Владимир Першанин - Последний бой штрафника

Снаряд пробил задний борт тягача, взорвался внутри коробки, развалил борта, кабину, разбросал куски тел и обломки. Остатки гусеничной машины вспыхнули. Качественный бензин из румынской нефти всегда горел хорошо.

Я пытался выбить заклинивший командирский люк, чтобы оглядеться. Помог Леня Кибалка, открыл свой. Взгромоздив сапоги на сиденье и спину помощника, оценил ситуацию. Немцы покидали разрушенный поселок. Звучали орудийные выстрелы, за кем-то гнались наши «тридцатьчетверки», наступала пехота.

— Зенитка! Глянь, зенитка, — дергал меня за ногу Леня. — Пойдем, захватим. Трофей.

Я слез со спины сержанта, и мы подъехали к спаренному 20-миллиметровому автомату, обложенному мешками с песком. Штука легкая и эффективная для защиты танков от пикирующих «Юнкерсов», нашего главного врага в воздухе. Но дисциплинированные арийцы, убегая, вытащили замки и оптику. Кибалка и Легостаев разбежались в поисках трофеев. Рядом остановились еще два танка. Обменялись мнениями насчет боя:

— Четыре штуки накрылись, — сообщил младший лейтенант, командир взвода.

— Три. Четвертого так, погладили, — возразил другой младший лейтенант. — А ты чего бревно за собой таскаешь?

Я соскочил вниз и убедился, что мы волокли на тросе пятиметровое бревно с расщепленным концом, защитившее нас от снаряда. Оно могло еще пригодиться. Вместе с механиком Гусейновым и десантником уложили бревно на место и обмотали тросом.

Стрела подкалиберного снаряда зацепила лист брони, прикрывающий трансмиссию, и сорвала угол с болтов. Это можно было считать ерундой. Зато командирской башенке досталось сильнее. Ее смяло ударом, разбило перископ, кроме того, не открывался люк. Подъехали остальные машины, в том числе танк Хлынова. Часть ребят разбежались за трофеями.

Хлынов был настроен благодушно. Со своей новой, пусть и временной должностью командира батальона он справился. Оборона была прорвана, поселок взят, пехота спешно закреплялась на новых позициях, эвакуировали раненых.

Кто-то из лейтенантов, желая сделать Хлынову приятное, обращался к нему «товарищ комбат». Хлынову нравилось. Улыбаясь, курил «Беломор», угощал остальных. Похвалил лейтенанта, раздавившего пушку и пулемет, назвал молодцами остальных. Кисло оглядел мою машину, вмятины, торчавший угол броневой плиты. Мы с Гусейновым вышибли наконец заклинивший люк и примеривались, как закрепить угол броневой плиты на трансмиссии.

Вдвоем докумекали, что правильнее всего будет подложить лом, и принялись лупить кувалдой, сгибая вниз угол. Вернулся заряжающий Кибалка с двумя парами немецких сапог, трофейным ранцем, автоматом, да еще обвешанный фляжками. Бодро козырнул Хлынову и пояснил:

— Разбили вдрызг тяжелый тягач. Пять фрицев наповал. Ходил проверять с разрешения командира взвода. Вот, новую обувь принес. Снег на носу.

Кибалка был в комбинезоне. Орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги». Лихой парень, хотя худой и длинный. Смотрел преданно на ротного, боясь подвести меня. Так, наверное, смотрел на свое начальство бравый солдат Швейк. Впрочем, Леня Ярослава Гашека не читал. Он вообще не любил читать, зато заряжающим был отличным, да и наводчиком стал неплохим. Хлынов оглядел навьюченного трофеями сержанта, усмехнулся:

— Тебе командир машины говорил, что мародерство — это преступление. И вообще, отлучаться от танка…

Ну, вот, я уже не взводный, а командир машины. А насчет мародерства запел, когда комбатом себя почувствовал. Я примерился и двумя ударами кувалды разогнул угол плиты до нужной кондиции.

— Хватит греметь, Волков. Куда твой экипаж разбежался?

— Куда и все, — я отложил кувалду в сторону. — За трофеями. Сапоги прохудились, жрать нечего.

— Без теплых сапог в зиму никак нельзя, — поддержал меня Кибалка.

— А без фляг с трофейным пойлом тоже нельзя? — продолжал воспитывать меня и мой экипаж Степан Хлынов, то ли ротный, то ли уже комбат.

— В меру можно, — объяснял заряжающий, — а тягач здоровенный, бронированный. Ну, мы его раскатали, как бог черепаху. Там среди убитых и офицер ихний валяется.

Появился Вася Легостаев. Кроме трофейного автомата и обязательных фляжек, он тащил шубу или тулуп, обвалянный в грязи. Хлынов обрадовался его появлению, как новой звездочке на погонах.

— Вы гляньте! Не экипаж, а компания барахольщиков. И спирт, и сапоги тащат. Даже тулуп с убитого стащили.

— Почему с убитого? — обиделся грамотный Вася Лаборант. — На тулупе зенитчики лежали. Грелись, значит. Они удрали, не пропадать же добру.

Конечно, насчет трофеев ротный просто нес чепуху. Снабжение, когда наступали, было отвратительным. Харчи подвозили с запозданием, про теплые вещи и говорить нечего. Ночевать в холодном, как гроб, танке или в мокром окопе было ох как тяжко! Хлынов понимал все это, просто занесло его не туда.

Ребята нужные вещи принесли. На весь экипаж положен один ППШ. Если танк подбивают, снимать пулеметы некогда. Трофейные автоматы всегда пригодятся. У Легостаева и Кибалки кирзачи развалились, тулуп подстелить на троих хватит. Ну а с ромом или шнапсом? На войне без спиртного не обойдешься. Только им напряжение и снимали. Не знаю, чего бы еще наговорил Хлынов, но его позвал радист.

— Товарищ старший лейтенант, вас Ноль четвертый вызывает.

Хлынов принял трубку из открытого люка и, облокотившись, повел разговор с Плотником. Уверенно докладывал, чтобы и остальные слышали. Поселок? Конечно, взят! Немцы выбиты, закрепляемся.

Потом, выслушав одобрение, поблагодарил начальство.

— Спасибо, товарищ Четвертый. Стволов пять раздавили, тягачи, грузовики. Ну и живую силу. Роту раскатали или чуток побольше. Какие пленные? Тут такая заваруха была, дай бог! Потери? Три коробочки. Да, да… Ну, и мелкие повреждения. Устраняем на месте. Служу трудовому народу! Считаю, что орденов достойны и другие товарищи. Спасибо.

Ясно. Активность Хлынова одобрили, представили к ордену, а он по телефону щедро поделил успех на остальных. Наверное, орден Отечественной войны первой степени пообещали. Я понял и другое. Опьяненный успехом, Степа Хлынов допустил большую ошибку, докладывая о потерях. Число убитых немцев в донесении можно было и вдвое увеличить. Проглотили бы в штабе, не жуя, и выше доклад бы полетел. А вот с материальной частью батальона — дело сложнее.

Он доложил, что мы потеряли три машины. Я Хлынова понимал. Не хотел портить впечатление от молодецки выполненного приказа. Взяли очередной укрепленный пункт на подступах к Киеву, набили кучу немцев, и обошлась победа всего в три сгоревших танка. Но положение было гораздо сложнее. Мы ничего не знали о судьбе трех машин, оставленных возле железнодорожной насыпи. Еще две «тридцатьчетверки» получили повреждения. Их срочно ремонтировали, но вернутся ли они в строй, неизвестно.

Судя по докладу, в штабе бригады считали, что одиннадцать машин стоят наготове. Требуется подвезти горючее, боеприпасы, и можно наступать дальше. Однако исправных танков осталось всего шесть. Шесть и одиннадцать — большая разница. Такую явную ложь могут и не простить. Хлынов докладывал, рассчитывая, что целы те три машины, застрявшие возле железной дороги. Но я в этом сомневался. Связи с ними почему-то не было.

— Волков, — словно поймав мои мысли, дал команду ротный (а может, уже комбат), — двигай и пригони три отставшие коробочки.

Неправда! Те три танка не отстали. Их бросили, торопясь выполнить приказ. Не берусь судить, насколько правильным было решение Хлынова, но бросать на произвол судьбы три машины — означало махнуть рукой на подчиненных. Я козырнул и доложил, что моя «тридцатьчетверка» неисправна. После двух попаданий подтекает масло, плохо проворачивается башня. Экипаж проводит ремонт. Хлынов оглядел меня с нескрываемой злостью. Ему некого было посылать. Командиры остальных танков, не слишком опытные младшие лейтенанты, Февралев — в резерве штаба бригады, ждет новую машину. Ротный сам себя загнал в тупик необдуманной ложью.

— Сколько времени надо на ремонт?

— А сколько времени требуется, чтобы потерять восемь машин? Зато орден катит. Так, что ли, товарищ старший лейтенант? Насчет ремонта… через полчаса будем готовы.

Подобные ситуации открывают глаза на многое. Я знал Хлынова уже месяц, мы вместе прошли Букринский плацдарм. Старший лейтенант был решительным и смелым бойцом. Но боец и командир — разные вещи. Если с ротой он еще справлялся, то, получив под начало батальон, начал рулить не туда. Взяли мы этот укрепрайон, а дальше что? Ведь это не конечный пункт. Впереди Киев, а от батальона осталось всего шесть машин. Разве можно было в такой обстановке бросать на произвол судьбы три танка, легкомысленно надеясь, что они выберутся сами. Хлынов поджал губы и обратился к одному из «шестимесячных» лейтенантов: