— Не может быть ничего такого, что вы думаете, — убеждал первый.
— Чтобы Сыч да что-нибудь такое устроил? Он помнишь, как старался насчет комсомола, чтобы самому стать комсомольцем? — поддакивал другой.
— Мы ничего пока не говорим, но подозрение всякое имеем. Куда, же они могли деться? Двое повели одного, и нет всех троих. Что же это, по-вашему? Один безоружный мог убить двоих да еще закопать, а мы и возни здесь не слыхали? — доказывал Воробьев.
— А, может, этот ахфицер ребят чем-нибудь нюхательным вывел из строя, али там газом каким, — защищал Баландин.
— Нюхательным, так нюхательным, все едино, а тела ихние куда же он дел? — спросил Павленко.
— Ничего вы не знаете, так и молчите. Непонятливые люди. Я давно замечал за Сычом что-то такое. Всегда он с Летучей мышью шептался. Днем врозь, чтобы, значит, люди не приметили дружбы, а ночью вместях. Я спервоначалу говорил Гришину. Помните, его лошади загнали ухналь в копыто? Кто загнал? А от аэроплантов польских скомандовал нейти за Гришиным кто? А бежать кто первый надумал?
— А знаете ли вы, что вчерась ночью случилось? — не в силах сдержаться, уже кричал Воробьев. — Тоже не знаете? Помните, все повскакали от выстрела? Нечаянно, что ли, Сыч выстрелил? Пуля ударила в костер мимо Гришина. Кто сделал эту нечаянность? И вот наконец сегодня. С кем случалось все это?
Воробьев перевел дыхание. Ребята, насупясь, молчали, подавленные приведенными доводами.
— Я не раз говорил Гришину, — успокоившись, продолжал Воробьев: — «Гришин, гони эту сволочь отсюда! Взвод наш ответственный. Можно оказать, у самого центра бригады действуем. Гони, пожалуйста!» Нет! Гришин золото, а вот доброта его губит. Теперь вот и близок локоть, не укусишь!
Молчали, украдкой поглядывая друг на друга.
— Да.-а-а, — протянул Воробьев. — Надо что-то делать, ребята. Этак дело дальше не пойдет.
Почти одновременно Павленко и Скопин начали:
— Да, надо… — и замолчали.
— Что надо? — спросил Воробьев.
— Ну, давай ты, Павленко, говори, — сказал Скопин.
— Я думаю, товарищи, надо весь взвод, так сказать, просмотреть, проверить. Кто за нас, а кто против нас. Так-то!
Несколько голосов спросили:
— А как проверишь?
— На лбу не написано…
— Не узнаем!..
На это Скопин нашел ответ «быстрее Павленко:
— Не написано! Известно, не написано. На лбу нет, а в твоем поведении на службе все написано. Как, значит, себя ведешь? Как лошадь, оружие и другое, в порядке ли? Как несешь наряды и все прочее? Также боевая служба.
Все согласились:
— Это конешно верно… Правильно… Тут не спрячешься.
— А там, ребята, после чистки, да вдруг весь взвод сделаем комсомольским, а? — встрепенулся Воробьев.
Менялся наряд около пленных. Бежали часы.
На измученных лошадях, бледные от усталости и волнения, вернулись ребята. Беглецов не нашли. Как в воду канули пленный и два предателя.
Слез Гришин с лошади и, ни на кого не глядя, подошел к костру и сел, опустив голову. Сидел, глядя в одну точку, не проронив ни одного слова.
Не видел, как весь взвод, кроме четырех ребят, стоявших в наряде, собрался в сторонке около Воробьева и о чем-то толковал.
Не слышал Гришин, как подошли к нему и стали вокруг двадцать подчиненных ему ребят.
— Гришин, а Гришин, — толкнул его в плечо Воробьев.
— Что? Чего тебе?
Посмотрел — весь взвод кругом. Никогда так не смотрели ребята на Гришина. По-особенному тепло, товарищески.
— Ты не убивайся больно-то, — говорил Воробьев. — Нет худа без добра. Вот сволочь сбежала, зато все честные ребята теперь — как стена каменная! Не прошибешь! Мы вот тут толковали без тебя и, значит, решили все, как один, на совесть работать. Хотим даже все в комсомол. Чтобы весь взвод — образцовый, комсомольский!
Никогда не дрожал голос у Воробьева, крутой парень, а здесь еле заметно вздрагивал.
Еще раз посмотрел Гришин в глаза двадцати и прочел у всех, как у одного: «Да, да, так хотим, так будет!»
— Ребята, а боя-то не слышно почти! Так, еле-еле и то дальше, чем было! — закричал Скопин.
В самом деле, боя не было слышно. Стояла непривычная, после почти двухдневного гула, тишина. Изредка доносились орудийные выстрелы, но уже значительно глуше, чем раньше.
— Гришин, Гришин! — ударил в уши вместе со стуком копыт голос ординарца. — Давай скорее взвод! Пленных веди с собой. В селе сдадим дивизии. За мной поезжайте все! Прорвали! Бригада пошла вперед!..
От самого Киева до Львова, с боями и днем и ночью, с победами и поражениями двигались полки бригады.
Пробирались дремучими лесами, переплывали реки, скакали по полям и равнинам.
Не остановили бригаду ни пехота, ни авиация белополяков.
Ни на шаг не отставая от бригады, деля с ней и радость побед и горечь поражений, двигался взвод Гришина.
Немного прошло дней с момента сформирования взвода, а сколько пережито, сколько ушло дорогих, близких людей, с которыми сроднили эти дни — дни тяжелой борьбы!
Остались позади Житомир, Новоград-Волынск, Старо-Константинов, Броды, Радзилов, Станиславчик.
Подошли к Львову.
Полукольцом обложили Львов части красной конницы.
В полукольце этом до темноты мотался польский бронепоезд. Прокатится, даст несколько выстрелов — и уйдет за Львовские Горбы, а потом снова дойдет почти до самой бригады.
Львов настороженно затих в долине между высотами. Иногда блеснет светлячками огоньков, и снова тишина и темь.
Все подступы к городу заняла польская пехота и артиллерия. Пролегли перед городом длинные ленты проволочных заграждений.
Штаб бригады со взводом Гришина расположился в лесу за вторым полком.
К ночи все распоряжения были отданы. Стрельба постепенно смолкла. С опушки леса и до дворов села Пруссы полки выставили заставы, караулы и секреты.
Ночью командир бригады пошел проверять дежурные части полка, расположенного на опушке, взяв с собой и Гришина. В поле их окликнули:
— Кто идет? Стой!
Комбриг узнал Чистоходова по голосу.
— Я. Здорово, Петр Иванович. Как эскадрон?
Командир четвертого эскадрона, суховатый и сутулый, поднявшись, шопотом доложил:
— Все в порядке. Лошади и люди накормлены, наряд на месте.
— Внимание заставам и, секретам. Как бы ночью заварухи не было. Дежурные части чтобы глаз не смыкали, — приказал комбриг.
— Слушаюсь.
От четвертого эскадрона прошли налево в третий. Вечером здесь особенно упорно держался противник.
Бойцы эскадрона сидели группами за деревьями опушки леса.
— Ох, и курить хочется, товарищ командир. — говорит кто-то из сидящих, узнав Нагорного.
— Только не сейчас. Сменят вас, тогда в лесу кури под ряд, а сейчас ни-ни.
Подальше в лесу, в овражке, из группы резерва послышалось:
— Товарищ комбриг, картошки горячей с нами пошамать не хотите ли? Ребята сейчас принесли не леса.
— Как это она по-благородному-то называется — в мундире с орденами? — раздался смешок.
Комбриг с Гришиным присели.
— Давай попробуем. Гришин, не жадничай. Сразу загреб три штуки, — смеется комбриг.
— Ничего, не жалко, пусть ест, дело молодое, до жратвы жадное. Ребята у него хорошие, да и сам он парень боевой, — радушно угощали бойцы.
Проглотив несколько штук отличной сахаристой картошки, комбриг пошел ко второму эскадрону.
Во втором нашел он вое в порядке и повернул обратно к штабу бригады в лес.
Долго комбриг и Гришин искали в лесу штаб бригады. Прийдя, прямо повалились у костра.
Люди спали, свернувшись в комки. Изредка покой нарушал гудок полевого телефона и сонный голос телефониста:
— Слушает… Ша… Бе… В порядке… Здесь… Не мешай… с пе… по… Да… Пока…
Тишину и сон разогнал треск залпа. Один, другой, третий…
У костра повскакали. Связные бросились в эскадроны полка на опушку леса. Зашумел телефон. На ходу отдавал приказание комбриг:
— Резерву быть готовым. Я сейчас пробегу на опушку. Это во втором эскадроне началось. Со мной связной и Гришин.
Побежали втроем. Огонь впереди усилился. Над бегущими, по верхушкам деревьев завизжали снаряды.
Вдруг комбриг, бежавший за связным, впереди Гришина, со стоном упал. Гришин инстинктивно выхватил револьвер из кобуры.
«Наверное, нарвались на засаду», — подумал.
— Товарищ комбриг, наклоните голову, здесь здоровый сук.
Комбриг встал и, вытирая окровавленную щеку, ответил:
— Спасибо. Bo-время сказал, чтоб твоему батьке икнулось. Я уже наткнулся на него.
Побежали дальше.
Стрельба впереди смолкла. Послышались голоса. Командир эскадрона доложил:
— Поляки подкрались, опрокинули секреты, да напоролись на огонь заставы и откатились назад.
