Высокий худощавый генерал в светло–серой черкеске недоуменно глядел на визитную карточку.
Sir Thomas.
Limited company Thomas and son
— Похож он на коммерсанта?
Скорее на военного, ваше высокопревосходительство.
— И вы говорите, что он ждет уже больше часа?
— Так точно. Он явился, когда у вас уже был с докладом генерал Писарев… Я не осмелился прервать доклад и попросил его подождать…
Заметив, что генерал хмурится, адъютант смутился.
— Вы должны были доложить о нем тотчас же.
Он резким движением отодвинул от себя пачку бумаг и сердито взглянул на адъютанта.
— Просите!
Адъютант мгновенно исчез за суконной портьерой.
По натертому до блеска паркету большого зала с высокими окнами медленно прохаживался широкоплечий пожилой человек в штатском платье, безупречно на нем сидевшем. Адъютант приветливо улыбнулся.
— Его высокопревосходительство барон Врангель просит вас к себе. — Он звякнул шпорами и отступил в сторону, давая дорогу.
Посетитель молча наклонил голову и не спеша прошел в кабинет. Адъютант с любопытством посмотрел ему вслед, потом осторожно подошел к двери кабинета и чуть–чуть приоткрыл ее. Через суконную портьеру был слышен разговор.
— Еще все поправимо… Я привез не только план разгрома красных, выработанный генштабами Великобритании и Франции… Две великие державы окажут вам значительную помощь. В ближайшие дни к вам приедет представитель генштаба Франции…
Скрипнуло кресло и раздались шаги, приглушенные ковром. Адъютант отскочил от двери, но любопытство пересилило и вскоре он снова приоткрыл дверь.
— По нашему настоянию, Польша в конце апреля вторгнется в Украину и Белоруссию. Тогда все силы красных будут направлены на этот новый фронт… Вам надо срочно переформировать свою армию, сведя ее примерно к четырем корпусам. Укрепление Крымского перешейка усилить, довести до крепостного типа… В начале же лета развернуть общее стремительное наступление на Северную Таврию. Против вас будут двинуты лишь слабые силы Тринадцатой армии и кое–какие резервы. Это, конечно, не сможет остановить вашего наступления. Мы советуем вам, одновременно с наступлением, бросить из Крыма два крупных отряда: один — на Дон, а другой — на Кубань.
— Это осуществимо! — сказал Врангель. — На Кубани, в плавнях, скрывается много офицеров, тысячи отборных казаков.
— О, они очень пригодятся… Кроме того, вскоре в центре Кубани, недалеко от берегов Азовского моря и Екатеринодара, будет расквартирована казачья бригада в составе трех полков. Она перешла под Новороссийском на сторону красных. Благодаря некоторым дружественным нам лицам из главного командования в Москве, эта бригада сохранила весь свой командный состав и отведена на отдых. Все уже подготовлено: по первому вашему зову бригада восстанет и, что особенно важно, захватит центральные районы Кубани. Тогда она, получив большое пополнение на местах — в первую очередь из плавней, — за несколько дней вырастет в корпус, а затем — в армию… И вот, барон, когда вы при поддержке нашего флота высадите десант, вы сразу сможете опереться на крупные казачьи части и быстрыми ударами захватить Кубань.
— Вы правы, полковник, — проговорил Врангель.
Его собеседник продолжал авторитетным, не допускающим возражения, тоном:
— А сейчас мой совет: объедините под единым руководством разрозненные казачьи отряды, оставленные на Кубани, перебросьте на Кубань опытного генерала–казака. Кроме того, надо подорвать доверие к Советской власти, а для этого внедрите в советские учреждения своих людей. Пошлите также по станицам эмиссаров,
пусть вербуют на вашу сторону всех малоустойчивых и озлобленных чем–либо советских работников, пусть объединяют местные антибольшевистские элементы, пусть сеют среди населения полезные нам слухи и готовят почву для восстания. Денег у вас будет достаточно. Кроме того, мы пришлем военных инженеров, снаряжение, оружие…
Послышался взволнованный голос барона Врангеля, так непохожий на обычный для него тон холодной усталости:
— Я никогда не забуду, полковник, того, что великие державы делают для России. Я вновь подтверждаю все обещания, данные вам генералом Деникиным.
Поняв, что разговор заканчивается, адъютант поспешно отошел от двери кабинета.
1
Камышовые крыши казачьих хат еле проглядывают среди буйного бело–розового цветения садов. Спряталась среди них станица Старо — Минская, и если б не золоченые кресты на синих куполах белой церкви, можно было бы принять всю станицу за огромный фруктовый сад.
Через станицу идет широкая улица, заросшая по обочинам молодой травой. Вдоль тесовых заборов выстроились высокие тополя, чередуясь с белыми акациями.
На самом краю станицы, там, где переплетаются дороги, на большом кургане высится ветхий, заброшенный ветряк. Лиловые фиалки на изумрудном фоне травы делают курган по–весеннему нарядным, а старый ветряк- еще более сиротливым и заброшенным.
Апрельский вечер. Уже зажглись в небе одинокие звезды, в густых малинниках ревкомовского сада звонко защелкал соловей.
У ветряка слышатся молодые голоса.
— Мне пора, Тимка. Уже смеркается.
— Еще немного, Наталка. Хочешь, спою твою любимую песню? Слушай:
Солнце низенько, вечер близенько,
Выйди до мэнэ, мое серденько…
— Хорошо ты поешь, Тимка!
— А ты поцелуй меня за это.
— Спой еще… тогда.
— А почему не сейчас?
Послышался звонкий смех. Его приглушил звук по целуя. И опять девичий голос нежно просил:
— Проводи меня, Тимка, уже совсем темно… Я бандитов боюсь.
— Не бойся, моя ласточка. Со мной тебя ни один бандит не обидит.
— Слово такое знаешь?
— Не шуткуй… Я всурьез говорю.
— Тимка, а правда, что твой батько и брат в банде есаула Гая?
— Это… кто ж тебе сказал?
— Вчера у колодезя Мотька рыжая встретилась: «С Тимкой, говорит, гуляешь, а у него вся родня в плавнях».
— Мотька? А ты верь ей больше!.. Мой батько убит, а брат со Шкуро ушел… Сам не знаю, где он. И что я людям зробил? Целый день верчусь, как чертяка, чтобы мать да братневу жену с дитем кормить…
— Не сердись, Тимка, мало ли что люди брешут. Моя батько тоже убит. Хороший у меня батько был, жаль мне его… А на рыжую Мотьку ты заглядываешься…
— Вовсе нет, откуда ты взяла?
— Вся станица знает, гулял с ней, потом бросил. Она теперь злится на меня, глаза выцарапать готова.
— Нужна она мне!
— Значит, была нужна… Меня разлюбишь… я тоже… не нужна буду.
— Зачем плачешь Наталка?
— И вовсе не плачу… очень нужно!
— Нет, плачешь. Зачем? Ведь я ее не любил и гулял–то с нею всего два вечера… Наталка!
— И слушать не хочу… Не замай меня! Не хочешь проводить, сама пойду, а ты ступай к своей рыжей.
— Наталка!..
— Отстань… Я все знаю.
— Наталка, вот честное слово, я люблю тебя, а не Мотьку. Ну, хочешь, я при ней тебе это скажу?
— Очень нужно! Пойдем, уже ночь.
— Давай сперва споем… ту, что вчера, помнишь… про васильки.
— Сам ты василек. И почему только тебя Тимкой назвали… Ты ж василек — потому глаза у тебя голубые, голубые, почти синие.
— А у тебя черные… как бархат. А сама на цыганку похожа.
— Вот уж неправда. Это учительница выдумала, а ты и рад дразниться.
— Я не дразнюсь.
— Да… знаю! Вот у тебя оспины на носу и около губ, я же не дразнюсь… И ростом ты ниже меня.
— Не ниже.
— Нет, ниже.
— Нет, не ниже. Я еще вырасту.
— Где уж!
— Вырасту, вот увидишь.
— Пусти, скаженный, задушишь!
— А ты поцелуй.
…Этим вечером ревкомовский кучер Панас Качка шел от кума немного навеселе. Проходя мимо старого ветряка, он остановился и долго слушал льющуюся над засыпающей станицей песню. Панас кивал лохматой головой в такт песне. Потом вытер рукавом чекменя мокрые от слез глаза и растроганно пробормотал: — Добре… Эх, добре спивают! И вот ведь скажи, — хлопец из себя не видный, а голос–то какой…
2
Бледнеют звезды. За плавнями начинает пылать заря. Проснулась степь. Аспидные копчики и серые шулики первыми закружились над окутанной туманом землей.
Вдоль степной речки стрелой промчалась пара чирков. Сонно выплеснулся из воды золотистый сазан и ушел на илистое дно. Болотная птица настороженно выплывает на середину спрятанных в камышах озер. Пестро–зеленые лягушки концертом встречают наступающий день.
По мягкой дороге, что вьется вдоль речки, рыжие, белолобые быки тащут телегу. Заложив руки за чубатую голову, спит в телеге, на охапке сена, молодой казачонок. Дорога свернула влево и пошла по–над глубокой поросшей терном балкой, а речка закрутилась петлей и пропала за вишняками небольшого хутора.
