Ознакомительная версия.
— Значит, так, — сразу перешел к делу полковник, — манатки собрать, все эти свои тампоны и мыльно-рыльные. Времени — двадцать четыре часа. Потом откомандируем в третий батальон. Задача ясна? Выполнять!
Комбриг повернулся к кондиционеру, меняя режим его работы, всем видом показывая, что разговор закончен.
— Саша! Сашочек! — вдруг прошелестело за слегка широкой покатой спиной, и рука, взявшаяся за рычажок, дрогнула: лишь одна женщина в мире называла полковника именно так.
Было это давно — лет двадцать пять назад. Уже и лица девушки не помнил полковник. Уже давно вместо него приходил во снах к комбригу какой-то размытый и вместе с тем одухотворенный образ некогда любимой женщины. Но вот голос ее, интонации он помнил всегда.
Именно этот голос впервые позвал его к себе. А полковник, тогда еще лейтенант, смотрел в окно, курил и внутренне весь дрожал, улавливая, как шелестит сначала платьем, а затем простынями его самая любимая женщина в мире. И очень скоро — а полковнику показалось тогда, что прошла вечность, — она позвала.
— Саша! Сашочек! Иди ко мне!
Рука сползла с рычажка. Побледневший полковник оглянулся. Полуобнаженная Ольга, прикрывая одной рукой груди, все явственнее склонялась в его сторону.
— Саша! Сашочек! — настойчиво шелестела Богиня и тянула к комбригу руку. — Иди ко мне! Ну, иди!
Голова у полковника закружилась. Мороз пробежал по коже. Затем жар охватил все тело. Страх и восторг смешались воедино. Комбриг растерянно провел руками по лицу и… сделал шаг вперед.
Что было потом — полковник помнит отрывисто, нечетко, размазанно: нежное и вместе с тем настойчивое женское тело; глянцевая и упругая кожа; скрипящий стул; волосы, нежными волнами падающие на его лицо; звенящий телефон, который раздражал так, что комбриг хотел разбить его кулаком, да сил не осталось; и голос, голос, вспоминаемый многие годы почти каждый день: «Любимый мой! Сашочек, Сашочек, обними! Крепче! Не отдавай меня никому! Не отдавай! Прошу! Не отдашь?»
Полковник лежал на столе. Раскачивалась и плыла над ним лампа на изогнутой хромированной ножке. Ольги рядом не было. В голове шумело. Во рту пересохло. Думать ни о чем не хотелось. По сравнению с тем, что произошло, все казалось мелочным, никчемным, ничтожным.
«Она вернулась! — улыбался полковник. — Она простила меня! Господи, неужели она простила меня?»
Жизнь постепенно возвращалась к обнаженному полковнику, крестом разбросавшему руки на столе.
«Дверь!» — спохватился комбриг. Ступая босыми ногами по полу, комбриг подкрался к двери. Она была заперта.
«Бред, — подумал полковник, опускаясь на стул, — определенно бред. Было или не было?»
Форма полковника была разбросана по комнате. Комбриг принялся разыскивать следы пребывания Богини. Безуспешно.
«Бред!» — уже более уверенно произнес вслух полковник, подходя к зеркалу. И… замер, рассматривая фиолетовую полоску на ключице.
«Сашочек, проснись! На службу пора!» — вспомнилось тут же полковнику.
Тогда он вскочил, поцеловал девушку, зашлепал босиком в ванную, где перед зеркалом и обнаружил темную бабочку, сложившую крылышки у него на ключице. И он стоял, смотрел на нее, улыбаясь, и пальцами нежно поглаживал тоненькую полосочку.
— Я тебя никому не отдам! Никогда! — шептал лейтенантик, и казалось ему в тот момент, что он землю перевернет, но сделает свою девушку самой счастливой в мире.
А потом внезапно возникла дочь командира полка и вместе с ней престижная командировка, которая выпадает одному из тысячи. И лейтенант мучился, потому что хотел уехать вместе с любимой. Но двух удач сразу не бывает. И офицер отправился за границу с дочкой комполка — своей молодой женой.
Уже там, в городе с красными островерхими крышами, дошел до него слух, что девушка умерла то ли при родах, то ли при неудачном позднем аборте.
…Голый полковник стоял перед зеркалом, закрыв глаза и безвольно опустив руки вниз. По лицу седого мужчины бежали слезы.
«Не отдавай меня никому! И позови, ночью позови! Я приду, только позови, Сашочек!»
На следующий вечер полковник зашел в магазинчик. Расплачиваясь за сигареты, он прошептал: «Жду… сегодня». Вышло это у него как-то жалостливо и просяще. Богиня склонила голову, пряча усмешку.
Появилась она в полночь, когда за бригадой, в зарослях камыша у реки, особенно мерзко выли шакалы.
Полковник выкурил больше пачки сигарет и основательно накачался водкой, когда в его домик вошла она.
Ночь для комбрига превратилась в сладостное парение: он возносился к звездам и стремительно падал вниз — в ласкающий холод морских пучин, его обдавали горячие сладкие потоки воздуха, желтые морские побережья принимали его в свои объятия, и нежные мягкие волны ласкали ноги.
Проснувшись, полковник с болью осознал, что рядом вновь пустота.
Днем он позвонил в магазинчик и до вечера не мог думать ни о чем, кроме желанной встречи.
Ольга появилась ровно в полночь. И приходила так постоянно.
Комбригу было особенно хорошо в те часы, когда огромная белая луна заполняла собой все небо, обливая округу мертвенно-белым погребальным светом.
Все, кроме встреч, теперь казалось полковнику ничтожным. Даже огромные потери. Люди начали гибнуть на боевых пачками. Уходили самые умные, сильные, отважные. Но комбригу было на это наплевать. Он жил в какой-то горячке, стремясь еще и еще услышать: «Сашочек, любимый мой! Иди ко мне! Иди!»
Бригада с затаенным ужасом следила за командиром. Полковник похудел, осунулся, говорил мало, выслушивал невнимательно и мыслями был где-то далеко. И все понимали, где.
Магазинчик опустел. За покупками теперь гоняли исключительно молодых. Встретиться с Богиней, особенно перед боевыми, считалось дурным знаком. У Фоменки при виде Ольги подгибались колени.
Оказавшись у «дуканщицы» за спиной, он вроде бы небрежно поправлял кепку, затем прикладывал правую руку к животу и напоследок ухватывал себя все той же рукой сначала за правый погон, а затем за левый. Делал он это быстро и незаметно. Только Богиня, вздрогнув, оборачивалась, смотрела пристально на согбенного лейтенанта, и верхняя губка ее поднималась, обнажая крепкие зубки. Фоменко ощущал этот взгляд, скукоживался, а ноги все быстрее уносили его от места нечаянной встречи.
Непонятный и ничем не объяснимый страх постоянно преследовал лейтенанта. По ночам ему стала сниться Богиня с фиолетовыми, скользкими волосами, Фоменко просыпался на влажной простыне, слышал посапывание и храп товарищей, мерный гул кондиционера, но окончательно успокоиться не мог. Ему казалось, что в темноте есть кто-то еще, кто вот-вот сомкнет пальцы на его глотке.
Фоменке хотелось в такие ужасные минуты спрятаться под одеяло и крепко-крепко зажмурить глаза, как делал он когда-то в детстве. Но сейчас он с сожалением и страхом понимал, что подобное не спасет и не поможет.
Лейтенант прижимал руки к груди и начинал горячо, бессвязно, жарко молиться. Собственно, никаких молитв он и не знал. Фоменко просто обращался к богу, о котором раньше никогда не думал, и просил взять под свою защиту. Лейтенант долго и старательно выговаривал свои просьбы, чувствуя, как постепенно остывает, высыхая, тело.
…Богиня в это время становилась совершенно бешеной. Всхрапывая и подвывая, как голодная одинокая волчица, она все сильнее впивалась в полковника, колотя его оттянувшимися грудями по лицу, чем доставляла комбригу особенное наслаждение.
— Фоменко! — остановил внезапно лейтенанта на улице комбриг. — Как мы тебя наказали за автомат?
— Никак, товарищ полковник, — ответил лейтенант, вытягиваясь.
— Значит, на «Черную горку», командиром заставы, — тут же решил комбриг. — Марш в строевую… Оформляй документы. Взвод ротному сдашь.
— Погубит она вас, — сказал побелевший Фоменко, который только что стал смертником.
«Черная горка» в зоне ответственности бригады была самым страшным местом, люди гибли там едва ли не каждый день, и откуда только вчера привезли убитого начальника заставы, четвертого за этот год.
— Что? — заревел полковник и с размаху саданул подчиненному кулаком в живот.
Лейтенант охнул, переломился и отправился в строевую часть.
А полковник и сам не мог понять, почему именно Фоменку он отослал на заставу. Какое-то чувство подсказывало, что здесь не обошлось без Богини.
Самым-самым донышком нутра комбриг ощущал, что вместе с Ольгой он стремительно летит в пропасть с мерзким, осклизлым, вонючим дном, что у него все пошло наперекосяк: он перестал руководить, и смерти многих подчиненных на его совести. А за это пора уже и расплачиваться. И за девушку, которую он предал много лет назад, тоже надо платить. И за других людей, которых он подсекал, поднимаясь по их костям вверх, тоже. Но полковник понимал цену расплаты, и ему становилось страшно.
Ознакомительная версия.
