…Часы прохрипели полночь. Андрей вздрогнул и открыл глаза. Прикрутив лампу, встал, прошелся по кабинету, хотел лечь на диван, но передумал. Подошел к телефону, прижал черную пуговку, резко и решительно позвонил. Когда, наконец, услышал сонный голос телефонистки, с легким раздражением бросил:
— Дайте гарнизон… Дежурный? А, это ты, Семен? Вот что, возьми с десяток конных хлопцев и мотай в ревком… Да нет, ничего особенного. Ну, я жду, — Андрей повесил трубку.
Вскоре на улице раздался конский топот, и в кабинет вбежал Семен Хмель.
— Что случилось, Андрей?
— Ты заведующего финчастью знаешь?
— Это Митрича–то? Конечно, знаю.
— Езжай к нему на квартиру и доставь его сюда. Да не забудь обыск сделать.
— Андрей, а ты — не того? Вроде он старичок аккуратный, работящий.
— Знаю, что работящий. В старое время дивизией командовал. Ну, не раскрывай рта, паняй!
Хмель, словно ошпаренный, выскочил из комнаты, прогремел шашкой в коридоре, и почти тотчас же послышался с улицы его бас:
— По ко–о–оня–ям!
…Арестовать генерала Алгина не удалось. Он бежал в тот же вечер, оставив на койке старенький рваный картуз.
5
Когда Хмель доложил Семенному о бегстве заведующего финчастью, Андрей, против ожидания Хмеля, не накричал на него, а подошел к нему вплотную и положил руки на плечи.
— Значит, сбег генерал? Ну, теперь держись, он тебе задаст. Горе–охотники мы с тобой… С‑под ружья какой лисовин ушел!.. Идем домой. Спать хочется, да и закусить не мешает. Вот еще что: подбери мне хорошего ординарца и коня дай ему получше.
Они шли по пустынным улицам уже спящей станицы. Семен заметил, что Андрей умышленно удлиняет путь и ведет его по окраинам. Андрей, угадав мысли друга, тронул его за локоть.
— Ты не сердись, Семен, за прогулку. Хочется воздухом подышать, ночью полюбоваться. Хороши у нас, на Кубани, весенние ночи. Обо всем тяжелом, что пережито, забыть хочется, молодеешь даже.
— Да ты и так, Андрей, не старый: моложе меня на семь лет, а и мне до старости еще далеко.
— Правда, Семен, по летам мы еще с тобой не стары. Борьба нас такими сделала… Вот разобьем все банды, выгоним со своей земли Врангелей разных и… начнем мы с тобой, Семен, молодеть. Еще чего доброго, парубковать станем, а?
— Мне уж не жениться, Андрей.
— Что, аль зарок дал?
— Почти что.
— А это что за курган с ветряком? Надо на нем пост выставить, ведь он в сторону плавней смотрит.
В это время до них долетела песня. Пел молодой нежный тенор:
…Зеленый барвиночек стелется низенько…
Мой милый, чернобровый, подвинься близенько…
Зеленый барвиночек стелется ще низче,
Мой милый, чернобровый, подвинулся ще близче…
— Кто это? — спросил Андрей тихо.
Песня оборвалась, послышался звонкий девичий смех. Андрей вздрогнул. Ему почудилось, что звенят колокольчики и что недавно он слышал их мелодичный звон. «Наталка, неужели она? А почему бы нет?»
— Кто поет, спрашиваешь? Тимка поет. — В голосе Хмеля Андрей уловил нотки раздражения. — Гарнизоновец один мой.
К дому подходили молча. Каждый думал о своем….Лежа в постели, Андрей долго не мог заснуть. Под утро он сквозь дремоту явственно услышал голос Хмеля:
— Опять до утра гуляла? Чтобы с завтрашнего дня со двора без спросу не выходила. Станица на военном положении, а она…
Андрей не слышал конца фразы, хотя и старался побороть навалившийся наконец сон.
6
Большой рыжий кот Васька, любимец Наталки, вспрыгнул на Андрея и удобно разлегся у него на груди. Андрей проснулся и посмотрел на непрошеного гостя. Васька громко мурлыкал, щурил желтые глаза и игриво выпускал когти. Морда у него была круглая, с большими усами и розовым носом.
Андрей погладил кота, потом снял его с груди и поставил на пол. Потянулся всем телом, сел на кровати.
«Сегодня воскресенье, — вспомнил он. — Надо будет получше одеться и побывать в гарнизоне». Андрей даже самому себе не признался, что ему хочется одеться получше не ради гарнизонной сотни, а для черноглазой девушки, гремящей посудой в кухне.
Встав с кровати, Андрей достал из вещевого мешка чистое белье, голубые суконные шаровары, желтые кавказские сапожки, голубой атласный чекмень и синюю черкеску.
Голенища сапог стянул вверху желтыми ремешками с серебряными пряжками и подошел к зеркалу. «Надо побриться»… Приоткрыл дверь, заглянул в кухню.
Спиной к нему у раскрытого окна, стояла Наталка и расчесывала волосы. Черные волны сбегали ей на плечи и доходили до колен. Полюбовавшись девушкой, Андрей переступил порог.
— Добрый день, Наталья Матвеевна! Как спали?
— Меня зовут Наталкой и… я не люблю, когда меня называют на вы.
Наталка повернулась к Андрею и смело оглядела его с ног до головы.
— Бриться будете? Я сейчас горячей воды дам.
Пока он брился, Наталка стояла сзади и заплетала волосы в две тяжелые косы.
— А я думала, что вы совсем не такой. Мне еще мой батько в восемнадцатом году про вас рассказывал…
Андрей с напускным равнодушием спросил:
— Каким же ты меня ожидала увидеть?
Наталка задумалась.
— Во сне вы мне раз приснились. Роста огромного, усы седые, и конь под вами вороной. В руке сабля, и белые от вас в разные стороны, как мыши, разбегаются. А… вы совсем молодой и ничуть не страшный.
Андрей, немного озадаченный таким ответом, некоторое время молчал. Окончив бриться, стер полотенцем с лица остатки мыла и обернулся.
— Это ты, Наталка, не досмотрелась. Гляди, у меня уже голова седая… и лет мне уже за сорок.
— Обманываете, не верю вот нисколечко, вы моложе Сени, он говорил, а волосы у вас поседели после того, как белые вашу жену в плен взяли и замучили.
Наталка увидела, что Андрей вздрогнул и отвернулся. Она покраснела, вспомнив строгий наказ брата, — не напоминать Андрею о его жене. Чувствуя себя виноватой, подошла к столу и взяла бритву.
— Андрей Григорьевич, дайте, я вам шею сзади побрею.
Она нежно нагнула его голову и мазнула кисточкой по шее. Андрей молча подчинился.
Наталка, кончив брить, сложила бритву и взялась за полотенце, но Андрей уже поднялся. Он смотрел куда–то в угол, немного сутулясь.
— Когда мне дали знать, что их будут вести на кладбище, я взял пулеметную тачанку, ящик гранат и с двумя товарищами помчался к тому проклятому месту.
Его голос звучал глухо, и говорил он, как показалось Наталке, кому–то третьему, кого он один видел в кухне. Наталке стало жаль его и в то же время страшно.
— И что же? — шепотом спросила она и сама испугалась своего вопроса — поняла, что Андрей говорит о своей жене. Но к страху ее примешивалось острое любопытство, неудержимое желание узнать подробности гибели жены Андрея. А он, все так же смотря куда–то в угол невидящими глазами, продолжал:
— Не успели… Захватили лишь конвой, возвращавшийся назад… Поднялась перестрелка… Пришлось уходить назад, не отрыв могилы.
Андрей сжал кулаки и ушел в зал. Наталке хотелось остановить его, сказать ему что–нибудь хорошее, утешающее, но она не посмела.
Во дворе послышались лошадиное ржание и радостный собачий лай. В кухню вошел Хмель. Его лицо ухмылялось.
— Андрей спит? Наверное, разбудила уже? Вот бисова дивчина, не дает человеку и в воскресенье выспаться трохи.
Андрей, услышав голос Хмеля, вышел из зала.
— Ты, Семен, сестру не вини, меня кот разбудил. Да уже пора было вставать. Сам–то чего чуть свет подхватился?
— В гарнизоне был. Ординарца к тебе назначил. Парень хоть молодой, да ловкий… и лошадей любит. — Присмотревшись к Андрею, забеспокоился. — Ты чего сумный такой, не занедужил ли, чего доброго?
— Нет, ничего… Расскажи лучше, кто такой этот хлопец. Казак?
Хмель посмотрел на сестру.
— Пойди–ка уток покорми, они тебя с самого утра спрашивали.
Наталке хотелось узнать, кого из гарнизона ее брат назначил в ординарцы, но ослушаться брата она не решилась. Хмель сел на койку, стоявшую в углу кухни, достал из кармана голубой шелковый кисет, расшитый красными и зелеными нитками, и, вынув из кармана трубочку, стал набивать ее табаком.
— Звать его Тимка. Батько его — вахмистр, брат — офицер. Оба беляки. Ну, Тимка–то по малолетству в политику не мешался. Когда белых выгнали, Тимка в семье самым старшим остался. Пришлось ему мать–старуху да братневу жену с хлопчиком кормить. Парень он обходительный, а голос у него — во всей округе такого не сыскать. Полюбили Тимку в станице, а девчата же, известно, до голоса падки, толпою за ним бегать стали. Только примечаю, — Тимка до Наталки липнет. Подросток она еще, замуж ей рановато, да и Тимке–то жениться годов пять обождать можно. Стал я Наталку уговаривать, ругал ее, стыдил, да куда там!.. И на вожжах не удержишь! Как вечер, она — на улицу. Бить даже хотел. Потом подумал, подумал, молодость свою вспомнил, да и жалко их стало. А тут слух прошел, что Тимкиного батька в живых нету. Да… так вот, думаю, батька убили, туда ему, собаке, и дорога, а сын за него отвечать не должен. Дай, думаю, возьму его к себе в сотню. Опять же запевала в отряде на зависть всем будет, да и для хлопца польза. Взял в отряд, коня ему хорошего дал. Пусть, думаю, промеж моих бойцов воспитуется.
