Вот уже пять месяцев, как он охотился за городскими партизанами, скрывавшимися под загадочным названием «КПОВТН». Все было поднято на ноги: и тайная агентура, и полиция, и дворники — никакой зацепки, никаких следов! Таинственные распространители листовок оставались неуловимы. Порой он думал, что, быть может, следователь Вегнер и прав, утверждая, что листовки доставляют из лесу. О, теперь-то они у него не выскользнут!
Когда Майер вошел, Вегнер уже допрашивал Петьку, буравя его сквозь очки близорукими глазами. Справа на столе лежали листовки, придавленные пистолетом, слева — все содержимое Петькиных карманов. В комнате находились еще лейтенант Вульф, доставивший «преступника», и переводчик Сережка из немцев-колонистов. Этот белобрысый детина с круглыми глазами под светлыми ресницами был известен всем портовым мальчишкам. Он частенько появлялся с Майером и жандармами во время обысков на слободках. Ребята прозвали его «Сережка Сова».
Увидев Майера, Петька зябко поежился, светлые веснушки темными крапинками проступили на его побелевшем лице.
Вспомнил Петька жаркий июльский день, дома, утопавшие в дымной хмари пожарищ, виселицы на площади неподалеку от гестапо — три изуродованных иссиня-черных трупа подростков, болтавшихся на перекладинах. В одном из них он узнал своего соседа Колю Лялина. А на седьмой день оккупации города он видел, как эсэсовцы гнали по улицам в степь четыре тысячи женщин и детей. Наутро их трупами был завален противотанковый ров. Расстрелом руководил Майер. Прибежав домой, дрожа и давясь от слез, Петька поклялся мстить фашистам, не щадя жизни. И вот — сам попался…
Слушая доклад долговязого Вульфа, Майер морщил лоб, щурил глаза, ощупывая ими Петьку. Вульф умолк. Майер закурил сигару, но Петька по-прежнему чувствовал на себе его пристальный взгляд.
Переборов в себе страх, он поднял голову и мужественно выдержал испытующий взгляд эсэсовца. Майер сделал шаг к столу и взял у следователя лист с показаниями.
— Василий Каменев, — читал Майер, — проживает по Гоголевской, пять, четырнадцать лет… — при этом он покосился на тщедушного, низкорослого Петьку.
Переводчик Сережка уловил недоверчивый взгляд начальника и сиплым голосом вставил по-немецки:
— Путает он. Есть подозрение, что и адресок фальшивый.
Сережка Сова и Майер обменялись несколькими фразами.
Но как Петька ни прислушивался, а смысла не уловил: слишком уж мало он знал немецких слов.
— Вот что, парень, ты лучше не запирайся, говори настоящий адрес, — строго предупредил Сережка, поворачиваясь к Петьке. — Все равно мы все про тебя узнаем. Господин начальник обещает, если скажешь правду, он тебя отпустит.
«Жди, так я и сказал! Сразу полетите с обыском. Мать зацапаете и матроса, что хоронится в погребе», — мрачно подумал Петька. А брови его в это время поползли вверх, и на лице отразилось неподдельное изумление:
— Какой еще адрес? Я ж сказал…
— Будешь говорить правду? — допытывался следователь Вегнер через переводчика.
— Та я ж, дядя, правду говорю. Подлец буду — истинную правду! — воскликнул Петька с дрожью незаслуженной обиды в голосе.
— Брось врать. Что я, не знаю, что ли? На Гоголевской такого дома нет. Там вся улица в развалинах, — оборвал его Сережка.
— Та я ж и не говорил, что я в доме живу! Я во дворе, в погребе. — Петька обиженно шмыгнул носом. — Отца с мамкой бомба убила и дом начисто разнесла.
— Где этот твой погреб? — недоверчиво просипел Сережка. И, спросив о чем-то следователя по-немецки, добавил: — Говори, как твой погреб найти.
«Клюнули», — отметил Петька и затараторил.
Этот адрес он не сболтнул с перепугу. Гоголевскую, хотя она и находилась в городе по другую сторону Исторического бульвара, он знал не хуже своей Лабораторной.
Каменный погреб, затерянный среди развалин, поломанных и перекрученных взрывом железных балок и виноградных лоз, представлял собой превосходный тайник, который и в трех шагах трудно заметить. Таких тайных нор у Петьки было несколько в разных концах города. Они служили ему убежищем при облавах и на случай опасности во время ночных путешествий с листовками, а впоследствии пригодились и другим подпольщикам.
Пока Петька объяснял Вегнеру и Сережке, где находится его убежище, Майер взял со стола листовку и внимательно стал ее рассматривать. Затем попросил Вегнера дать «дело» о похищении пишущей машинки у коменданта станции и, найдя в папке образец шрифта, сличил его с листовкой. Шрифт был тот же.
— А это, мальчик, откуда ты взял? — как можно мягче спросил Майер по-русски и показал листовку.
— Это? Это мне дяденька на улице дал, а еще вон те пять марок сунул в карман, — Петька уже овладел собой и отвечал без запинки, глядя на Майера. — Это он мне за работу, чтоб расклеил по Корабельной.
— А где живет этот дяденька? Ты ведь знаешь его? — еще вкрадчивей прозвучал голос Майера. — Назови его фамилию, и я дам тебе не пять, а целых пятьдесят марок. Слышишь? Пятьдесят!
— Не разглядел я его… На улице-то темно было.
Майер почувствовал, как нить, которую, как ему казалось, он уже держал в руках, вдруг начала ускользать. И он решил переменить тактику.
— Знаешь, что тебя ждет за обман? — Он взял со стола револьвер и нацелил Петьке между глаз.
Тот с ужасом отшатнулся.
— Понял?
— Понял, — выдавил Петька.
Майер остался доволен произведенным эффектом.
— Тогда скажи, где та пишущая машинка, которую украли у коменданта станции Филле? — спросил он, рассчитывая неожиданным вопросом вырвать признание у перепуганного мальчишки.
— Какая машинка? — Петька удивленно сморщил лоб и заморгал. На его лице выступила испарина.
— Отвечай, у кого эта машинка? — наседал Майер, не давая Петьке собраться с мыслями. — Тебе же лучше будет, если скажешь правду.
— Какая машинка? Я ж не знаю, — с неподдельной слезой в голосе заскулил Петька.
— А ты, я вижу, артист!
Долго еще Майер, Вегнер и Сережка вели допрос; по нескольку раз переспрашивали одно и то же с намерением поймать Петьку на противоречиях, запугать, но тот твердил все то же, как крепко вызубренный урок.
— А ну займитесь-ка им. У вас это хорошо получается, — Майер бросил взгляд на покрытые белыми волосами и веснушками костлявые Сережкины руки, и слабая искра засветилась на миг в его холодных бесцветных глазах. — Сумеете выжать из него что надо, представлю вас к Железному кресту.
Майер, Вульф и Вегнер вышли в соседнюю комнату.
— Иди сюда, шпана, — процедил Сережка.
Конвойный подтолкнул Петьку к нему и отошел к стене.
— Последний раз спрашиваю: скажешь фамилию и настоящий адрес? — прохрипел Сережка. — Скажешь?
— Дядя, я ж чистую правду сказ…
Не успел Петька закончить, как волосатая рука Сережки мелькнула перед его глазами. Удар в голову оглушил его, и он отлетел назад. Конвойный, стоявший у входа, встречным ударом в спину отшвырнул его к другому охраннику, а тот пинком ноги отбросил к Сережке.
— За что вы меня? За что?! — взвизгнул Петька сквозь слезы.
— Я все из тебя выколочу! — прошипел Сережка. Новый удар отбросил Петьку к двери, и он, подобно мячу, совершив полет от одного конвойного к другому, упал на пол.
В подвале сумрачно. Лишь тонкий луч пробивается сверху в забитое досками окошко, длинной светлой иглой пронзает полумрак и отпечатывается на стене оранжевым пятачком.
Петька лежал на полу и следил за тем, как пятачок медленно полз к потолку и незаметно менял окраску, становясь нежно-багряным, а затем постепенно густел до красноты.
В теле такая ломота, будто целые сутки без передышки гонял футбольный мяч. Петька потрогал рукой заплывший глаз, покачал зуб языком и зло сплюнул.
— Чертова Сова! Фашистский холуй! — прошептал он. В глазах накипали слезы.
Стараясь заслужить обещанную награду, Сережка был неутомим. После ночного допроса он встал с зарей и, лишь только солнце коснулось лучами скелета севастопольской панорамы, был уже на Гоголевской и шарил в подвале. Ничего не найдя, он стал разыскивать соседей и расспрашивать их. Ему не составило труда разгадать наивную Петькину хитрость. Он вернулся потный, голодный и злой.
Три дня подряд Петьку в полдень водили на допрос и били.
Сегодня его почему-то не беспокоили. Конвойный принес ему дневной паек — литр вонючей баланды из картофельных очисток и двести граммов похожего на жмых хлеба. Петька лег навзничь на полуистлевшем мешке и с тоской смотрел на щель в окошке. И так ему захотелось выскочить из мрака и зловонной духоты на волю, под синее небо, всей грудью вдохнуть чистый просоленный воздух и помчаться берегом Южной бухты к себе домой…
Оранжевое пятно на стене поблекло и растаяло. И вместе с угасшим лучом померкла в Петькиной душе надежда вырваться из этого каменного мешка. Забьют его здесь до смерти. Вот мать станет убиваться! И гордиться будет. «Сын мой все стерпел, — скажет она, — и побои, и пытки, и никого не предал…» Две слезы скатились по грязным исхудавшим Петькиным щекам.
