Подходя к эскалатору станции метро «Курская», Вера невольно остановилась, увидев молодого, лет двадцати, военного в короткой ватной куртке и надвинутой на мокрый лоб шапке-ушанке. Опираясь на костыли, он то подавался вперед, пытаясь шагнуть на уползавшие вниз ступеньки, то отшатывался назад, не веря, что успеет одновременно поставить и свою единственную ногу и громоздкие деревянные костыли. Позади него стояли несколько женщин и с жалостью смотрели на него.
— Что глазеете, помогли бы лучше, — укорила их пожилая женщина.
— Давайте вместе, — подойдя к ней, прошептала Вера.
Женщина и Вера подхватили военного под руки и, приподняв, поставили на ступеньку.
— Ух ты, вспотел даже, — смущенно улыбаясь, проговорил военный, — три ноги, а хуже двух. Раньше, бывало, с лету вскакивал и хоть бы что.
— Где же тебя, сынок? — участливо спросила женщина.
— Под Сталинградом, в балке Солдатская.
Вера и женщина помогли военному сойти с эскалатора и сесть в вагон.
— Боже мой, сколько их, искалеченных, изуродованных! — горестно сказала женщина, и Вера сразу вспомнила Лужко. Пятый месяц лежал он в госпитале и хоть писал, что ранение у него пустячное, Вера чувствовала, что Петро если и не искалечен, то серьезно пострадал. Не будут же здорового человека пять месяцев держать в госпитале. Она порывалась поехать к нему, но Лужко в каждом письме сообщал, что он почти выздоровел, скоро выпишется из госпиталя и обязательно приедет в Москву Каждый день Вера с радостью и надеждой ждала его приезда. И вот проходили месяц за месяцем, а Петро все не приезжал. А в последние три недели от него не было ни одного письма, и тревога охватила Веру. Она по нескольку раз в день забегала домой, строго-настрого приказала матери, что если он приедет, немедленно позвонить ей в гараж.
И в этот день поспешно вбежала она в квартиру и нетерпеливо спросила мать:
— Писем не было?
— Были, вот они, недавно почтальонша принесла, — почему-то пряча от Веры глаза, ответила мать.
Вера схватила письма и, увидев свой почерк на конвертах, удивленно взглянула на мать. Та, сделав вид, что письма ее совсем не интересуют, еще ниже склонила голову и отвернулась к окну. На конверте Вера увидела карандашную надпись на самом углу: «Адресат выбыл».
«Адресат выбыл», — еще не поняв значения этого, вслух прочитала Вера и, вдруг с поразительной ясностью осознав, что это такое, бросилась к матери, выкрикивая:
— Выбыл, мама, выбыл! Едет, значит!
— Едет, наверно, — равнодушно подтвердила мать.
Вера смотрела на второй, третий, четвертый конверт и там видела такие же карандашные надписи. Она разорвала один конверт, вытащила письмо и, взглянув на дату, ахнула. Это письмо отправила она полтора месяца тому назад.
— Где же он? — прошептала Вера. — Где он, мама?
— Где, где? Едет, видать, — ответила мать, — а может, заехал куда-нибудь знакомую повидать. Они же, военные, известно, что ни город, то подружка.
— Не смей! — отчаянно закричала Вера. — Не смей говорить так! Он, он…
— Ну что он? — перебила ее мать. — Послушай, что говорят про военных. Жен родных с детьми бросают, а ты кто ему…
Разгневанная Вера бросилась к матери, та спокойно остановила ее:
— Не кидайся, не кидайся тигром. Я знаю твой характер, весь в батю, сумасшедший. Ты лучше сядь-ка обдумай все хорошенько.
Спокойный голос матери охладил Веру. Она присела к столу, вновь пересмотрела письма и поспешно вскочила.
— Я пойду… Искать буду… Он ранен, он инвалид. Я это чувствую. Потому не едет… Стесняется, не хочет обузой быть…
— Куда ты пойдешь? Если любит, то и больной приедет. А раз не едет, значит не хочет. Да и прилично ли молодой девушке за мужчиной бегать. Что он, муж тебе или брат?
— Все равно найду его.
— Никуда ты не пойдешь, не позволю, не пущу! — прикрикнула мать.
— Нет, пойду! И найду, обязательно найду, — отчаянно крикнула Вера и, хлопнув дверью, выскочила из квартиры.
«А куда идти?» — выйдя на улицу, опомнилась она.
Действительно, идти было некуда. Город, где лечился Лужко, за тысячу километров от Москвы. Кроме него и Москвы, были еще сотни, тысячи городов, куда мог уехать Лужко. А война так перетрясла и перепутала людей, бросив одних с запада на восток, других с востока на запад, что в такой путанице можно было не только укрыться на время, но и навсегда исчезнуть.
Не зная, что предпринять, Вера уныло брела пустынной улицей и вдруг почти лицом к лицу столкнулась с Яковлевым.
— Александр Иванович!
— А-а-а-а! Вера Васильевна, — не вынимая рук из карманов распахнутого пальто, рассеянно проговорил Яковлев, — куда это вы спешите?
— Понимаете, Александр Иванович, — не заметив даже необычного состояния Яковлева, заторопилась Вера. — Письма вернулись… Адресат выбыл… Ранен был… В госпитале лежал… Теперь исчез… Адресат выбыл…
— Да, да! Выбыл адресат, — машинально повторил Яковлев и, вдруг опомнясь, запахнул полы пальто и, как всегда, спокойно спросил: — Это Петро ваш выбыл?
— Петро, Александр Иванович, Петро. Инвалид, наверно… Искать надо.
— Обязательно искать.
— А где, Александр Иванович, как?
— Он же военный, значит в военкомате.
— Точно! — воскликнула Вера. — Спасибо, Александр Иванович.
Стремительно вбежав в помещение райвоенкомата, Вера в полутемном коридоре встретила того самого старичка, который выдавал деньги по аттестатам.
— Вы ко мне? — узнав ее, спросил старичок.
— Да. Нет, — быстро поправилась она, боясь, что старичок подумает, что она не вовремя пришла за деньгами. — Да, да. К вам, к вам, — заторопилась она, решив, что нужно говорить правду. — Лужко, Петя… Письма вернулись… Адресат выбыл…
— Простите, какой адресат, какие письма? — не понял старичок.
— Мои письма, что Пете посылала, из госпиталя обратно вернулись.
— Ну и замечательно, значит он выздоровел.
— Да нет, понимаете, он обещал приехать, и вот нет его, выбыл…
— А-а-а-а! — начиная догадываться, протянул старичок. — Значит, вы думаете, что он не решился к вам заехать?
— Вот, вот! Не решился, не решился. Он ранен был, может, инвалид теперь, вот и не решился.
— Да-а-а! Бывает и такое, частенько бывает. Тут и гордость и жалость. Мало ли причин. Как же помочь-то вам? Если он приехал в Москву, найти можно, а если в другой город, труднее разыскать. Давайте-ка позвоним в горвоенкомат.
Старичок так медленно набирал номер телефона, что Вера чуть не бросилась к нему. Наконец он заговорил:
— Силантий Петрович? Рад слышать вас в добром здравии. Я-то? Ничего. Таскаюсь на своих двоих. Бывает, и прихворнешь, годы как-никак.
Он еще долго говорил о пустячных делах, а Вера, немея от нетерпения, с ненавистью смотрела на него.
Наконец, наговорившись вдоволь, старичок приступил к делу.
— Вот что, Силантий Петрович, не вставал ли к вам на учет капитан Лужко Петр Николаевич? Да, да. Посмотрите в своих бумагах, будьте любезны. Сейчас посмотрит, — прикрыв ладонью трубку, шепнул он склонившейся к нему Вере, — это такой человек, он все разыщет. Да, да, — заговорил он в телефон, — встал, значит. Очень хорошо. Пенсию получать? Ясно. Нога, значит? Понятно. А не можете ли вы, Силантий Петрович, адресок его дать? Будьте любезны. Значит, Крымская площадь. Понятно. Дом…
На ходу поймав номер дома и квартиры, где остановился Лужко, Вера выскочила из военкомата и села в первый проходивший трамвай. Выпрыгнув из трамвая, она вбежала в метро, забыв взять билет, проскочила мимо контролеров и что было сил побежала по эскалатору. Она всегда восхищалась быстротой движения поездов метро, теперь же поезд шел страшно медленно и особенно подолгу задерживался на станциях. От нервного напряжения Вера не могла сидеть и нетерпеливо стояла у двери, глядя, как проплывают освещенные огнями поезда, серые, с жилами проводов, стены тоннеля. В этом неторопливом мелькании чудилось ей что-то успокаивающее, и уверенность в том, что все будет хорошо, наполнила ее. На станции «Парк культуры и отдыха» она спокойно вышла из вагона, но, попав в шумную толчею пассажиров, вновь потеряла обретенное спокойствие и, расталкивая людей, побежала к выходу. На улице уже стемнело, и скупой свет синих лампочек только усиливал тревогу. К счастью, Вере удалось быстро найти нужный дом и квартиру. Это было полуподвальное помещение с толстыми стенами и каменными выбитыми ступенями, спускавшимися вниз. Вера подошла к двери с порванной обивкой, не найдя звонка, хотела постучать, но руки безвольно опустились вниз. Прежняя решительность покинула Веру, и сомнения, одно невероятнее другого, нахлынули на нее. То казалось ей, что Лужко в эту квартиру попал не случайно, что тут есть какая-то женщина, из-за которой и поселился он здесь, то она думала, что Лужко скрывается от нее не потому, что болен или покалечен, а потому, что он забыл ее, разлюбил и решил жить своей, независимой жизнью. То предполагала, что в горвоенкомате дали неправильный адрес и Лужко живет где-то в другом месте, а не в этой с виду такой неприглядной квартире.
