Военком весело хлопнул Митрича по плечу и пошел к ревкому.
Серые глазки Митрича, только что с ласковой усмешкой смотревшие на военкома, внезапно стали холодны и злы.
Заведующий финансовым отделом ревкома Бровко работал. в станице недавно. В его документах значилось, что он младший урядник, служил в Красной Армии писарем при штабе пехотного полка «и демобилизован по болезни. Фамилию его все скоро забыли, а звать стали Митричем.
Митрич побывал на маслобойке, где плотники меняли тесовую кровлю. Заехал на мельницу, оттуда на почту, а к концу дня сидел уже в ревкоме и, щелкая на счетах, распекал своего помощника за путаницу в документах. Вечером ушел в военкомат, где пробыл долго, и лишь далеко за полночь возвратился домой. Сняв замасленный френчик, он зажег каганец и поставил его на табурет возле койки.
В ставню кто–то стукнул. Митрич накинул на плечи френчик и прислушался. Стук повторился. Митрич прошел в сени, а оттуда на крыльцо. Возле стены дома притаился в тени человек в солдатской шинели.
— Это вы, Петров?
— Я. Вы один?
— Тс, тише! Проходите в комнату.
Заперев за гостем дверь, Митрич с минуту прислушивался, потом повернулся к Петрову и тихо проговорил:
— Ну, садитесь, есаул, рассказывайте.
Петров осторожно сел на краешек походной койки.
— Дела идут очень хорошо. Разрешите, я вам расскажу по порядку.
— Рассказывайте, рассказывайте, голубчик.
Митрич переставил каганец на стол, сел и приготовился слушать. Петров начал:
— Во–первых, ваше превосходительство, сегодня утром…
— Без превосходительства, — перебил Митрич. — К чему это?
— Слушаю. Сегодня утром я отправил ответ в Ейск, что ввиду малочисленности банды обойдемся своими силами. После этого послал Хмеля со всей его рванью прямо в лапы есаула Гая. Он сейчас, согласно вашему распоряжению, занял хутор Черныша.
Митрич перебил:
— Вы дали указания есаулу Гаю, чтобы он ни в коем случае не гнался за вашей сотней до станицы?
— Так точно. Все будет сделало так, как вы приказали. Гай подпустит к самому хутору и уничтожит.
— Вот, вот. Сейчас не нужно выявлять своих сил. Пусть думают, что нас мало. Что еще?
— Есть сведения от полковника Рябоконя.
— Ну?!
— Последний бой — в нашу пользу.
— Хорошо. Постарайтесь, чтобы выделенные ему пулеметы попали к нему поскорей.
— Они уже там. Последний бой он выиграл с их помощью.
— Сколько пулеметов осталось у вас на окладе?
— Три.
— Отправьте ему еще один и побольше патронов.
— Патронов я ему послал достаточно. Половину того, что получил сам.
— Какие у вас отношения с Хмелем?
— Неважные… Но теперь это не имеет значения.
— Думаете, он не вернется?
— Уверен.
— Тем лучше. Создавайте конную сотню вновь. Командиром сотни назначайте хорунжего Бугая.
— Слушаю. Есть сообщения о бригаде Сухенко.
— Что же вы мне об этом сразу не сказали?!
— Штаб фронта сообщает, что бригада будет расквартирована в ряде станиц со штабом в Каневской.
— Постарайтесь передать полковнику Сухенко, чтобы он перенес свой штаб в Старо — Минскую.
— Будет выполнено.
Генерал довольно потер руки.
— Дела идут неплохо, есаул. На польской границе пахнет порохом. Когда Польша обрушится на большевиков, и они волей–неволей оттянут туда свои войска…
— Тогда, ваше пре…
— Тогда Врангель выступит из Крыма, и не пройдет трех месяцев, как мы снова будем под Москвой. Кубань же будет в наших руках значительно раньше.
1
У гребли стоит деревянная, покосившаяся от старости водяная мельница. В этом месте речка делает поворот и образует небольшое озеро. На берегу его растут плакучие ивы и старые вязы.
По–весеннему мутная вода доходит до самых верхних оголенных корней, и Тимке, сидящему на обрывистом берегу, приходится подбирать ноги, чтобы не замочить их в студеной ряби, непрогретой еще лучами апрельского солнца.
Он с раннего утра забрался сюда ловить сазанов. В синих отцовских шароварах и старенькой коричневой бекешке, накинутой поверх бязевой рубашки, он кажется подростком. Черная мохнатая папаха съехала на затылок, обнажив русый вьющийся чуб. Голубые глаза пристально смотрят в воду, по–детски пухлые губы крепко сжаты.
Рыба ловится плохо, но уходить Тимке не хочется. Так хорошо сидеть под старым вязом и мечтать. Чем сложнее, чем непонятнее становится все вокруг Тимки. тем охотнее он отдается мечтам.
Жизнь Тимки складывается далеко не так, как ему хотелось бы. В позапрошлом году он окончил станичное четырехклассное училище. Думка была: уехать учиться в Екатеринодар. «Ведь выучился же старший брат Ерка на офицера, а чем он, Тимка, хуже?» Но продолжать учебу не пришлось. Отец и брат ушли на фронт, потом, когда победили красные, скрылись в плавни к полковнику Дрофе, а на Тимку легла вся тяжесть хозяйства. Надо было работать от зари до зари, чтобы кормить мать, жену брата и маленького племянника.
Тяжело Тимке… А отец и брат скитаются, словно волки степные, по балкам глухим да топям непролазным.
В станице большевики, и пока власть в их руках, ни отец, ни брат домой <не вернутся. И Тимка делает все. что в его силах, чтобы помочь готовящемуся восстанию.
Занятый своими думами, Тимка смотрит в воду — и не видит, как поплавок, сделанный из куги, судорожно дергается и начинает тонуть.
— Тимка–а–а-а! Сазан в воду утяне–еет!
Тимка встрепенулся и схватился за удочку. На крючке билась маленькая серебристая рыбка.
Невдалеке кто–то весело засмеялся. Тимка недовольно повернул голову. От гребли, по росистой траве, бежал к «ему высокий парень в серой черкеске и черной курпейчатой папахе.
— Ну, рыбалка, богато сазанов натягал?
Тимка, не отвечая, стал выбирать червяка. Парень сел рядом и взял из его рук удочку.
— Ну, ты отдохни трошки, а я порыбалю.
Тимка оглянулся по сторонам.
— Тебя чего черты принесли? Поймают — и тебе и мне смерть.
Парень беззаботно рассмеялся. Был он всего двумя годами старше Тимки, но смотрел на своего друга немного свысока. Тимка не обижался: знал он, что Ванька Храп не только веселый парень и хороший гармонист, но и лучший пулеметчик в конном отряде есаула Гая.
— Не узнают, Тимка. Я не вашей станицы, знакомых у меня тут нема…
— Зачем пришел?
— Зачем, зачем? По делу… от Гая послан.
Тимка оживился.
— Ну, как, был вчера бой? Здорово, небось, Хмелю всыпали?
Ванька угрюмо буркнул:
— Здорово… и досе наши ребра болят.
— Неужто потрепал?
— Обманом. взял. Заманул к балке да як вреже с пулеметов… Насилу до хутора доскакали… Выгнал он нас с хутора. Забрал до полсотни коней да тачанку с пулеметом… Да еще самому Гаю похваляется вязы свернуть. Полковник трохи не лопнул от злости.
— А в станицу чего ты пришел?
— Пулемет, что у нас в бою забрали, ведь не наш. Теперь Хмель может дознаться, кто нас оружием да патронами снабжает. Смекаешь?.. Ну, я пиду, ни черта тут не ловится.
— И я с тобой.
— Нет, браток, ты тут посиди. Нечего нам вдвоем по станице бродить. Успеешь еще свою Наталку на базаре побачить.
Ванька поднялся, подтянул голенища порыжевших солдатских сапог и зевнул.
— Хорошо тебе живется, Тимка. Девчата тебя любят, ни от кого ты не ховаешься… я тут, ровно заяц… всего боишься.
— Скоро уже…
— Скоро, скоро! А чего скоро? Ну, придут наши, погонят на фронт… только и всего. То по балкам да топям ховаемся, а то на фронте… — Ванька оборвал и сплюнул. — Домой хочется. Надоело…
Он зашагал к гребле и вскоре скрылся из виду. Тимка стал поспешно сматывать удочку.
…Тимкин племянник Павлик играл на дворе. Он накрыл попоной большую дворовую собаку Милку и вскочил на нее верхом. Милка, возмущенная такой бесцеремонностью, села, поджав на всякий случай, под себя хвост. Заметив Тимку, мальчик оставил собаку и бросился к воротам.
— Дядя Тима пришел! Дядя, што поймал?
Тимка засмеялся и, бросив на землю кошелку с удочкой, подхватил племянника на руки.
— Сазана поймал, Павлик. Мама дома?
— Мама с бабушкой на базар ушли, а меня дома оставили…
— Сторожить?
Мальчик важно кивнул головой.
— Дядя Тима, Милка не хочет быть конем.
— Ах ты, джигит! — рассмеялся Тимка. — Не успел с люльки вылезти, уже о коне мечтаешь. Ничего скоро я тебя на настоящем коне покатаю, а Милку больше не трогай — у нее скоро кутята будут.
— Слепые?
— Слепые.
— А с ними играть можно будет?
— Можно, можно, они будут твои.
Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.
