человек за минуту, и все тем же самым примитивным способом: к первому подстреленному бросался на
выручку сосед по цепи и тут же ложился рядом; потом к ним полз следующий. И каждый из этих
следующих понимал, что его ждет там, но и не мог удержаться, видя, как погибает товарищ.
Значит, пока есть возможность, надо уходить: Сотникова уже не спасешь. Решив так, Рыбак скоренько
забросил за спину карабин, решительным усилием взвалил на плечи овцу и, спотыкаясь о кочки,
припустился краем болота.
Наверно, он далеко уже ушел с того места и снова выбился из сил. Выстрелы сзади стихли, и он,
прислушиваясь к тишине, с неясным облегчением думал, что, по-видимому, там все уже кончено. Но
спустя минуту или две выстрелы раздались снова. Бабахнуло три раза, одна пуля с затухающим визгом
прошла над болотом. Значит, Сотников еще жил. И именно эти неожиданные выстрелы отозвались в
Рыбаке новой тревогой. Они сдерживали его бег и будоражили его обостренные опасностью чувства.
Овца все тяжелела, порой ее мягкий, податливый груз казался чужим и нелепым, и он механически
тащил ее, думая совсем о другом.
Через минуту впереди показался неглубокий овражек-промоина, возможно - берег замерзшей
речушки. Наверно, следовало перейти на другую сторону, но только Рыбак сунулся туда, как,
поскользнувшись, выпустил ношу и на спине сполз по снегу до низа. Выругавшись, вскочил, разгребая
руками снег, выбрался наверх и вдруг отчетливо понял, что уходить нельзя. Как можно столько силы
тратить на эту проклятую овцу, если там оставался товарищ? Конечно, Сотников был еще жив и
напоминал о себе выстрелами. По существу, он прикрывал Рыбака, тем спасая его от гибели, но ему
самому было очень плохо. Ему уже не выбраться. А Рыбаку так просто было уйти - вряд ли его теперь
догонят.
Но что он скажет в лесу?
Вся неприглядность его прежнего намерения стала столь очевидной, что Рыбак тихо выругался и в
смятении опустился на край овражка. Вдали, за кустарником, грохнул еще один выстрел, и больше
выстрелов с пригорка уже не было. «Может, там что изменилось», - подумал Рыбак. Наступила какая-то
тягучая пауза, в течение которой у него окончательно созрело новое решение, и он вскочил.
Стараясь не рассуждать больше, он быстрым шагом двинулся по своему следу назад.
6
Сотников не имел намерения начинать перестрелку - он просто упал на склоне, в голове закружилось,
все вокруг поплыло, и он испугался, что уже не поднимется.
Отсюда ему хорошо было видно, как Рыбак внизу изо всех сил мчался к кустарнику, руки его по-
прежнему были заняты ношей, и Сотников не позвал его, не крикнул, потому как знал: спасаться уже
179
поздно. Задыхаясь от усталости, он неподвижно лежал в снегу, пока не услышал сзади голоса и не
понял, что его скоро схватят. Тогда он вытащил из снега винтовку и, чтобы на минуту отодвинуть от себя
то самое страшное, что должно было произойти, выстрелил в сумерки. Пусть знают, что так просто он им
не дастся.
Наверно, его выстрел подействовал: они там, в поле, вроде бы остановились. И он подумал, что надо
воспользоваться случаем и все же попытаться уйти. Хотя он и знал, что шансы его слишком ничтожны,
он все же совладал со своей слабостью, напрягся и, опершись на винтовку, встал. В это время они
появились неожиданно близко от него - три неподвижных силуэта на сером горбу пригорка. Наверно
заметив его, крайний справа что-то вскрикнул, и Сотников, почти не целясь, выстрелил второй раз. Было
видно, как они там шарахнулись от его пули, присели или пригнулись в ожидании новых выстрелов. Он
же, загребая бурками снег, шатко и неуверенно побежал вниз, каждую секунду рискуя снова
распластаться на заснеженном склоне. Рыбак уже был далеко, под самым кустарником, и Сотников
подумал: может, уйдет? Он и сам из последних сил старался подальше отбежать от этого пригорка, но не
сделал и сотни шагов, как сзади почти залпом ударили выстрелы.
Несколько шагов он еще бежал, уже чувствуя, что упадет, - в правом бедре вдруг запекло, липкая
горячая мокрядь поползла по колену в бурок. Еще через несколько шагов почти перестал чувствовать
ногу, которая быстро тяжелела и с трудом подчинялась ему. Через минуту он рухнул на снег. Сильной
боли, однако, не чувствовал, было только нестерпимо жарко в груди и очень жгло выше колена. В
штанине все стало мокрым. Некоторое время лежал, до боли закусив губу. В сознании уже не было
страха, который он пережил раньше, не было даже сожаления - пришло лишь трезвое и будто не его, а
чье-то постороннее, чужое и отчетливое понимание всей неотвратимости скорой гибели. Слегка
удивляло, что она настигла его так внезапно, когда меньше всего ее ждал. Сколько раз в самые
безвыходные минуты смерть все-таки обходила его стороной. Но тут обойти уже не могла.
Сзади опять послышались голоса - наверно, это приближались полицаи, чтобы взять его живым или
мертвым. Испытывая быстро усиливающуюся боль в ноге и едва превозмогая слабость, он приподнялся
на руках, сел. Полы шинели, бурки, рукава и колени были густо вываляны в снегу, на штанине выше
колена расплывалось мокрое пятно крови. Впрочем, он уже перестал обращать на это внимание - двинув
затвором, выбросил из винтовки стреляную гильзу и достал новый патрон.
Он снова увидел троих на склоне - один впереди, двое сзади, - неясные тени не очень уверенно
спускались с пригорка. Сжав зубы, он осторожно вытянул на снегу раненую ногу, лег и тщательнее, чем
прежде, прицелился. Как только звук выстрела отлетел вдаль, он увидел; что там, на склоне, все разом
упали, и сразу же в ночной тишине загрохали их гулкие винтовочные выстрелы. Он понял, что задержал
их, заставил считаться с собой, и это вызвало короткое удовлетворение. Расслабляясь после
болезненного напряжения, опустился лбом на приклад. Он слишком устал, чтобы непрерывно следить за
ними или хорониться от их выстрелов, и тихо лежал, приберегая остатки своей способности выстрелить
еще. А те, с пригорка, дружно били по нему из винтовок. Раза два он услышал и пули - одна взвизгнула
над головой, другая ударила где-то под локоть, обдав лицо снегом. Он не пошевелился - пусть бьют.
Если убьют, так что ж... Но пока жив, он их к себе не подпустит.
Смерти в бою он не боялся - перебоялся уже за десяток самых безвыходных положений, - страшно
было стать для других обузой, как это случилось с их взводным Жмаченко. Осенью в Крыжовском лесу
тот был ранен осколком в живот, и они совершенно измучились, пока тащили его по болоту мимо
карателей, когда каждому нелегко было уберечь собственную голову. А вечером, когда выбрались в
безопасное место, Жмаченко скончался.
Сотников больше всего боялся именно такой участи, хотя, кажется, такая его минует. Спастись,
разумеется, не придется. Но он был в сознании и имел оружие - это главное. Нога как-то странно
мертвела от стопы до бедра, он уже не чувствовал и теплоты крови, которой, наверно, натекло немало.
Те, на пригорке, после нескольких выстрелов теперь выжидали. Но вот кто-то из них поднялся.
Остальные остались лежать, а этот один черной тенью быстро скатился со склона и замер. Сотников
потянулся руками к винтовке и почувствовал, как он ослабел. К тому же сильней стала болеть нога.
Болело почему-то колено и сухожилие под ним, хотя пуля попала выше, в бедро. Он сжал зубы и слегка
повернулся на левый бок, чтобы с правого снять часть нагрузки. В тот же момент на пригорке мелькнула
еще одна тень - сдается, они там по всем правилам армейской тактики, перебежками, приближались к
нему. Он дождался, пока поднимется третий, и выстрелил. Выстрелил наугад, приблизительно - мушка и
прорезь были плохо различимы в сумраке. В ответ опять загрохали выстрелы оттуда - на этот раз около
