Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

«За что? — подумал я. — Шпионы, наверное, враги народа?..»

Автоматчики повернулись и пошли вразброд к дороге, не глядя друг на друга.

— К нам идет! — воскликнул Рогдай и показал на лейтенанта.

Тот шел в нашу сторону, как пьяный, и почему-то вздрагивал. Его выворачивала рвота.

— Бежим!

И мы пустились бежать, не чувствуя земли под ногами. Мы наткнулись на проволочное заграждение, сумели перескочить через него, ободрав в кровь ладони и лодыжки, подбежали к саду, вбежали в сад и налетели на строй красноармейцев. Перед строем расхаживал знакомый майор.

— Там, там! — закричали мы. — Там танкистов…

— Отставить! — скомандовал майор.

Строй встал по команде «вольно».

— Они упали… Тот, без фуражки…

— Отставить! — повторил майор, потом разозлился. — Что там делали, чертово семя? Какого черта туда занесло?

— Маму искали, — ответил я.

— Кто ее там ищет? — вырвалось у него. Он сунул руку в карман, вынул пузырек с какими-то каплями, отпил прямо из горлышка, сплюнул, спрятал пузырек, потер рукой сердце… — Кто вы такие?

— Козловы, — раздался голос. Мы увидели Хасана. Он стоял в строю. — Нашей медсестры дети. Почему не поехал? Где машина? Почему безобразия? Они должны ехать с подполковником. Такой приказ их мама дала.

— Отставить! — опять рявкнул майор и смутился. — Обдулаев, уведи их.

— Куда вести? — вышел из строя Хасан.

— Веди на кухню. Скажи, чтоб накормили.

в которой рассказывается про лошадь, которая всю ночь жевала сено.

Повар дядя Петя, усатый и рыхлый мужик, расстелил шинель прямо на земле.

— Спите, махновцы! Держи на сохранность, потом отдашь. — Повар протянул книжку.

Над ухом жевала сено лошадь. Она смотрела на мир задумчиво, жалела, может быть, людей, может, и себя… Изредка она поднимала голову, прислушивалась, фыркала и опять начинала жевать сено.

Я прочитал название книги: «Герой нашего времени». Про что книга?

Рогдай спал. Он вскрикивал во сне, я толкал его в бок, он затихал, затем опять начинал бредить.

Я не мог заснуть: увиденное за день навалилось на меня, я не хотел вспоминать, но перед глазами проплывали картины уведенного…

На огороде с морковкой расстреляли четырех парней. Не врагов, наших. Не верилось, что их расстреляли.

В голову у меня были заложены ответы на подобные вопросы: «Шпион», «Враг народа», «Предатель». Последнее, пожалуй, было самым подходящим. И я проштамповал ответ: «Они были трусами…» А трусов вообще даже в нашем дворе лупили и презирали.

«Что такое быть храбрым?» — подумал я.

Быть храбрым…

Как-то ребята с нашего двора поехали в СХИ (сельскохозяйственный институт) за подснежниками. Была ранняя весна, на деревьях прорезались малюсенькие листочки. Мы дошли до Лысой горы, поднялись на нее. Наверху рос куст черемухи. Я полез под него, чтоб нарвать цветов. Что-то зашуршало по листьям под кустом. Я увидел змею.

Я перепугался до икоты, с перепугу не рассмотрел желтых пятнышек на голове змеи.

Ребята клали неоттаявшего после зимы, вялого ужа за пазуху, обвивали им шеи.

— Трус! — кричали мне мальчишки. — Ужака испугался!

Они кричали еще более обидные слова…

И чтоб доказать храбрость, я пошел на испытание: на повороте, где пятый номер трамвая делал круг, лег на рельсы. Подошла «пятерка». Ползла она медленно, трынчала беспрерывно, я лежал… Трамвай остановился, выскочила вагоновожатая…

По моим понятиям, храбрость — это что-то похожее на безрассудную отчаянность, чуть ли не хулиганство. Чтоб увидели и ахнули. Мне для храбрости требовались зрители. Когда я оказался под кроватью во время бомбежки, я струсил.

Я стал искать оправдание своему малодушию. И решил для успокоения, что никогда бы не стал выпрыгивать из настоящего танка, если бы оказался членом экипажа.

Храбрость…

А может быть, храбрость — все придумано, и нет ее, просто люди хвалятся, когда уже бояться нечего? Кого я мог назвать храбрым?

Лихорадочно вспоминал увиденное за день. Память перебрала факты дня. Кто? Кого можно назвать героем? Военврача? Чабана? Хасана? Старушку, которая взяла к себе в дом умирающего Фролова? Если у нее немцы найдут раненого бойца, они ее расстреляют. Может быть, она герой?

Но какой же она герой? Старая, с больными ногами. «Басурман». Нет, я не мог признать ее героем, потому что никакого геройского вида у нее не было.

Может, героем был бравый лейтенант?

Я не мог найти ответа. Кругом были просто люди, смертные, слабые, и их поступки были обыденными и повседневными.

Повар долго не возвращался.

Еще я успел подумать, что здорово, необычно спать на солдатской шинели, когда рядом стоит лошадь и жует сено. Рассказать бы нашим ребятам, вот бы они завидовали!

в которой рассказывается о любви к оружию.

Проснулись мы от лязга гусениц — тягач втягивал огромную пушку в неглубокую балочку, поросшую орешником. Орехи еще не налились ядрышками.

Лошадь прядала ушами, наклонив голову, наблюдая за тягачом, в котором было очень много лошадиных сил. Тягач внушал ей лошадиное уважение.

— Проснулись, чумазые! — поприветствовал нас повар.

На нем все было чистеньким, хотя он и шуровал у котла на колесах. Халат беленький, колпак беленький. Орудия поварского труда блестели дружно и весело.

— Золотая рота, мыться! — распорядился повар.

Он почерпнул из железной бочки черпаком воды, протянул мыло и полотенце. Повар поливал нам на руки, на головы. Мы отмывали вчерашнюю грязь, фыркали так, что лошадь оттопырила нижнюю губу и со знанием дела нежно заржала.

Мы съели по котелку вермишели с мясом. Наелись под завязку за три дня. Потом убежали смотреть на пушку.

Какая это была замечательная пушка! У нас с Рогдаем дух захватило: мы питали особую любовь к оружию. Кто бы знал, сколько мы вырезали из дерева кинжалов, сколько выпилили пилочкой из фанеры пистолетов! Но это все, конечно, не шло в сравнение с настоящей пушкой.

На ней была тьма колесиков, маховичков, пружин, стрелочек и ручечек. Вот бы повертеть досыта колесики, подергать каждую ручечку, отодвинуть все задвижечки!

Мы посмотрели в ствол пушки.

Какой это был замечательный ствол! Короткий, толстый, широкий, так бы и залез в него с ногами.

Мы пожирали пушку глазами (кстати, она была мортирой) и напропалую завидовали артиллеристам. До чего им весело и хорошо живется, раз они стреляют из такой замечательной пушки!

Эх, если бы мы были артиллеристами! Мы так же копали бы землю, вгрызались в нее, подкапывали бок оврага, затаскивали бы туда пушку. Подкатывали бы на тачке снаряды, толстые и сытые, как чушки. Они лежали и нежились на солнце. Казалось, что они вот-вот захрюкают от блаженства.

Замечательно быть артиллеристом!

Потом мы с завистью глядели, как по пустырю бежал боец с катушкой на спине. Катушка раскручивалась, провод разматывался, падал на землю. Ах, как здорово бегать с катушкой по пустырям! Вот бы нам так!

Потом мы глазели на бойцов, которые отдыхали в скверике. Так же смотрели на пулеметы «максим», коробки с патронами……… (пропущен небольшой фрагмент текста в скане — rudolf.karpov), как грабли, ПТР.

……Смотрели, как копают землю. Почему-то все копали землю. Странные какие-то военные попались. Мы знали, что на войне наступают или отступают, но чтобы копать землю… Какая же это война? Не по правилам. Было жарко, люди обливались потом, над ними вились рои мух и комаров. Люди копали, копали, точно отрывали клад.

Однажды на улице Фридриха Энгельса прокладывали канализацию. Ковыряли улицу месяц. Тут, за одну ночь сто канав вырыли. И что еще было удивительно, землю не бросали в сторону, куда попало, а бережно складывали перед окопчиками, пристукивали лопатками, как самое что ни есть ценное на войне.

Мы объедались созерцанием оружия. От этого увлекательного и, безусловно, весьма полезного для обороны дела нас отвлек Хасан.

— Где ходишь? Куда прешь? Куда пошел, а? Голова у тебя есть, да? Ты понимаешь, нет? — вылил он поток слов без передышки. — Я бегаю, понимаешь. Чего глядишь? Командир зовет.

— Кто?

— Кто, кто… Майор. Очень зовет. Куда идешь? Нельзя, там мины.

Всю дорогу до КП Хасан ругался. Мы не могли понять, за что.

Мы вышли с Придачи, пошли по лугу. Луг тоже был перерыт. Пришли на КП. Тут тоже рыли землю. Майор сидел в стороне, крутил ручку полевого телефона и кричал в трубку:

— Я «Молодец»! Я «Молодец»!

В стороне стоял броневичок. Около него прохаживался капитан. Мы с любопытством присмотрелись, к броневичку.

— Я «Молодец»! Я «Молодец»! — еще раз похвастался майор и бросил трубку.