Владимир Першанин - Последний бой штрафника

Батальон сделал приличный крюк и натолкнулся на железнодорожную насыпь. Хлынов, командир второй танковой роты и лейтенант-десантник полезли на насыпь. Хотели осмотреться. Машины стояли, готовые их прикрыть орудийным огнем, хотя толком через насыпь мы ничего не видели. Лейтенант-десантник немного приподнялся и свалился на рельсы. Сразу же над головами засвистели с характерным звуком крупнокалиберные пули, затем стали взрываться мины.

Пришлось срочно двигаться дальше. Раненного в бок лейтенанта и двух десантников, получивших несколько мелких осколков, погрузили на мотоцикл и отправили в тыл. Миновали зону обстрела, продвинулись еще километра два. Насыпь поворачивала влево. Как ни крути, а через нее надо было переваливать или искать переезд, который наверняка заминирован или прикрыт артиллерией. Любой вариант сулил нам потерю внезапности. Крутая, довольно высокая насыпь, к тому же раскисшая от дождей, вряд ли позволит перебраться через нее быстро. Особенно, учитывая неопытность некоторых механиков-водителей.

Все шесть танков нашей роты, включая машину Хлынова, проскочили. Второй роте не повезло. Одну из «тридцатьчетверок» развернуло на верхушке насыпи. Правая гусеница погрузилась в месиво земли и щебня, а левая, бешено вращаясь, выламывала из шпал щепу, которая летела мелкими и большими кусками, как из-под циркулярки. Мотор ревел на всю округу, а кончилось тем, что танк сел брюхом на рельс.

Пока механик пытался выбраться из ловушки, еще больше теряясь от ругани, сыпавшейся на него, большинство танков все же перевалили через злосчастную насыпь. На том месте, откуда батальон начал «переправу», оставалась «тридцатьчетверка» с барахлившим двигателем и застрявший на верхушке насыпи танк. Не скажу, что механики были слабые. Препятствия вроде раскисшей железнодорожной насыпи лучше все же обходить. Но для этого у нас не было времени. Хлынова без конца понукали, он торопился и нервничал.

Оставил возле насыпи командира взвода, приказав ему перетащить машины, а остальная часть батальона рванула к поселку. Вернее, к его развалинам: двухэтажному кирпичному дому без крыши, нескольким баракам и сгоревшим украинским хатам. Фланговые удары часто бывают эффективными, но обстрел, ранение командира десантной роты и эта чертова насыпь задержали нас. Фрицы успели перенацелить часть артиллерии.

Атака! Одиннадцать машин неслись по всем правилам. На скорости, описывая зигзаги и ведя огонь на ходу. От нашей стрельбы было больше шума, чем толку. Но беглый огонь одиннадцати орудий и двух десятков пулеметов все же мешал немецким пушкарям целиться. Часть пути мы преодолели без потерь. А затем началось!

Прямо в лоб получила снаряд «тридцатьчетверка». Брызнул фонтан искр, но машина сумела уползти в овражек. Следом задымились и встали еще две машины. Мой танк (он же взвод) пронесся шагах в тридцати. Экипаж ближней машины успел выскочить и, пригибаясь, бежал к старым окопам.

Вскоре взорвали еще одну «тридцатьчетверку». Кумулятивный снаряд вызвал детонацию боезапаса. Танк развалился и горел огромным костром. Сколько нам оставалось еще пройти? Метров триста, не меньше. Самое подходящее расстояние для фрицевских хитрых штук вроде кумулятивных и подкалиберных снарядов. У кого-то из ребят не выдержали нервы, решил довернуть в сторону. Парень, нельзя! Не подставляй борт. Поздно. Леня Кибалка замычал, с лязгом забивая очередной снаряд в ствол.

Из переднего люка развернутого бортом и уже подбитого танка вылезал механик-водитель. Поднялся командирский люк, растопыренная рука хватала воздух. Что было дальше, я не видел. Снаряд ударил в мою командирскую башенку с такой силой, что машина на долю секунды замерла на месте. Меня и Леню Кибалку сбросило с сидений. Вася Лаборант, не иначе как с перепугу, длинной очередью выпустил целый диск Рафик, мало что соображавший после такого удара, гнал танк на полной скорости.

Я кое-как снова взобрался на свое место. До орудия, укрытого за кирпичной кладкой полуразрушенного дома, оставалось всего ничего. Крутанул колесо вертикальной наводки до упора вниз, но снаряд прошел над орудийным щитом и взорвался где-то в глубине развалин. Пулемет отстучал короткую очередь и замолк. Я надавил ногой на левое плечо механика:

— Круто влево. Быстрее!

Двадцать восемь тонн металла, да еще на гусеницах, не способны быстро и круто развернуться. Танк, яростно загребая гусеницей землю, крутанулся, слегка замедлив скорость. Пушка калибра 75 миллиметров способна посылать снаряды каждые четыре-пять секунд. Я с отчаянием понимал, что этих секунд у нас в запасе нет. Оставалась единственная надежда, что фугасный снаряд, хоть и взорвавшийся где-то в глубине дома, оглушил или немного застопорил слаженную работу немецкого расчета.

Я ничего не мог видеть через разбитый перископ, да еще когда машина резко изменила курс. Теперь мы подставили под снаряд свою бортовую часть. По броне что-то лязгнуло, но не слишком сильно. Подкалиберный или кумулятивный снаряд не оставили бы времени на переживание. Господи, пронеси! Кто это шептал? Я или Леня Кибалка? А может, весь экипаж что-то бормотал и просил судьбу не гробить нас, таких молодых и веселых. Расчет немецкой пушки действительно немного застопорился. Снаряд, выпущенный в корму, разнес в щепки комель бревна, сбросил его с крыла. Два бревна мы обычно возили по обоим бортам для преодоления преград. Кажется, одно из них спасло нам жизнь.

Мы обогнули дом и вылетели прямиком на орудийный окоп. Пушка была повреждена, расчет исчез, но мы все равно протаранили гадюку с тонким длинным стволом. Другое орудие, метрах в пятидесяти от нас, укрывалось в кирпичной коробке без крыши. Возможно, артиллеристы считали, что толстые кирпичные стены — хорошая защита.

Может, и так. Но когда танки прорвались и оказались за спиной, расчет оказался в ловушке. В коробку одновременно выстрелили танк Хлынова, со знакомым номером 06, и наше орудие. Стена обвалилась, подняв облако красной пыли. Двое немцев успели выскочить и исчезли в густой взвеси дыма и оседающего кирпичного крошева.

Бронированный тягач уходил на скорости, мелькая заляпанным грязью задним бортом. В кузове сидели человек шесть. Еще один немец бежал, подпрыгивая и вытянув вперед руки. Его подхватили и втащили внутрь. Я выстрелил фугасным снарядом. Танк сильно трясло, и я промахнулся. Кибалка отработанным движением вышвырнул из люка воняющую тухлым яйцом гильзу и забросил в казенник очередной снаряд.

Мы догоняли тягач. В этот момент какое-то незнакомое чувство шевельнулось в душе. Какая к черту душа, когда бой идет насмерть! Но ведь бывает. Шевельнулось нечто вроде сочувствия к тем обреченным (людям?), которые под огнем чуть замедлили ход и, рискуя, спасали своего товарища, а через несколько секунд сами разлетятся на куски. Я знал, что на этот раз не промахнусь, а тонкая кормовая броня не спасет убегающих.

Стоп! Я прерву эти секунды на короткий период, пока боек разбивает капсюль, а пороховой заряд выталкивает шестикилограммовый фугас. Было ли тогда место для сочувствия или тем более жалости? Вряд ли.

В своих мемуарах германские военачальники часто употребляли слово «солдат». Конечно, применяя его к своим подчиненным. Немецкий солдат! Хорошо обученный, храбрый, дисциплинированный и так далее. Вспоминая ту войну, скажу, что мы никогда не называли их солдатами. Немец, фриц, фашист. Просто сука. Какие к черту солдаты! Они вломились на нашу землю, чтобы отобрать ее, насиловать наших женщин, убивать нас. Они вдоволь продемонстрировали жестокость и презрение к нам, недочеловекам, по их арийским понятиям. Это не фразы, произнесенные замполитом, а слова и мысли обычного бойца.

Разве я забуду речку Ворсклу под Харьковом? Там они штыками заталкивали живьем в прорубь наших военнопленных. Речка была мелкая, и мертвые красноармейцы лежали подо льдом, с которого сдуло снег, как под стеклом. И там же, угоняя из села парней, перестреляли два десятка, потому что сломался грузовик, а гнать пешком русских не захотели. Когда контузило моего радиста Степу Пичугина и он лежал в канаве, пробегавший фриц вскинул винтовку, весело подмигнул, словно приглашая выпить, а затем нажал на спуск винтовки, целясь в голову, чтобы точным выстрелом вышибить мозги. Степку спасла лишь случайность.

Вражда с годами забывается. У Ельцина появился друг Коль, фрау Меркель говорит умные слова о демократии и наших ошибках. Будут встречаться ветераны Красной Армии и ветераны вермахта. Но те, против кого я воевал, никогда не будут для меня солдатами. Фрицами, Гансами, фашистами! Возможно, я не прав. Но меня уже не переделать.

Снаряд пробил задний борт тягача, взорвался внутри коробки, развалил борта, кабину, разбросал куски тел и обломки. Остатки гусеничной машины вспыхнули. Качественный бензин из румынской нефти всегда горел хорошо.