Ознакомительная версия.
В ночь после отъезда Фоменки Богиня была особенно прекрасна. И все последующее время тоже. Вплоть до смерти лейтенанта.
Когда Фоменко с простреленной головой покатился по откосу вниз, Богиня выдохнула и бессильно упала рядом с полковником. В ту ночь комбриг не получил ожидаемого и остался разочарованным.
«Ничего, — подумал, засыпая, пьяный полковник, — будет ночь, и будет песня».
Но на следующий день в бригаду внезапно нагрянула комиссия из Кабула, которая отстранила полковника от руководства и принялась за детальное изучение последних операций, стараясь выяснить степень виновности в гибели солдат и офицеров комбрига.
Даже с ходу, не вдаваясь в детали, было видно, что причиной всему был полковник. Особенно помогли следствию документы, аккуратно собранные «Шариком».
После того как комбрига под охраной отправили в Кабул, зам устроил огромнейшее застолье. Во главу стола «Шарик» посадил главного — генерала — и постоянно произносил в его адрес хвалебные тосты.
Когда в очередной раз зам упруго вскочил со стаканом в руке, генерал пьяно усмехнулся: «Не мельтеши. Скажи лучше, что за бабец в дукане? Хороший такой бабец. Чья?»
— Ничья.
— Приведи! — приказал генерал.
Зам бросился к Богине, холодея от мысли, что та откажет.
Подполковник турнул Егоркина из модуля и долго скребся к продавщице, умоляя хотя бы выслушать его.
Богиня, закутавшись в халат, немного потомила подполковника, заставляя несколько раз пересказывать историю приглашения, а затем, ущипнув его за подбородок остренькими коготками, сказала: «Пусть сам приходит!»
Бледный зам прошептал, заикаясь, эти слова в генеральское ухо, не дыша и ожидая скандала. Но генерал лишь засмеялся: «С норовом бабец, с но-ро-вом!» И начал неловко выползать из-за стола, придерживая огромный живот.
— Проводи! — приказал он заму, опираясь на его плечо.
Возле дверей он шуганул подполковника точно так, как зам незадолго перед этим прогнал дневального, и уверенно постучался. Дверь распахнулась. А зам всю ночь провел в коридоре, надеясь хоть чем-то еще услужить генералу.
Утром комиссия улетела в Кабул и вместе с ней Богиня.
Через пару месяцев во время Пандшерской операции целый батальон десантуры крайне неудачно и с огромными потерями высадился на горные хребты. Оставшиеся в живых были искрошены духами, как капуста на солдатские щи.
Эту армейскую операцию планировал тот генерал, что увез с собой Богиню…
Солнце, точно подстреленное, стремительно падало за горы, окружавшие Кабул. В небе появился тоненький и едва заметный серпик луны. Тени становились невообразимо длинными, острыми. С заснеженных вершин порывами потянуло едва ощутимой прохладой. То и дело внезапные маленькие вихри-смерчи крутили на пустынной разбитой асфальтированной дороге пыль, обрывки советских газет и всевозможный мусор, сбрасывая его за обочину.
Больше часа топтался Сергей возле аэродрома на углу пересыльного пункта, надеясь добраться с оказией до штаба армии, который находится на другом краю города. Но машины, как назло, шли не туда, и к вечеру с каждой минутой их становилось все меньше. Близился комендантский час, после которого всем советским запрещено было покидать свои базы, не говоря уже о транспорте. Пешком по враждебному Кабулу никто, разумеется, не ходил. Особенно вечером и вдали от армейских постов. На подобную беспечность мог решиться или смертельно пьяный, или сумасшедший. Ни тем ни другим лейтенант не был.
Конечно, можно было бы переночевать на пересыльном пункте, который и создавался для того, чтобы люди, приехавшие или прилетевшие в Кабул на различные воинские базы и не успевшие попасть туда, могли найти приют и отдых до следующего дня, когда с рассветом поток советских машин и бронетранспортеров нарастал.
Но лейтенант был в Афгане не новичком, и спать на засаленном матрасе, всю ночь отбиваясь от злобных в своей прожорливости клопов, не хотел. Тем более что в штабе армии, в батальоне охраны, служил его друг. Каждый раз, приезжая по делам в Кабул, Сергей останавливался именно у него. Условия были комфортными, не сравнимыми с пересылкой. Штаб Сороковой армии по праву считался среди советских центром цивилизации в Афганистане.
Солнце скатилось за горы. Серпик луны прямо на глазах становился более отчетливым и серебристым, словно его взяли и только что окунули в проявитель. Афганские дувалы неподалеку постепенно теряли очертания, тонули в сумерках.
«Да-а-а, — думал Сергей, уныло куря очередную сигарету. — Видно, не судьба сегодня с Ленькой водки выпить. Зря звонил. Матросов, наверное, насчет бани точно договорился».
И лейтенант в сотый раз проклял духов, которые вдруг вздумали обстрелять их транспортную колонну именно сегодня. Да так, что в пути пришлось задержаться часа на три. Хорошо еще, что переход этот вышел без потерь, если не считать четырех легкораненых бойцов, сгоревший «КамАЗ» да подорвавшуюся боевую машину пехоты. Но это по меркам прошедшего боя было сущим пустяком. Тем более в районе Суруби. Там, если и начиналось побоище, то было оно куда более кровавым и затяжным, нежели сегодня. Так что нынешнюю поездку можно было смело считать простой экскурсией в столицу Афганистана.
Вдруг тоненько загудел мотор. Сергей насторожился и прислушался, окурок полетел на обочину.
Из-за поворота выскочил «уазик» и, не снижая скорости, пошел на лейтенанта, слепя ярким светом фар. Офицер отчаянно замахал рукой. Машина пронеслась мимо, а затем, проехав метров тридцать, резко затормозила. Лейтенант схватил небольшую брезентовую сумку и, придерживая другой рукой автомат, помчался вперед, стремясь рассмотреть номера. Они оказались с литерой «МЭ», что означало только одно — машина относилась к штабу армии.
Радостный Сергей распахнул переднюю дверцу и встретился глазами с полковником в новенькой, идеально отутюженной форме, который вопросительно смотрел на лейтенанта. Для страховки Сергей бросил взгляд за спину офицера. Места были свободны.
— Здравия желаю, — поднося руку к панаме и улыбаясь, зачастил лейтенант. — Не возьмете меня с собой, а то и машин уже нет? А вы, я смотрю, из штаба армии. По пути, так сказать… Подкинете?!
Сергей спрашивал только для проформы, нисколько не сомневаясь, что старший по званию лишь согласно кивнет головой. А как же иначе? Ведь все они здесь, на чужой и враждебной земле, — товарищи по оружию. По крайней мере, об этом так часто распинается начальник политотдела во время затяжных офицерских собраний. Да и случаев таких, чтобы отказывались подвезти, лейтенант не помнит. Всегда — пожалуйста.
Холеный полковник презрительно взглянул на выгоревшую грязную форму Сергея, а затем наигранно лениво спросил, точно сплюнул:
— Откуда, лейтенант?
— Джелалабад, шестьдесят шестая отдельная мотострелковая бригада, — продолжал по инерции улыбаться Сергей.
— Что, лейтенант, в Джелалабаде не принято представляться, когда видишь незнакомого офицера, тем более старшего офицера? — начал полковник вкрадчиво, а затем, видимо, не в силах больше сдерживаться, заорал: — Как стоишь, лейтенант? Смирно!! Это что за внешний вид? Да ты не офицер, а солдат из дисбата! Я сказал «Смирно»!! Мой водитель опрятней в тысячу раз! Тебе коров гонять, а не в армии служить! В глаза смотреть, лейтенант!! Распустились там все! Но ничего, мы найдем на вас управу! Смирно!! Приведем в подобающий вид! — все больше распалялся полковник, подпрыгивая на сиденье, и свежее незагорелое лицо его покрывалось частыми красными пятнами.
Остолбеневший Сергей попытался оправдаться, но — бесполезно.
— Смирно! — орал полковник, продолжая подпрыгивать, и махал перед носом лейтенанта мягким поролоновым кулачком. — Молчать! Устав забыл? Я сделаю из тебя человека! Фамилия?!
— Климов.
— Я сделаю из тебя офицера, Климов! Все дела брошу, но сделаю…
Затем полковник внезапно запнулся, осекся и взглянул на диковинные иностранные часы. Помолчал, подумал, демонстративно отвернувшись от Сергея, и прокричал напоследок:
— Доложишь комбригу, что полковником Швыревым из группы генерала Пельменникова на тебя был наложен арест. Смирно! Объявляю пять суток! За разгильдяйский внешний вид, а также за грубость и дерзость, проявленные при разговоре со старшим начальником. Проверю!
— Есть пять суток ареста, — козырнул лейтенант, нисколько не сомневаясь, что этот и в самом деле проверит.
С силой хлопнула дверца, и машина умчалась, швырнув напоследок в лейтенанта мелкие камешки.
Сергей закурил, пальцы его слегка дрожали. Офицеру было обидно так, как бывает обидно только ребенку, которого внезапно и абсолютно ни за что выругали, поставив затем надолго в угол. А он стоит там, уткнувшись в стенку, и не может понять, почему он здесь оказался, за какие такие прегрешения.
Ознакомительная версия.
