— Дай ей нюхательного…
— Соли на хвост…
— С лысой горы…
В крике и хохоте не заметили, как на крыльцо штаба вышли командир и комиссар бригады.
— Что я тебе говорил? Вот, посмотри на молодцов. Не собрали бы теперь, так пришлось бы разогнать через неделю, — недовольно проговорил Нагорный.
Военком передернул плечами:
— Верно, Игнат Митрофанович. Я теперь и сам вижу, что правильно сделали. Но работку себе задали большую, помяни мое слово, большую.
Из шеренг кто-то заметил вышедших.
— Командир… военком… — пробежал шопот, — ш-ш-ш-а… тсс… тсс…
Крики и говор моментально оборвались.
Шеренги быстро подравнялись и выжидающе глядели на стоящих у входа в штаб.
Командир бригады спустился с крыльца и сделал несколько шагов к середине первой шеренги. За ним прошел и военком.
Всадники провожали глазами идущих.
Из окон штаба выглянули любопытные физиономии штабных писарей и связных ординарцев.
Нагорный внимательно ощупывал серыми глазами стоящих перед ним. Взгляд его заставил каждого оглядеться, одернуться.
Многие вспомнили, что сегодня утром плохо почистили лошадей, не оттерли ржавчину на стременах. Десяток рук в шеренгах невольно пробежал по поясам гимнастерок, по гривам лошадей.
— Подпруга перекручена, натрешь, — указал комбриг одному из передней шеренги.
— Ковка никуда. Копыто погубишь, — сказал другому.
— Почему ствол винтовки тряпками заткнул? А потом разорвет при стрельбе, если в горячке забудешь вынуть тряпку, — обратился к стоявшему в центре.
— А сколько дней лошадь не чистил? — крикнул он левофланговому курносому мальчугану с округлым веснущатым лицом.
Еще раз внимательно осмотров шеренгу, командир бригады сказал:
— Вот что, хлопцы, из вас может быть толк, а может получится банда. Все зависнет от того, как вы себя будете вести. Мы с военкомом решили собрать всех вас при себе, чтобы взяться за приведение вас в надлежащий красноармейский вид.
В эскадронах вы порядком натворили чудес, побезобразничали вволю. А среди вас на ряду с хулиганами есть очень сознательные ребята, которые понимают, какое огромное дело делают они вместе со своими отцами, братьями и старшими товарищами. Многие из вас пошли сюда, чтобы драться с белогвардейской сволочью, с тем, кто в шахтах, рудниках Горловки, Юзовки и в других, расстрелял ваших отцов. Вот эти сознательные ребята и должны помочь нам вырастить из вас настоящих бойцов Красной армии.
За ним выступил комиссар:
— Молодежь! Сыны шахтеров, дети пролетариата! — выкрикнул он. — Вы так себя вели в полках, что мы думали вас совсем отправить из бригады. Словом, позорили и полки и бригаду, позорили всю нашу Красную армию. Вот завелись несколько стервецов, словом, сволочи несознательные, и напакостили всем. Кому напакостили? Рабочему классу, своим отцам и братьям. Что было вчера на походе? — Комиссар вытер выступивший на лбу пот и оглядел шеренги. — А вот что было, — продолжал он, бросив на землю потухшую «козью ножку», — взяли да заехали на хутор, стащили кринку с молоком. Кто — неизвестно, но молодые ребята, как доказывала баба, у которой стащили. Ну, ты выпей, подлец, молоко, а зачем воровать? Зачем? Чтобы потом мужик говорил: прошла Красная армия Буденного и грабиловку устроила? Так, что ли?
А сегодня ночью, что наделали? Весь погреб разорили. Утащили на грош, а шкоды сделали на сто целковых. Утром прибежала баба, кричит: «Куру украли!» Что же это такое происходит? Я вас спрашиваю? — комиссар кричал, размахивая руками с пудовыми кулачищами.
Из шеренг на говорившего, не мигая, смотрели двадцать восемь пар глаз.
«Забрал ребят в руки, молодец», — подумал командир бригады, глядя на ребят и раскрасневшегося оратора.
— Железной метлой гнать из рядов наших таких мерзавцев. Продают шкуры пролетарскую революцию. Нож в спину рабочему классу загоняют.
Долго говорил комиссар. Рубил словами наотмашь. Захватил и закружил притихшие шеренги.
Комиссар закончил выступление призывом создать из собравшихся образцовый взвод.
Комиссар бригады, выждав минуты две после «ура», скомандовал:
— Особый взвод во двор штаба, справа рядами, шагом марш.
Четырнадцать пар втянулись во двор и слезли с лошадей. Растерянно топтались, не зная, что делать, куда себя деть.
— Что же, как бараны, на новые ворота смотрите? — обратился к группе старший по годам, крепкий подросток в кожаной куртке и слегка сдвинутой на затылок кубанке.
— Слышали, что говорилось? Доигрались. Побарахолили, ну, а теперь — отец дьякон деньги на кон. Амба. Получай по заслугам.
Наперебой заговорило несколько человек.
— Это видно будет…
— Давай, расседлывай…
— Разводи коней. Чего, сгрудились?..
Из ближайшей к говорившему в кожаной куртке группы кто-то крикнул:
— Гришин! Командуй, кому куда…
Поддержали еще несколько человек:
— Ну, давай, давай, Гришин.
Гришин выжидал чего-то, посматривал на группу ребят, стоявших у забора и сарая.
Они столпились около приземистого парня с залихватским рыжим чубом, с глазами на выкате. Дружно гаркнули сторонники рыжего:
— Ваську Сыча за старшего… Какой такой Гришин?.. Не знаем. Сыча… Ваську Сыча…
Гришин и Сыч стояли друг от друга в тридцати-сорока шагах.
Сначала делали вид, что крики их не касаются. Потом медленно и одновременно посмотрели друг на друга. У Гришина в глазах спокойствие и уверенность, у Сыча — нескрываемая вражда.
За Гришина кричали две трети взвода, но сычевская компания работала каждый за пятерых и имела в этом гаме определенный перевес.
— Гри-и-шина…
— Сы-ы-ча…
— Гри…
— Сыча, Сыча…
Знакомый голос разогнал крик:
— Что случилось, чего кричите?
В воротах стоял комбриг.
Все моментально замолчали. Никто не отвечал комбригу.
Он перевел глаза от сычевской группы на окруживших Гришина.
— Ну, в чем же дело?.
— Вот тут спор пошел, кому быть за старшего, — смело выпалил кто-то из ребят.
Командир бригады улыбнулся.
— Бот в чем дело-то. Старшего кулаками хотели выбирать. Так, так. Ну, говорите, какие у вас кандидаты?
Закричали все сразу.
— Гришин…
— Сыч…
— Гришин…
— Сыч, Сыч…
Командир бригады не нуждался в показе конкурентов.
За кандидатов говорили расположение групп, кольцом охвативших своих избранников, да и петушиный вид обоих.
Однако он приказал.
— Гришин и Сыч, вперед ко мне шагом марш.
Оба вызванные вышли и остановились перед командиром бригады.
— Каждый из вас расскажет, кто он, откуда, как попал в часть, что делал до сих пор в эскадроне, а мы послушаем.
Ребята с двух сторон подвинулись еще ближе. Все притихли и настороженно ждали.
Гришин и Сыч молчали. Командир бригады обратился к Сычу:
— Начинай ты первый.
Сыч буркнул?
— Почему я первый? Пускай он говорит, — и мотнул головой в сторону Гришина.
Командир бригады твердо отчеканил:
— Нет, говори ты первый, а потом скажет Гришин.
Сыч что-то пробурчал под нос, потоптался на месте и нехотя сказал.
— Отца и матерь не помню. Они померли, я маленьким был. Меня взяла тетка к себе. Она ходила поденно работать — белье стирала…
Из группы сторонников Гришина раздались голоса.
— Чего же ты заливаешь? Тетка-то торговкой была… купчиха, что ли?
Сыч съежился, поглядел исподлобья на ребят, продолжал:
— Купчиха, — передразнил он, — когда работы нет, так торговала спичками. Когда пришли красные, я пошел в эскадрон. Вот и все, — похлопывая по сапогам плеткой, закончил Сыч.
Кругом молчали. Ничего не сказал, пристально посмотрев на Сыча, и командир бригады.
— Говори теперь ты, Гришин, — обратился он ко второму кандидату.
— Я из шахтеров. Шахтерами были и дедушка, и отец, да и до них еще их родители. В Горловке всегда работали, я там и родился. В одиннадцать лет пошел о отцом в шахту. Начал саночником, а в прошлом году, перед тем как итти сюда, ходил в забой. Отца белые убили. Мать померла, а дом сожгли. Когда пришли наши, я ушел к буденновцам. Все время во втором полку, в третьем эскадроне. Я окончил, товарищ комбриг, — сказал Гришин, высоко закинув голову и глядя, на командира бригады широко раскрытыми глазами.
— А чего же ты не скажешь, как взводного от смерти спас? — крикнул чей-то голос.
— Давай рассказывай, чего же ты?
Гришин взглянул на командира бригады. В глазах этого большого, крепкого, как дуб, человека, мелькала улыбка. Комбриг кивнул Гришину головой.
— Тут ничего особенного и не было, — начал Гришин. — Ходил наш эскадрон в атаку. Мне взводный приказал около себя держаться, говорил, как бы тебя не прикокнули белые. Я и держался. Взводного хотел срубить один офицер белый. Я был сбоку. Ну, и ударил его шашкой по руке. Больше ничего и не было, — краснея, смолк Гришин.
