Гога тоже, вскинув одной рукой автомат, другой, придерживая пленника, пустил в сторону арчи очередь и тут же оборвал её, увидев на дереве своего лейтенанта.
– Толян, смотри, что сделали с командиром, сволочи! – Гога указал стволом на арчу.
– Ах, волки позорные! – переходя на язык уличной городской братвы, проскрипел его грозный товарищ, полоснув глазами связанного пленника. – Распутай этой сволочи руки, мы его рядом на телефонном проводе вздёрнем!
Афганец, почувствовав непонятную для себя угрозу, только оскалил мелкие, по-кошачьи острые белые зубы, закурлыкав горлом непонятные и чуждые русскому уху словосочетания.
Гога молча распутал длинный в пластиковом покрытии гибкий и скользкий провод, деловито обрезал ножом один конец и передал другу:
– Не погань арчу! Ему танковый ствол впору будет!
Другим концом он умело стягивал обречённому выше колен ноги.
Магога, не выпуская из рук автомата, ловко взобрался на броню, потрогал для уверенности массивную свёрнутую набекрень башню, которую можно было и не трогать: башню заклинило намертво. Толстостенная литая труба орудийного ствола в прочности сомнений не вызывала и могла выдержать не одну тонну.
Магога закинул за спину автомат, посмотрел ещё раз на искромсанного ножами лейтенанта, сложил вдвое провод, захлестнул петлю и стал прилаживать на башенный ствол так ловко, что можно было подумать – он занимался этим по жизни всегда.
– Ну, молись своему Акбару, гад! – Магога спрыгнул на землю.
Суть всех приготовлений советского солдата сразу же дошла до пленника.
Он дико закричал, закружился на месте, пытаясь перекусить на руках вены. Но в молодом теле вены были столь прочны, что выскальзывали от укусов, оставляя на руках только надорванную зубами кожу. Глаза его от отчаяния стали выкатываться из орбит, и жёлтая пена запузырилась на окровавленных губах. Афганец снова и снова рвал на руках кожу, переходя с крика на звериное рычанье.
Умерщвление через повешенье по законам Шариата считается самой страшной и позорной казнью для мусульманина. По исламу душа каждого человека живёт в его крови, и если кровь не пролита, значит, душа не может выйти из теснины правоверного тела и предстать перед Аллахом для покаяния и суда, тогда душа обречена вечно находиться в заточении и мраке ада.
Потому повешенье применяется в исключительных случаях даже для неверных, а единоверцам, приговорённым к смерти, всегда перерезают горло, выпуская вместе с кровью и душу.
10
Гога, стоявший позади обречённого воина Аллаха, сжалившись над ним, резким ударом приклада в шейные позвонки возле основания черепа, переломив их, полностью парализовал конечности. Крики и рычанье мгновенно пресеклось, и афганец обвисшим мешком свалился на землю, и только жёлтая пена продолжала пузыриться и пузыриться в последнем оскале.
– Зря ты его вырубил! Пусть бы поплясал на шнуре. А теперь что с ним делать?
– Как, что? Шея-то у него цела. Пусть покачается на башне для острастки. Давай его в петлю сунем.
– Давай!
Обвисшее тело с мотающейся в разные стороны головой никак не хотело лезть в петлю.
Снова бросив тело на землю, Магога кошкой вспрыгнул на башню, распутал провод и кинул Гоге:
– Затяни петлю на шее, а другой конец давай мне!
Гога быстро, в два раза, прихватив заодно и вздёрнутую броду афганца, затянул петлю, а другой конец передал товарищу.
Магога перекинул провод через башенный ствол и, обмотав проводом свою кисть руки, другой, так же схватившись за провод, повис на нём контргрузом.
Весил Магога килограммов под восемьдесят, и потому щуплый и теперь уже совсем не страшный душман, «дух», оторвавшись от земли, тут же размашисто закачался на короткой трубчатой консоли ствола.
Закрепив провод за остатки трансмиссии танка, Магога для верности подёргал висельника за ноги, обутые в американские кроссовки, но тот не подавал никаких признаков состояния агонии. Гога основательно перешиб ему шейные позвонки, обеспечив тем самым полный паралич конечностей.
Наверное, правоверный уже предстал перед своим Богом, и теперь отчитывается за земные дела, поправляя ошейник из кручёного медного провода советского производства.
11
Любое дело требует завершения. Магога оглянулся по сторонам, неожиданно вспомнив, что их миссия в кишлаке окончена, и надо срочно что-то предпринимать, чтобы выбраться из этого гиблого места, где смерть стоит на часах бдительно и неотступно.
Низкие приземистые саманные дома без окон на улицу похожи скорее на норы каких-то необычных гигантских насекомых, чем на человеческие жилища. Пустая улица уходила в горную расщелину, откуда можно ожидать в любую минуту нападения. Но тишина и мерное шуршание на ветру сухой безжизненной на первый взгляд растительности, больше похожей на оборванные мотки колючей проволоки, говорили о том, что кишлак опустошён и мёртв, и надо каким-то образом этим двум ангелам войны добираться до расположения родной части.
– Витька бросать, что ли? – указал тот, которого звали Гогой, на распятого лейтенанта, в обрывках кожи которого уже возились, высасывая молодую сладкую плоть, большие зелёные мухи, источая невыносимый запах разложения.
Лейтенанта за его молодость и мальчишеские повадки солдаты называли за глаза Витьком, и часто устраивали ему всяческие не всегда безобидные «приколы», а потом веселились над его оплошностью.
Лейтенант же в подчинённых видел не только исполнителей приказов, но и боевых товарищей. Над шутками не обижался, но и сам мог подвести какого-нибудь неумеху и ротозея под смешки его товарищей.
Солдаты любили командира, и теперь эти двое, по счастливой случайности уцелевшие в живых, никак не могли оставить своего «Витька» здесь до того, как сюда прибудут те, кому это положено.
Телефонным проводом связь с расположением части не установишь, а ждать вертолёт небезопасно. Двух солдат просто так, из-за чувства национальной солидарности, здесь мог пристрелить из-за угла любой востроглазый афганёнок. Они на это дело большие мастаки. Автомат для местных мальчишек являлся самой привычной и необходимой вещью ещё с пелёнок, и если какой мальчишка стрелял, то промахивался редко.
Чтобы не попасть под такой шальной выстрел, бойцам надо срочно покидать этот мрачный кишлак, да только на чём? Сотню километров по чужой стране в такую жару не протопаешь, а уходить отсюда надо.
– Витька бросать, что ли? – повторил Гога, показывая на рогатившийся никелем руля возле одного дувала мотоцикл советского производства с коляской.
Это был старый «ИЖ», приспособленный предприимчивым, как большинство азиатов, торговцем для перевозки товаров.
Магога направился туда, поводя Калашниковым в разные стороны, чтобы опередить нападение. Но улица молчала, затаённая в своей ненависти к чужеземцам, хотя те оказались здесь вовсе не по собственной воле, а по воле политической необходимости, хотя и сомнительной. Долг солдата – упасть и не встать, чтобы на его крови был построен новый скотный двор. Новый курятник со своим установившимся порядком: кто выше сидит, тот и гадит на головы тех, кто ниже.
Немного повозившись возле мотоцикла, Магога закоротил напрямую замок зажигания и дёрнул ногой кик-стартер. Мотор зачихал, задымил голубой гарью, и снова заглох.
Откуда-то из норы в тяжёлой саманной стене стали выползать на улицу люди. Видимо, тарахтенье мотоцикла заинтересовало их, и любопытство пересилило страх.
Наверное, это были члены одной семьи – старик седой, с узкой клочковатой бородой в длинной белой рубахе, несколько женщин, закутанных в тряпьё, и пара вёртких пацанов.
Люди стояли поодаль, не решаясь подойти поближе.
Мотоцикл, по всей видимости, был их приобретением. Они что-то говорили между собой, не обращаясь напрямую к солдату, который так бесцеремонно распоряжается их имуществом.
Гога, чтобы поддержать товарища, тоже направился к мотоциклу.
Вдвоём они, не обращая внимания на появившихся людей, выкатили мотоцикл на середину дороги, пробежали с ним метра два-три, и он снова взревел двумя никелированными трубами.
12
Солдаты остановились возле арчи.
– Эх, Витёк-Витёк! – приговаривали они, снимая с дерева своего командира, которому так не повезло в его короткой жизни.
Афганцы, мужчины, в любую погоду часто носят с собой, обычно на плече, свёрнутое байковое одеяло. Оно служит и молитвенным ковриком для намаза, и верхней одеждой, и крышей над головой, если ночь застала в дороге, и скатертью при скудных трапезах. Короче, вещь на все случаи жизни.
Бойцы вытащили из-под одного такого правоверного – который теперь без лишних земных посредников встречается с Богом и молельный коврик ему уже не нужен, тем более не нужны ни крыша, ни скатерть для трапезы – добротное одеяло, да не из бумазейной байки, а из настоящей верблюжьей шерсти.
