холодно спросил он и шагнул со ступеньки на снег.
Сотников заикнулся от неожиданности.
157
- Могу объяснить подробнее.
Кто-то недовольно буркнул, кто-то заговорил по-немецки, и начальник махнул рукой.
- Ведите!
«Вот как, не хочет даже и слушать», - опять впадая в отчаяние, подумал Рыбак. Наверное, все уже
решено загодя. Но как же тогда он? Неужели так ничем и не поможет ему это героическое
заступничество Сотникова?
Осторожно ступая по прогибающимся деревянным ступенькам, полицаи сходили с крыльца. И вдруг в
одном из них, что на этот раз также был в полицейской форме, Рыбак узнал Портнова. Ну, разумеется,
это был тот самый вчерашний следователь, который так обнадежил его своим предложением и теперь
как бы отступился. Увидев его, Рыбак встрепенулся, весь подался вперед. Была не была - теперь ему
уже ничто не казалось ни страшным, ни даже неловким.
- Господин следователь! Господин следователь, одну минутку! Вы это вчера говорили, так, я согласен.
Я тут, ей-богу, ни при чем. Вот он подтвердил...
Начальство, которое уже направлялось со двора к улице, опять недовольно, по одному стало
останавливаться. Остановился и Портнов. Новая полицейская шинель на нем казалась явно не по
размеру и необмято топорщилась на его маленькой, тощей фигуре, черная пилотка по-петушиному
торчала в сторону. Но в облике следователя заметно прибыло начальственной важности, какой-то
показной строгости. Высокий, туго перетянутый ремнем немец в шинели вопросительно взглянул на него,
и следователь что-то бойко объяснил по-немецки.
- Подойдите сюда!
При пристальном внимании с обеих сторон Рыбак подошел к крыльцу. Каждый его шаг мучительным,
ударом отзывался в его душе. Ниточка его еще не окрепшей надежды с каждой секундой готова была
навсегда оборваться.
- Вы согласны вступить в полицию? - спросил следователь.
- Согласен, - со всей искренностью, на которую был способен, ответил Рыбак.
Он не сводил своего почти преданного взгляда с несвежего, немолодого, хотя и тщательно выбритого
лица Портнова. Следователь и немец обменялись еще несколькими фразами по-немецки.
- Так. Развязать!
- Сволочь! - как удар, стукнул его по затылку негромкий злой окрик Сотникова, который тут же и выдал
себя знакомым болезненным кашлем.
Но пусть! Что-то грозное, неотвратимо подступавшее к нему, вдруг стало быстро отдаляться, Рыбак
глубже вздохнул и почувствовал, как сзади дернули его за руки. Но он не оглянулся даже. Он мощно
почувствовал только одно: будет жить! Развязанные руки его вольно опали вдоль тела, и он еще
неосознанно сделал шаг в сторону, всем существом стараясь скорее отделиться от прочих, - теперь ему
хотелось быть как можно от них дальше. Он отошел еще на три шага, и никто не остановил его. Кто-то из
начальства повернулся, направляясь к воротам, как сзади раздался крик Дёмчихи:
- Ага, пускаете! Тогда пустите и меня! Пустите! У меня малые, а, божечка, как же они!..
Ее исполненный дикого отчаяния крик снова заставил всех остановиться, и ближе других к ней
оказался Портнов. Высокий немец недовольно прокартавил что-то, и следователь взмахнул рукой.
- Ведите! - сказал он и повернулся в сторону Рыбака. - Вы подсобите тому, - вдруг указал он на
Сотникова.
Рыбаку это мало понравилось, от Сотникова теперь он хотел бы держаться подальше. Но приказ есть
приказ, и он с готовностью подскочил к недавнему своему товарищу, взял его под руку.
Сквозь настежь раскрытые ворота их повели на улицу. Полицаи с винтовками наготове шли по обе
стороны. Начальство, растянувшись, приотстало, пропуская их впереди себя. Первым шел Петр -
высокий и старый, с белою, без шапки головой и заломленными назад руками. За ним, давясь плачем,
тащилась Дёмчиха. Рядом в какой-то темной, с чужого плеча одежке с длинными рукавами быстренько
семенила босыми ногами Бася.
Рыбак поддерживал под руку Сотникова, который как-то на глазах сник, еще больше осунулся и,
кашляя, медленно тащился за всеми, сильно припадая на раненую ногу. Почерневшая его стопа, будто
неживая, костяно ковыряла пальцами снег, оставляя на нем неестественные зимой отпечатки. Он
молчал, и Рыбак не отважился заговорить с ним. Идя вместе, они уже оказались по разные стороны
черты, разделявшей людей на друзей и врагов. Рыбак хотя и чувствовал, будто виноват в чем-то, но
старался себя убедить, что большой вины за ним нет. Виноват тот, кто делает что-то по своей злой воле
или ради выгоды. А у него какая же выгода? Просто он имел больше возможностей и схитрил, чтобы
выжить. Но он не изменник. Во всяком случае, становиться немецким прислужником не собирался. Он
все ждал, чтобы улучить удобный момент - может, сейчас, а может, чуть позже, и только они его увидят. .
18
Сотников ясно понял, что ровным счетом ничего не добился. Его намерение, так естественно
пришедшее к нему ночью и почти принесшее ему успокоение, лопнуло как мыльный пузырь. Полиция
была марионеткой в руках у немцев и совершенно безразлично отнеслась к его показанию - наплевать
ей на то, кто из них виноват, если прибыл соответствующий приказ или появилась потребность в
убийстве.
158
Едва держась на ногах, он ослабело тащился за всеми, стараясь не слишком опираться на чужую
теперь и противную ему Рыбакову руку. То, что произошло во дворе полиции, совершенно сокрушило его
- такого он не предвидел. Безусловно, от страха или из ненависти люди способны на любое
предательство, но Рыбак, кажется, не был предателем, как не был и трусом. Сколько ему
