Держись!.. Насмерть!.. И чтобы ни одного немецкого танка на нашей стороне!.. — приказал он.
Михеев опустил отяжелевшие руки. Ему стало все убийственно ясно: командарм не поможет; две трети дивизии, отрезанные огнем артиллерии и минометов, залегли перед высотой — это было равносильно пленению; ночью немцы разбомбили мост через реку, и машинам со снарядами пришлось скрыться в лесу и там поджидать, когда саперы восстановят мост. Михеев знал, что у артиллеристов есть свой неприкосновенный запас снарядов, который они всегда берегут для удара «в лоб врага». И Михеев, взвесив все, сказал про себя: «Не теряться при трудностях!» — затем вскочил с походного стульчика и крикнул, обращаясь к своему штабу:
Принять круговую оборону!
Тогда артиллерия пришла в движение, располагаясь на танкопроходимых местах, а впереди ее засела пехота.
Взвод Сиволобова, от которого осталось всего четырнадцать человек, расположился неподалеку от опушки леса, перед батареей. Пехотинцы быстро окопались, то есть каждый построил себе «кувшинчик» и скрылся в нем. Скрылся и Сиволобов. Уютно устроившись в окопчике, он вскоре выглянул оттуда и осмотрелся. Справа от них — шоссейная дорога Мценск — Орел, прямо — поле, гладкое и ровное, как ток, левее — овраги, извилистая речушка с крутыми берегами… И Сиволобов опытным глазом определил, что танки пойдут не по дороге и не через овраги, а именно вот по этому ровному полю.
Ну, ну! Живем! — сказал он своему соседу, молодому бойцу Сереже. — Живем, говорю, Серега! Только не турись!
Это чего, дядя Петя, «не турись»? — спросил тот.
Так у нас на Волге говорят. Не торопись, значит, не беснуйся. Бей в переносицу врага, как медведя. Заторопишься, руки затрясутся, мазать будешь. А промазал, тебя — хлоп! — И Сиволобов смолк, видя, как в полукилометре от них появился танк «тигр».
Знакомец наш, Серега! — пошутил Сиволобов. — Братка тому, которого мы с тобой полонили. Вишь, форсит, дескать, мне все нипочем и все трын-трава!
Танк и в самом деле развернулся, затем стал вполуоборот, как бы красуясь собой, потом осторожно, будто человек, боясь промочить ноги, двинулся вперед и вдруг, сорвавшись, понесся прямо на опушку…
Слышали ли бойцы выстрелы? Вряд ли. Они только увидели, как танк со всего разбегу споткнулся и начал кружиться, точно жук с переломанной ногой.
Молодцы артиллеристы: лапку «тигру» подбили! — пояснил Сиволобов Сереже. — И гляди, гляди! — тут же вскрикнул он.
Откуда-то из укрытия вышел второй танк. Подскочив к первому, он остановился, видимо, намереваясь взять того на буксир.
Дура! Дурак! — удивленно покачивая головой, прокричал Сиволобов. — Наши-то ребята ведь уж прицелились. А этот нюхаться подошел. Они ему… — Сиволобов не успел договорить, как позади грохнул пушечный выстрел, потом второй, третий…
И танк вспыхнул, словно костер, облитый нефтью. В ту же минуту немецкая артиллерия обрушилась на овраги, затем огонь упал на опушку, где стояла советская батарея.
Кройся, Серега! — вскрикнул Сиволобов и, прикрыв голову саперной лопаточкой, скрылся в окопчике.
Над ними все гудело, ревело, охало, смертельно вздыхало. Так пять, десять, двадцать минут. Казалось, не будет конца. Сиволобову вдруг захотелось пить. Он припал к влажной стенке окопчика и начал сосать, губами ощущая, как дрожит земля, будто кто ее бьет кувалдой. И снова все смолкло. Сиволобов высунулся, посмотрел на батарею. Там лес был почти снесен, некоторые пушки разбиты, разбросаны.
«Значит, покрошил ребят!» — подумал он и удивленно улыбнулся: от артиллеристов выскочил с ленточкой на шее заяц. Сначала он сиганул было в сторону немцев, затем сделал крутой поворот и маханул к лесу. Это был «Микитка». Следя за бегством «Микитки», Сиволобов увидел и другое: справа, из лесочка, три артиллериста выкатили маленькую пушечку и вместе с ней скрылись в канаве у дороги.
Ага! Это та, язвительная, — проговорил Сиволобов, ни к кому не обращаясь. — «Подкалиберный снаряд», — вспомнил он слова Николая Кораблева. — Язвительная! Стукнет, дырочку в палец сделает, а танку смерть неминучая!
Артиллеристы — истребители танков — выставили ствол пушки и нацелились. Сиволобов посмотрел в ту сторону, куда они нацелились, и увидел, как оттуда, с немецкой стороны, обходя догорающий танк, выскочили три «тигра». На них лепились десантники. Это напомнило Сиволобову тарантула. Однажды он видел, как через тропу переправлялся тарантул, весь облепленный тарантулятами. Сиволобов тронул тарантула соломинкой, и с него осыпались тарантулята, оголяя его, тощего, длинного.
И этих мы сейчас ссыплем! — проговорил он, держа наготове автомат, и с этой минуты стал только сам собой. Взрыв снарядов, полет пуль, движение танков — все оценивал так: «На меня!» — или: «Мимо!» Когда снаряды разрывались вдалеке, он произносил: «Мимо!» Но вот снаряды начали рваться рядом, и он сказал: «На меня!» — и бил, как бы защищая только себя, только свой «кувшинчик». Даже когда пушечка выстрелила, издав тоненький, заунывный звук, а передний танк как-то ерзанул, ткнулся рылом в землю, Сиволобову показалось, что этот танк подбил именно он. С подбитого танка соскочили десантники, как тарантулята с тарантула. Два другие, тоже развивая бешеную скорость, помчались вперед. Побежали и немцы. Они, очевидно, не предполагали, что перед батареей залегла советская пехота, и бежали во весь рост, не укрываясь… Сиволобову казалось, что все они бегут на него и падают только от его пуль, хотя в это время по врагу били четырнадцать пехотинцев. Со стороны же батареи снова грохнули выстрелы, резкие, гулкие. Один из снарядов попал в «лоб» «тигру» — вспыхнул фиолетово-оранжевый свет, и искры брызнули во все стороны. Танк от удара пошатнулся, но тут же с силой рванулся вперед. И новый снаряд — в бок, как таран… Все полетело со стальной брони. Но третий танк пробился. Вот он рядом, совсем рядом… Сиволобов метнул в него бутылку с горючим. Пламя вспыхнуло и смахнулось, угасая в воздухе. Под гусеницами «тигра» хрустнула маленькая пушечка, и стальное чудовище поползло дальше, подминая под себя пушки, артиллеристов. Раздался еще выстрел, и, очевидно, последний. «Тигр» запрокинулся и упал набок.
Ага, не прошел! — вскрикнул Сиволобов и снова сосредоточил все свое внимание только на десантниках.
Немцы-десантники, ссыпавшись с танков, окапывались на поле, очень близко от опушки: слышались их лающие вскрики.
Ну, эти меня не возьмут! Этим я не дамся! — решил Сиволобов, прицелясь, выстрелил и увидел, как немец привскочил, вскинул руки и сунулся лицом в землю. — Этих я вот эдак! — добавил Сиволобов, прицеливаясь во второго немца, и… не успел спустить курок. Впереди поле почернело: по нему, как стадо буйволов, неслись два или три десятка стальных чудовищ. Сиволобов дрогнул, сжался, глубже уходя в окопчик.
«Нет, эту силу мне не переломить…» — с ужасом подумал он. И мелькнули перед ним Волга, степи заволжские, раздольные и звонкие, и колхоз на реке Иргизе… Арбузы и дыни… Родные и знакомые… И вот уже плачут жена и дети… Все, все, что пережил Сиволобов за свои годы, — все пронеслось перед ним, и он, закрыв лицо руками, еще глубже ушел в окопчик… Но вскоре, заслышав знакомый гул позади себя, приподнялся: на место разрушенной артиллерии стали советские самоходные пушки, которые враз ударили по вражеским танкам.
Остальное Сиволобов помнит, как в забытьи. Слышались выстрелы, какой-то гром и грохот… И вдруг над ним почернело, затем широченная визжащая гусеница жамкнула край «кувшинчика», чуть не коснувшись головы Сиволобова.
«Мимо!» — хотел было крикнуть Сиволобов, но «тигр» насел на «кувшинчик», завертелся — и земля сдавила Сиволобова такими сильными, смертельными тисками, что он, задыхаясь, мысленно крича о помощи, потерял сознание.
4Сиволобов очнулся только под вечер, когда бои стихли. Очнувшись, он протер глаза и посмотрел вверх: над ним громоздилась стальная куча, и с нее что-то капало. По опыту Сиволобов знал, что подбитый танк всегда, будто человек в бане, потеет. И сейчас с танка катился своеобразный «пот».
О-о-о! Живем! Обошла меня смертушка… Ну, и молодчина — красавица беззубая!.. — усмехнувшись, прошептал Сиволобов и начал шарить около себя. — А где же она, лопаточка?..
И не то, что земля сжимала его в смертельных тисках, и не то, что над ним висела стальная громадина, а то, что нет лопаточки, привело его в ужас.
Без ее, — проговорил он, как будто объяснялся перед толпой, — без ее я дермо… А-а, — чуть спустя догадался он. — Чучело ты гороховое! Да ведь ее землей засыпало! — И он стал отгребать землю, переваливая ее то в одну, то в другую сторону: вскоре пальцы онемели и по всему телу пошел холод. — Или ты и в самом деле решила меня задушить, земля? — со стоном произнес он и, передохнув, снова принялся искать лопаточку, беседуя с землей, иногда лаская ее так же, как когда-то, в молодости, ласкал свою жену.
