Тишину улиц вспугнул стук копыт. Въехавшие остановились на площади, у церкви. Старший внимательно оглядел единственную длинную улицу села и отдал приказание окружавшим его всадникам. Те быстро разъехались вдоль улицы, а старший проехал шагом к окраине села.
В селе от избы к избе забегали конные и пешие. Захлебываясь, лаяли во дворах собаки, высыпала на улицу детвора.
— Пыли-то сколько гонит за собой бригада. Ох, чорт, жара, — сказал, остановив лошадь на окраине села, старший квартирьер бригады.
— Да, такая уж украинская жара да пыль. Дён через двадцать дышать будет нечем. Пекло, — отозвался красноармеец.
Из ползущего по селу облака пыли выделились силуэты всадников, донеслись звуки оркестра.
— Комбриг наш сегодня сердитый страсть, — пробасил старший квартирьер.
— А што так?
— Да все из-за шпаны проклятущей. Вот набрали их из Ростова да по дороге, а теперь хоть караул кричи. Толку никакого, а неприятностей по горло. Вчера опять двое растерли лошадям холки, а один стащил у хозяйки полотенце да кусок мыла. Ну, хозяйка, известное дело, пожалилась комбригу. Вот теперь он и едет темней тучи, — ответил старший.
— Начнутся бои, что будем делать со шпаной? Пользы ни на грош, а мороки не оберешься, — мотнул головой красноармеец. — Отправить их надо в тыл, нехай домой идут, как знают, — добавил он.
— Да куда им итти-то? Под одну гребенку всех не пострижешь. Там есть ребята подходящие. Есть у кого отцов белые постреляли в шахтах. Нельзя выбросить-то, — в раздумье проговорил старший. — Поеду доложу комдиву, как разместил бригаду, — скороговоркой бросил он и, поправив кубанку, поскакал к ехавшему впереди бригады всаднику.
— Первый полк размещается налево вдоль улицы, а второй — направо. Занимать халупы под ряд. Наряд в патрули второго полка. Лошадям спины осмотреть. Ординарцев для связи в штаббриг прислать. Штаб у церкви в центре села, — передавал приказ командирам полков встречавший их по улице адъютант штаба бригады.
Пятидесятикилометровый марш, пекло не в меру для весны щедрого солнца, пролезшая во все поры кожи пыль остались позади.
Кони, почувствовав в облегченном вздохе всадников, в отпущенных подпругах седел близость отдыха, заржали, заторопились. В свежем предвечернем воздухе четок каждый звук, скрип открываемых ворот, лай собак, запрятавшихся под избы, и крики: «ну, стой, стой, корежат тебя черти, ну…», плеск воды у колодцев, смех и фырканье умывавшихся бойцов. Бригада расположилась на ночлег и дневку после утомительного перехода.
Май пригоршнями разбросал цветы. Свежая зелень трав, угловатые ветви яблонь и белая дымка вишен говорили об отдыхе и прохладе.
Усталь похода как рукой сняло. Одиночками и группами высыпали из дворов на улицу бойцы. Кое-где заговорили наперебой «трехрядки». Не торопясь, шел вечер.
— Товарищ Нагорный, сил больше нет. Разреши это дело прикончить как-нибудь.
Говоривший стоял у стола на крыльце лучшего дома села. За столом сидел, что-то отмечая на карте, командир бригады Нагорный.
Нагорный поднял глаза от карты.
— Ну, что ты от меня хочешь? Не я ли еще в Ростове говорил всем вам, что я против собирания мальчишек в полки, что нам нужны бойцы, а не сосунки. А вы в один голос: «Куда им деваться мы за ними будем смотреть, мы… мы…» Ну вас к чертям. Возитесь теперь. Я решил плюнуть на это дело. Поважнее работа предстоит…
Нагорный снова уткнулся в карту и закричал:
— А бросать их, как щенят, я вам не позволю. За каждого ответите. У тебя в полку двенадцать да во втором шестнадцать. — Повернувшись к сидевшему сзади адъютанту он отчеканил: — Приказ напиши, что за каждого ответите. У тебя в полку двенадцать, да во вто-миссары полков. Точка.
Плавин помялся несколько минут, потом с досадой напялил на затылок кубанку и пошел от крыльца. Громкий окрик Нагорного остановил его.
— Стой! Чего это ты сразу надулся? Давай-ка подумаем. Знаешь, что мне в голову пришло? Что если взять их всех во взвод да и собрать при мне? А?
Плавин не понял и, недоумевая, переспросил:
— Как при тебе?
— Очень просто. Охрана штаба бригады и неприкосновенности личности командира ее. — Он раскатисто захохотал. — А? Вот тут мы их взнуздаем. Петренке поручу заниматься с ними политикой, да и сам буду. Ребята будут довольны — как же, «личная охрана», ответственность — и будут на глазах у меня. Ну, что вы скажете? — спрашивал командир бригады, поворачиваясь то к Плавину, то к Петренке.
Плавин смотрел с минуту на командира, будто не понимая, потом радостно засмеялся и с размаху хлопнул ладонью по столу.
— Вот это да! Золотая у тебя голова, Нагорный. Здорово придумано, В полках-то они без надзора: где своруют, где стащут, да еще матом приправят. А здесь чего лучше. Гляди только, как бы всамдельнишний взвод не получился. — Последние слова он произнес, иронически улыбаясь. Нагорного задела насмешка.
— Брось ехидничать. Стыдно будет, голуба, если у меня получится, а у вас-то не получилось. Петренко, — повернулся он к адъютанту, — приказ чтобы был готов через десять минут. Собрать всех ребят завтра в штаб.
Прощаясь с Нагорным, Плавин спросил:
— Так что, товарищ комбриг, с завтрашнего для разрешите к штабу пост не ставить, так как у вас «личная охрана»?
Нагорный хлопнул по плечу командира полка.
— Смейся, смейся. А я потом посмеюсь. Кричали: «мы… мы…», а сами в кусты.
Ночь. Угомонилась улица. Улеглась беспокойная пыль. Досталось ей за день. Потоптали ее приехавшие гости, что разметались теперь в молодом крепком сне по хатам, сеновалам, клуням и повозкам. Тихо…
Изредка проедет патруль, окрикнет неугомонного коня дневальный, да тявкнет дворняжка, осипшая от встречи постояльцев.
— Играй подъем, — зевая и потягиваясь, расталкивал спящего трубача дежурный по полку.
— Да вставай, чертушка. Как крот, глаз не продерет от сна. Давай труби, чтоб в ушах полопалось. И так опоздали. Почесывая грудь, трубач вышел на крыльцо.
Тра-та-тат-ра-тара, — вздохнула медная труба.
— Что спишь-то? Какой к дьяволу это сигнал? Курам на смех. Играй, как полагается, — ворчал дежурный.
Теперь звучней и ладней пропела труба. Трубач сыграл в обе стороны улицы по два раза. Звуки пробежали от дома к дому и потерялись где-то на окраинах села.
Трубачу сначала ответили лаем собаки, кое-где загорланили петухи, а потом из конца в конец села заговорили сигналы эскадронных трубачей.
Солнце встало во весь рост. Высохла роса на зелени. Село проснулось хлопаньем дверей, скрипом и визгом открываемых ворот. Начался день. Во дворах сотни рассыпали:
— Но, но… сатана, вывалялась, шкура…
— Прийми, ну…
— Осади, Милашка…
Соломенные жгуты, щетки и скребницы заходили по спинам лошадей.
Через полчаса после подъема ржание и фырканье лошадей, окрики и смех людей разбудили сон узенькой речушки. Лошадей повели на водопой. Ординарцы, хваставшие, что они раньше самого комбрига знают все канцелярские секреты, принесли на речку слух о каком-то особенном приказе, полученном из штаба. Часа полтора гуляли догадки по полкам. Одна нелепее другой.
После обеда по эскадронам объявили о сборе в штаб бригады всей молодежи, не достигшей восемнадцати лет.
«При штабе бригады будет взвод личной охраны для особых поручений», — читали в приказе.
— Выдумали тоже — личной охраны… особых поручений. Они тебя охранят, на ходу подметки режут, — смеялись старые бойцы.
Были и такие разговоры:
— Чего мальчишек мучат? Тут они с нами не пропадут, да и помощь от них кое-какая есть: лошадей, глядишь, почистят, снаряжение уберут, сбегают, куда пошлют. Зря забирают их из полков.
Неохотно собирались и сами ребята. В полку одиночками они не бросались в глаза. Можно было и полентяйничать без наказания и нашкодить.
— Там в штабе замучают посылками да нарядами, — ворчала «шпана».
Что ни говорили, как ни оттягивали час разлуки с эскадронами и полками, а приказ командира бригады надо было выполнять.
Часов в шесть вечера перед штабом бригады собралось двадцать восемь юнцов. Подъехали к штабу с двух сторон и построились в две шеренги. Солидно покрикивали на коней, басили и сплевывали — чем не заправские взрослые бойцы?
Из окна поповского дома, что рядом со штабом, выглянуло сморщенное лицо старухи-попадьи.
Кто-то из ребят заметил старуху.
— Глянь, ребята, какая кикимора смотр нам делает. Старорежимный генерал, — захохотал он.
Забыв о солидности, кричали и хохотали:
