Она долго стояла у двери и, наконец, собрав все силы, решилась постучать. На ее стук выглянула маленькая женщина в старом, поношенном платье, с остроносым худым лицом, на котором блестели испуганные глаза.
— Да, Петр Николаевич у нас живет, — робко ответила она на вопрос Веры. — Он дома, позвать его?
— Нет, если позволите, я так зайду, чтобы он не знал.
— Что же, проходите, — согласилась женщина, — тесновато у нас только, грязно и холодно, даже вода по ночам замерзает.
«Вода замерзает, — машинально повторила Вера. — Как же он живет тут?»
Комнатка, куда она вошла, действительно была и мала и грязна. Это скорее была не комната, а часть узкого коридора с одним окном и серыми, грязными стенами. В полумраке виднелась дверь, которая вела в комнату, где жил Лужко. Вера остановилась у этой двери и вопросительно взглянула на женщину.
— Проходите, — шепнула женщина, — он читает. Я недавно чай ему приносила. День и ночь читает. Просто беда! Глаза может попортить.
Затаив дыхание Вера легонько приоткрыла дверь, Лужко в накинутой на плечи шинели, сгорбясь, сидел за маленьким столом. Крохотная лампа тускло озаряла голые, совсем черные стены, узенькую железную кровать и заплывшее льдом темное окно. Вид комнаты был так убог, а сам Лужко показался Вере таким несчастным, что она с трудом удержала слезы.
— Петя, — прошептала она, но он, увлеченный чтением, не расслышал ее шепота.
— Петя, — громче повторила Вера.
Лужко оторвался от книги, взглянул в окно, потом на кровать и, повернувшись к двери, увидел Веру. На его простом курносом лице мелькнула тень испуга, недоумения. Он хотел встать, и тут же лицо его болезненно сморщилось, взгляд потянулся к стоявшим в углу костылям. Словно электрический ток пробежал по всему телу Веры. Увидев костыли, она поняла все и с криком бросилась к Лужко.
После того как началось наступление советских войск на всем южном участке фронта, генерал Велигуров словно переродился. Как рукой сняло его старческую немощь, неожиданно излечился надоедливый радикулит, и Велигуров, как и раньше, день и ночь пребывал в кипучей деятельности. В войска, правда, он по-прежнему не выезжал, посылая туда Бочарова, зато по телефонным линиям и в штабе фронта то и дело гудел его громогласный бас.
Когда оперативная группа штаба фронта переехала к только что освобожденному Харькову, вместе с ней перебрался и Велигуров. Он обосновался в тихом домике рядом с домом командующего и, обойдя все фронтовое начальство, вечером, как и обычно, позвонил в Москву. Самого Васильева не было, и на звонок ответил дежурный генерал, старый знакомый Велигурова.
— А-а-а-а! Николай Васильевич! — восторженно приветствовал его Велигуров. — Давненько не встречались, давненько. Как там, все хлопочешь, знаю тебя, знаю, кипучий ты человек, день и ночь в работе.
Но Николай Васильевич, видимо, не был настроен на приятельские разговоры и сухо попросил Велигурова доложить обстановку на фронте.
— Обстановка, — все в том же приподнятом настроении отвечал Велигуров, — так прямо и можешь доложить товарищу Васильеву: весьма и весьма радостная. Еще денька три-четыре, ну, от силы неделя, и мы водичку днепровскую увидим. Немцы катятся без оглядки, а нас только дороги сковывают. Все мосты, понимаешь, паразиты взорвали, все делают, чтобы скорее за Днепр удрать.
— Да, но у нас есть сведения, что немецкое командование проводит большую перегруппировку войск под Харьковом и свежие силы подтягивает, — перебил Велигурова дежурный генерал. — Верно это или нет?
— Какая там перегруппировка! — вскричал Велигуров. — Все дороги забиты колоннами, это верно, но куда идут эти колонны! Не к фронту идут, а от фронта, к Днепру, к переправам, отступают.
— Это точно? — вновь перебил дежурный генерал.
— Так же точно, как ты слышишь мой голос, — уверенно ответил Велигуров.
— Ты все-таки проверь еще, Тарас Петрович, — сказал дежурный генерал, — это очень важно. Если немцы подтянут силы и ударят, страшное может случиться.
— Да где им ударить! Третий месяц бегут без оглядки, чем они ударят-то? Конечно, у вас там, в Москве, не видно, а у нас все как на ладони. Командование фронта проводит твердую, правильную линию: бить немцев без передышки, не дать им отвести войска за Днепр, прижать к Днепру и уничтожить. Так и доложи товарищу Васильеву: наступаем решительно и смело, противник дезорганизован, ошеломлен, расстроен. А на Днепре-то уже водичка на льду появилась, а кое-где и разводья. По льду-то не пройдешь, а переправы и мосты авиация наша штурмует. Ох, и будет фашистам баня в водичке ледяной, в весенней!
— Все это хорошо, — с непонятным для Велигурова вздохом сказал дежурный генерал, — но ты, Тарас Петрович, еще раз проверь все, положение может неожиданно осложниться.
Решив, что дежурный генерал куда-то спешит, Велигуров еще раз заверил его, что все будет в порядке, распрощался и положил трубку.
— Ишь ты, — вставая, проговорил он, — положение может осложниться. Конечно, может, только для кого? Для Гитлера, это верно, а мы свое дело сделали, осталось последнее доделать.
В веселом настроении он прошелся по комнате, хотел было позвонить начальнику штаба фронта, как в дверь постучали и вошел Бочаров.
— Батюшки, — всплеснул руками Велигуров, глядя на заляпанного грязью Бочарова, — да где же ты разукрасился так, купался, что ли, в грязи?
— Я спешил, товарищ генерал, — заговорил Бочаров, — ни по телефону, ни по радио связаться с вами не удалось, пришлось ехать.
— Ты подожди, подожди! Шинель сбрасывай, шапку, а потом доложишь. Эй, орел! — крикнул Велигуров ординарцу. — А ну, помоги раздеться полковнику и быстро чаю горячего, закусить чего-нибудь.
— Положение очень тяжелое, товарищ генерал, — раздевшись и присев к столу, возбужденно заговорил Бочаров, — наши войска устали, измотаны, боевые части малочисленны, артиллерия застряла на дорогах, боеприпасов нет, тылы растянулись почти на две сотни километров. Нужно остановить наступление, немедленно остановить, иначе может случиться страшное.
— Подожди, подожди! — замахал руками Велигуров. — Трах-бах — и остановить наступление. Как это остановить?
— Нельзя дальше наступать, — склонясь к Велигурову, сказал Бочаров, — войска усилить нужно, артиллерию, тылы подтянуть. Дня на два, хотя бы на день передышку сделать.
— Да ты что, Андрей Николаевич? — удивленно вскинул лохматые брови Велигуров. — Всегда был такой спокойный, рассудительный, а тут… Ты что, под бомбежку попал, что ли, или немцев увидел неожиданно? Почему такая паника? Ну, тылы растянулись, это верно, артиллерия поотстала — и это есть, боеприпасов мало — тоже правда. Но это еще не все! Я только что был у командующего. Он совсем другого мнения. С боеприпасами, с тылами, с артиллерией приняты решительные меры. Весь автотранспорт фронта брошен на подвоз боеприпасов.
— Да беда в том, что машины не пройдут, товарищ генерал. Дороги раскисли, мосты взорваны, объездов нет. Все балки забиты нашими грузовиками. Идут одни танки. А в наших танковых бригадах и полках по нескольку боевых машин осталось, все остальные вышли из строя. Нечем наступать, Тарас Петрович.
— Еще раз прошу: успокойся, не горячись, — не теряя прежней веселости, сказал Велигуров. — Пропусти-ка рюмочку от простуды, попей чайку, и тогда поговорим. Старик Кутузов говорил, что победа — это терпение. А ты же последователь Кутузова.
Впервые услышав, что он последователь Кутузова, Бочаров удивленно пожал плечами и выпил поданную ординарцем водку.
— Ты ешь, ешь и слушай, что я буду говорить, — продолжал Велигуров. — Остановить наступление сейчас не только нельзя — это преступно. Остановиться — значит упустить победу. Немцы этого и ждут. Ты ешь, ешь, — остановил он хотевшего было заговорить Бочарова. — Они свои войска за Днепр отводят. Это ясно, как божий день. Им нужна передышка, чтобы отойти. А мы этой передышки не дадим! Гнать будем и в Днепре потопим! Да, вот что, — он смолк и о чем-то задумался, — ты, конечно, переутомился, нервничаешь, я тебя понимаю. У тебя жена родить должна. Когда?
— В марте, — ответил Бочаров, — а что?
— А вот что. Сколько до твоего дома отсюда?
— Километров триста.
— Так мы сделаем так. Как выйдем к Днепру, — а это будет дня через три-четыре, там, конечно, мы задержимся надолго. Так вот ты садись-ка тогда в машину и поезжай домой. Отдохнешь малость, а самое главное — жене поможешь. Я-то знаю, как трудно им. Моя четверых родила и каждого с мукой. Сам ты приедешь, и настроение у нее поднимется и все такое, и если, как говорят, не дай бог случится что-нибудь, ты на машину ее — и в больницу.
От неожиданной перемены разговора Бочаров так смутился, что не мог ответить Велигурову. И удивленными и радостными глазами смотрел он на генерала, узнавая и не узнавая его. Лицо Велигурова было так серьезно, а глаза светились так добро и приветливо, что у Бочарова не появилось и тени сомнения в его искренности.
