После обеда Бурцев разместился в сквере, рядом со штабом. Он сел на скамейку, стоявшую под огромным тенистым дубом. Грело тёплое августовское солнце. Ещё было только начало августа, но тут, в степной зоне по всем признакам ощущался конец красного лета. Уже не было той яркой зелени, как это бывает ранним летом, трава пожухла, и отдавала запахом подопревшего сена. Листва на дубе была темно-зеленая с белым налётом пыли и мелкой паутины. В воздухе уже не было того аромата цветов и трав. Воздух после мелкого дождя, был густой тяжёлый, с запахом пыли. Бурцев укрылся в тени. Он наслаждался последними минутами уходящего отпуска.
— Как сложится этот год? Как долго еще до отпуска — думал он.
Первый раз у него появилось отвращение к службе, к армии. Ничего не хотелось делать и никуда не хотелось ехать.
— Почему высокообразованное офицерство, разговаривающее на французском языке друг с другом, выродилось и превратилось в общество хамов, невежд, разговаривающее только матом? Куда делись те корни старой российской армии? Где оскорбления друг друга могли закончиться дуэлью. Нанесения оскорбления считалось недопустимым позором. Были же после революции военспецы старой армии, а ведь не смогли передать ту культуру взаимоотношений. Причина, видать, другая, политика сверху. Вот вам и кухарка, управляющая государством, — подумал Бурцев. — Страной правил сын пьяного сапожника, недоученный семинарист. В бескультурье он был гениальным человеком. На банкетах за столом глава государства бросал хлебные мякиши, апельсиновые корки, окурки в свою жену и в окружающих. Флиртуя с маршальской женой, в декольте ей кидал хлебные корки. Этим довел жену Надежду Аллилуеву до самоубийства. Это все подхватывало его окружение. Они были дети таких же кухарок. И сменивший его Хрущёв, был таким же: ботинком стучал по трибуне ассамблеи ООН, грозился показать всем «кузькину мать». Придворным не на кого было равняться, кроме как на своего вождя. Малообразованность, бескультурье, быть похожим на низшие слои общества, считалось высшим достижением. Такой руководитель считался в партийных и военных кругах не оторванным от масс. Это поведение, царившее в верхних эшелонах власти, волной передавалось вниз. Чиновники быстро подхватили и перестроились. Культурный, образованный человек, не умеющий говорить на простом народном языке без мата, считался чужой. По всей видимости, поэтому в армии и началась чистка. Нужны были холопы. Офицерский корпус превратился в скверно ругающихся рабов.
Из окна, пятиэтажного дома, что стоял напротив, доносилась мелодия. «Чуть помедленнее кони» раздавалось в густом воздухе.
— Да, прав Володя. И что они меня так быстро несут. Галопом пронесли мимо Аси — не смог их остановить, хотя бы придержать. Даже адреса не успел спросить. А может так и надо, она наверняка выйдет замуж за того рыжего парня.
Сытый обед потянул Василия на сон. Он закрыл глаза и как будто куда-то поплыл. Ему снилось детство. На крыльце рубленого дома стояла его мама. Она была в сарафане и в переднике. Подошла к нему и положила руку на детское плечо. Он чётко видел мамины руки. Они натруженные, с огрубевшей кожей на пальцах и ладонях, местами в трещинах, но такие мягкие, ласковые и тёплые. А он, маленький, прижался к её ноге. Вот мама подняла руку с плеча и погладила его по голове. Ладонь была как пушинка, и от нее излучалось тепло. Мама что-то шепчет. Бурцев напряг все силы и прислушался. Мамин голос почти шёпотом ему говорит: «Трудной дорогой пойдёшь, сынок, но дойдёшь до большой любви, и будешь счастлив». От этих слов Бурцев проснулся. Он ощутил на себе чей-то взгляд. Перед ним стоял прапорщик.
— Вы майор Бурцев?
— Да, я.
— А я вас в штабе ищу. Хорошо, что дежурный видел, что вы сюда пошли, а то так бы до вечера искал. Начальник секретной части полка прапорщик Барабанов — представился он. — Меня прислал за вами командир полка.
На Бурцева глядело, улыбаясь, пожилое на вид, смуглое лицо прапорщика. Подойдя к машине, прапорщик обратился к Бурцеву.
— Где ваши вещи?
— В дежурке оставил.
— Берите вещи и садитесь в машину. А я забегу в штаб, мне надо секретную почту забрать.
Сорок километров машина катилась по хорошей асфальтной дороге. Затем свернула на гравийку. Клубы пыли поднимались вверх, пробивались сквозь щели УАЗа, щекотали ноздри.
— Там, за холмами и наша дыра, — повернувшись к Бурцеву, сказал прапорщик.
— Это еще не дыра. По асфальту едем. Я служил в таком месте, где асфальта в помине нет. Одни гравийки, да лосиные тропы. Сколько по гравийной дороге ехать?
— Шесть километров.
— Это же пустяки, а двести не хотели, да ещё по сопкам, до районного городишка пол день едешь. Выходишь из машины, как будто полную задницу гвоздей набили.
На дороге стали появляться указатели и стрелки: войсковое стрельбище, танковая директриса, автодром.
— Полигон что ли? — спросил Бурцев.
— Да, полигон. Через пару километров и военный городок будет.
— Это же хорошо, когда учебные поля рядом. Только, наверное, ночью спать не дают, когда танкисты «штатным» стреляют.
— Поспать, проблем нет, все привыкли. Наоборот, детишки засыпают хуже, когда стрельбы нет. Тот полк, который при штабе стоит, сюда за пятьдесят километров ездит стрелять.
— Особо не наездишься, — сказал Бурцев.
— Зато в городе живут. Жены все работают, детишки устроены. А наши дети, лазят по траншеям да окопам, могут в танк залезть. Так и гляди, чтобы гранату домой не принесли или под обстрел не попали. Особенно летом проблем хватает. Знаете, товарищ майор, как-то не хорошо наше государство к военным относится. Одним всё, другим ничего. Одни живут в Москве, в Ленинграде, в крупных городах. У них есть всё, устроена на работу жена, учатся в нормальной школе дети. Для них есть театры, кино, рестораны, кафе, библиотеки, да и путёвки в санаторий распределяются там в штабах. А другим кукиш с маслом. Живут они на полигоне, нет работы для жены, нет школы для детей, квартиры и той толковой нет — холод собачий, буржуйку на зиму в квартиру ставишь. И, как ни странно, все получают у государства одинаковую зарплату, а то и больше. В штабе у прапорщика зарплата выше, чем у меня. Почему же так — им все, а нам нищета. Детишки наши в совхоз в школу ходят. Автобусом возят, а когда сломается автобус, то пешком пять туда, да пять обратно. Да еще совхоз норовит детишек взять то на прополку, то на уборку. Какая там учеба? Так, для галочки. Лишь бы аттестаты получили. Мой парень хотел в институт поступать. Да куда там. Знаний нет никаких, хотели репетитора нанять, да разве на зарплату прапорщика наймешь. Тут самому бы ноги не протянуть. Все кричат — прапорщики воруют, — а что я сворую. Эти листы бумаги не скушаешь, живот подведет. Сын на экзамене двойку получил, ума не приложу, куда его пристроить. В школе было профобразование. Так, вы знаете, чему их там учили? Девчонок на ферму водили, коров за вымя дергать, а мальчишек трактор заводить.
— Трактористом пусть идет.
— Да вы что, смеетесь, что ли. Вы бы своего сына отдали? Там же одна пьянь, деревня вся спилась, что бабы, что мужики.
— Как было при царе, так и осталось, — сказал Бурцев. — Куприн в «Поединке» описал жизнь дальних гарнизонов, только с тех пор ничего не изменилось.
Машина подъехала к КПП. Оттуда выбежал низкорослый солдат-казах и быстро распахнул ворота. Проехав метров сто, она остановилась у входа в штаб полка. Прапорщик ловко подхватил одной рукой портфель, выскочил из машины, другой открыл заднюю дверцу, помогая Бурцеву вытаскивать огромный чемодан.
В штабе пахло краской.
— У нас ремонт идет, — сказал прапорщик. — А вот возле дежурного и командир полка стоит.
Бурцев увидел подполковника, отдающего дежурному по полку какие-то указания. Черноволосый, с небольшими залысинами, стройный, подтянутый, среднего роста, чуть старше Василия, он говорил четко, так, что была понятна каждая фраза. Речь подполковника Бурцеву понравилась. В ней была какая-то интеллигентность. Как ни странно, не было ни одного слова паразита, и тем более мата, он ни разу не сказал слова «ты». Когда закончил с дежурным, он снизу вверх оглядел Бурцева, затем его взгляд остановился на лице. Бурцев сделал два шага, приложил руку к головному убору, доложил о своём прибытии. Командир полка сделал шаг навстречу, подал руку Бурцеву и уже тихим голосом сказал.
— Очень рад вашему прибытию, командир полка Никольцев Вадим Степанович. Как вас по имени отчеству величают?
— Василий Петрович.
— Василий Петрович, у меня в кабинете ремонт идет, давайте зайдем в кабинет начальника штаба.
В кабинете за огромным столом склонился майор. Медленно чертёжным пером он тушью выводил буквы на карте. Видя вошедшего командира, он выпрямился, приняв стойку «смирно». Нос и щека его были испачканы тушью.
