изгоревавшейся труженице.
Беда и счастье, говорят, не ходят поодиночке, а только парами. Вскоре Инне выпала еще одна радость — судьба подарила ей новую подругу. На шестой или седьмой день, когда она шла на работу, ее догнала какая-то девушка. Пепельные пряди волос выбились из-под шляпки, белое, будто вымытое молоком, хорошенькое личико с прямым носиком, расклешенное теплое пальто, на ногах сапожки. Такие в те времена были нетипичны для обносившихся киевлян.
— Мы с тобой соседи, а не знаем друг дружку, — непосредственно заговорила девушка, доброжелательно улыбаясь. — Я живу в доме пятьдесят семь, а ты, наверное, в шестьдесят первом — деревянный двухэтажный домик во дворе. И обе работаем в ресторане «Театральный». Только я официанткой, а ты — судомойкой. Давай познакомимся ближе. Я — Рита, а тебя, кажется, зовут Инной? Я не ошиблась?
— Нет.
— Удивительно, как это мы не встретились раньше. Ты перед войной здесь жила?
— Я жила на Печерске, — ответила Инна. — Мой отец работал в райко... работал на ответственной должности. Они с мамой эвакуировались, когда я была в колхозе по комсомольской путевке, помогала урожай собирать. — Она вдруг закрыла рот варежкой. — Ой, напрасно я тебе все это говорю.
— Счастье твое, что доверилась не ябеде, — успокоила ее Рита. — Но на работе не болтай об отце и о том, что ты была комсомолкой. Знаешь, кто такой наш пузатый шеф-повар? Фольксдойче. Он следит за всеми не хуже гестаповца, а кроме него есть и такие, что выслуживаются. Например, эта рыжая волчица, что в кассе. Беда может свалиться как снег на голову. Был такой случай. Подаю своим офицерам обед с пивом, страшно устала, а обслуживать их должна вежливо, с улыбочкой, вот я, чтобы легче было на сердце, говорю себе под нос, не переставая улыбаться: «А будь вы прокляты! А чтоб вас холера забрала! Чтобы вы подавились этими котлетами!» Вдруг поднимается какой-то полковник, обращается ко мне на чистом русском языке: «Девушка, я в немецкой форме, но по национальности русский и понял все. Как ты себе позволяешь такие гадости?» Стою ни живая ни мертвая, чуть-чуть не выпустила из рук поднос. Ну, думаю, влипла. Не знаю, чем объяснить, но он меня все же не выдал, только строго предупредил, чтобы такого больше не повторяла... Видишь, как бывает.
Они приближались к ресторану, девушка поправила шляпку, подоткнула под нее пепельную прядь волос, сказала напоследок:
— Я живу одна, родители тоже эвакуировались. Приходи как-нибудь ко мне в гости.
— Приду, — охотно пообещала Инна. — Одной скучно, а в Киеве у меня не осталось подруг.
С этого дня они начали часто встречаться. А когда позволяли обстоятельства, вместе ходили на работу, шли с работы. Инне нравилось, что Рита была веселой, смотрела на вещи просто, с некоторой меркантильностью, много рассказывала о немецких офицерах. И что они льнут к украинским девчатам, и что боятся передовой словно черт ладана, и что напиваются как свиньи. С Ритой всегда было легко и приятно.
Девушка подсказывала Инне, когда можно, а когда нельзя выносить из ресторана свертки с едой. Один-два раза в неделю «рыжая волчица», перед тем как отпустить работников домой, вставала в дверях и по-женски, бесцеремонно обыскивала девушек. Обнаружит у какой-нибудь кусок хлеба или еще что-либо и начинает бить по лицу; правда, с работы за это не выгоняли. О предстоящей проверке официанток заблаговременно предупреждала буфетчица. Каким образом она узнавала о намерениях кассирши, никто не знал.
Из продуктов ресторанной кухни, которые Инна приносила домой, тетка Люба по просьбе своей племянницы подготовила приличный подарок секретарше с биржи труда, в благодарность за ее протекцию. Эту идею горячо поддержала тетка:
— Наверняка она свой человек, не продалась этим аспидам. И живется ей, видимо, не сладко. Отнеси.
— А удобно ли? — в последнюю минуту заколебалась Инна.
— Неудобно, если взятка. Да еще между своими. А мы живем в окружении врагов, надо выручать друг друга.
Инна согласилась с нею. Знала, что тетка Люба честная и справедливая.
Подумав, тетка добавила:
— И ты, Инна, живи и всегда помни: оставишь добро за спиной, а найдешь его впереди...
Та же дорога вниз по Вознесенскому спуску с той же конечной целью посетить биржу труда — на этот раз казалась Инне дорогой радости. Думала: может, у секретарши дома голодные дети или больная мать, — как обрадуются они, увидев на столе белый хлеб! А секретарша скажет им: «Я проявила чуткость к одной девушке, вот она меня и отблагодарила. Ешьте на здоровье!» «Оставишь добро за спиною, а найдешь его впереди...» Мудрую мысль высказала тетка Люба. Если бы все люди жили по этому правилу!..
Как тогда, секретарша сидела склонившись над бумагами, что-то писала. Инна обрадовалась, что в комнате не было посторонних, подошла к знакомому столику. Сердце билось учащенно.
— Добрый день!
Секретарша подняла голову.
— Медицинская комиссия не работает, приходи завтра.
Инна даже попятилась, увидев перед собой незнакомые глаза, незнакомое лицо. Видимо, побледнела, потому что секретарша поинтересовалась:
— Ты беременна?
— Нет.
— Так приходи завтра. — И уткнулась в свои бумаги.
В коридоре возилась уборщица. Инна обратилась к ней:
— Скажите, пожалуйста, где женщина, которая сидела здесь? — кивнула головой на дверь. — Ее перевели в другой отдел?
Уборщица посмотрела удивленно, с некоторой боязнью, как смотрят на чудаков.
— Перевели... на Сырец. А ты не спрашивай, не то и сама туда угодишь. Иди лучше с богом.
Инна вышла.
Деревья во дворе перед биржей труда, приземистые рундуки Сенного базара с шапками снега на крышах, шпалеры зданий по обеим сторонам узенькой улицы Чехова — все слилось в сплошной черный фон без единого просвета, даже заснеженная земля под ногами казалась черной. Когда к Инне на минутку возвращалось чувство реальности, она испуганно думала: «Я ослепла...» Лишь потом догадалась, что идет с закрытыми глазами.
Неожиданно возникло решение отправиться на Сырец. Да, она должна найти эту женщину, вручить ей подарок, а если надсмотрщики не позволят этого сделать, то узнает адрес ее родных и передаст им сверток. Как знать, может, и эта секретарша жила до сих пор по принципу: «Оставишь добро за спиной, а
