«И кто сомневается в том, — думал Беловол, — что командующий не ко всем относится беспристрастно. Вот и отчитал публично. Книг не читает? Ха! А когда их читать? Стрельбы, пуски, полигоны, дежурства, тревоги… До книг и до искусства ли современному командиру? Он выспаться мечтает. Прошло то время, когда офицеры мазурку танцевали, в театр ходили, поэмы читали. Прошло безвозвратно. Теперь чаще доводится смотреть фильмы об устройстве блока РПК или групповом пуске ракет. Балет тоже приходится видеть — марш в ночных условиях. Такой балет на дороге увидишь, что хоть плачь. Установка по ось в грязи, а весь расчет вокруг нее вытанцовывает. Раз-два — взяли!.. Опять же психология. В литературе сплошная психология. У Достоевского психология. У Толстого психология. Не много ли психологии? Может, потому-то кое-что и плоховато делается, что кругом сюсюканье, добреньких много развелось. Тому не скажи резкого слова, у другого надо учитывать характер, у третьего — жена больная… Твердости не хватает! Твердость нужна для управления войсками. Твердость — основа успеха! А его официальность? — все больше мысленно раздражался Беловол. — Седых называет на «ты», а со мной только на «вы».
Вспомнил, как недавно Скорняков его не поддержал. Сегодня Гуринович обвинил командира зенитного дивизиона, не выдавшего на оповещение первые цели на малой высоте.
— Мы не обязаны за дядю работать! — отрезал Беловол, глядя на Гуриновича. — Каждый должен заниматься своим делом. Локаторщики — обнаруживать цели, ракетчики — их уничтожать. Перетаскивай свою роту к моему дивизиону.
— А позиция? — Гуринович сморщил лоб, прикидывая в уме материальные затраты. — Горки насыпать надо, позицию подготовить, опять же казарму построить. Сколько леса вырубить… Природу калечить… Проще же поднять антенное устройство ракетного дивизиона! И дешевле — сколько народных денег сохраним! И лес останется целым.
— Еще один любитель природы выискался! — Беловол неодобрительно уставился на Гуриновича. — Есть кому лес охранять, а наше с тобой дело — страну оберегать.
Лисицын в том споре встал на сторону Беловола. Гуринович, не найдя поддержки, сел, сгорбился, положив побелевшие руки на острые колени. На какое-то время в зале стало тихо. Сидевшие рядом офицеры молча смотрели на Гуриновича, мысленно соглашаясь с его аргументами и замечая, как в его больших светло-голубых усталых глазах накапливалась обида.
Прилепский и Смольников в разговоре не участвовали, но, слушая веские доводы Гуриновича, склонны были согласиться с ним.
Скорняков, к удивлению офицеров, не поддержал ни Гуриновича, ни Беловола.
— Надо заниматься своими обязанностями, — твердо проговорил он. — Но есть у нас с вами одно общее дело — надежно прикрыть страну. Эту задачу надо решать комплексно.
Зазвонил телефон, и Скорняков, повернувшись спиной к залу, плотно прижал телефонную трубку к уху.
— Вы, Гуринович, побольше на свои силы рассчитывайте, — сказал Лисицын. — У Беловола забот хватает. Работать надо лучше, а не чаи гонять! (Все знали склонность Гуриновича к чаепитию.) Распустили своих эртэвэшников — мышей не ловят! У локаторщиков желоб на спине для чего? — неожиданно спросил Лисицын. — Чтобы пот стекал! Понял? Заставляйте людей работать. Как ни придешь на вашу позицию, так что-нибудь да не отлажено. Люди — как сонные мухи, слова не добьешься. Ваши части для того и предназначены, чтобы первыми обнаруживать все цели и выдавать их на оповещение. Вы начальник, так извольте по-настоящему руководить войсками, а не надеяться на соседа. Сегодня Беловола обвинили, а завтра — Седых: пусть летчики сами ищут цели. Так?
— Нет! — резко ответил Гуринович и подумал: «Дело ведь предлагается. Нужное и полезное дело. Разве наставишь на всей территории локаторы?..»
Скорняков во время телефонного разговора не прислушивался к спору, но, скользнув взглядом по хмурому лицу Гуриновича, догадался о причине его недовольства. Что ж, послушаем его доклад…
Гуринович назвал число обнаруженных и проведенных целей и сразу перешел к недостаткам: две цели проведены с провалами, одна, маловысотная, была обнаружена поздно, над боевыми порядками.
— Локаторщики, конечно, виноваты, но условия были не совсем обычные. «Противник» применил сильные электронные помехи.
— Легко, Гуриновичу: чуть что — активные и пассивные помехи виноваты, — воспользовавшись паузой, съязвил Беловол.
Его поддержал Лисицын:
— Пора научить локаторщиков работать в помехах! Помехи всегда были и будут.
Скорняков согласно кивнул и задумался. Помехи… Тоже проблема. Достается бедолагам-эртэвэшникам. За пультами локаторов слепнут в темноте над экранами. Сам Гуриновач постарел раньше времени от забот.
— Людям дайте отдохнуть, Василий Демьянович, пока пауза. Пусть чайку попьют. Дайте, пожалуйста, по селектору команду. — Скорняков протянул Гуриновичу микрофон.
Доводы Беловола убедительны, но и главный локаторщик по-своему прав. Да, надо еще подумать. Он вскинул брови и жестом пригласил доложить полковника Седых. Тот, как всегда, был краток и точен:
— Летчики действовали уверенно, все перехваты, за исключением двух, выполнены на заданных рубежах. Качество и параметры перехватов определим после дешифрирования пленок и сарпограмм, о чем вам будет немедленно доложено. В процессе вылетов были грубо нарушены правила управления экипажем Грибанова. В частях идет подготовка летчиков и техники к вылетам.
— Прошу вас, Евгений Николаевич, досконально разобраться с полетом Грибанова.
— И строго наказать виновников! — подал реплику Лисицын, бросив короткий взгляд на Скорнякова. — Могли летчика погубить!
Скорняков выждал, пока закончил Лисицын, и продолжил:
— Вылетайте со Смольниковым сегодня же. «Пройдите» по всей цепочке управления. Прослушайте все магнитофонные записи радиообмена. И непременно найти виновника! Грибанов запрашивал соседний полк, оттуда ответили: «Занят своими, подождите». Будто Грибанов мог сесть, словно бог Саваоф, на облако и подождать. Видишь, как отмахнулись: «Занят своими». Грибанова от полетов не отстранять, наказать — и пусть летает! — Скорняков посмотрел на Лисицына. — Что касается вашей, Петр Самойлович, реплики, то скажу прямо: предложение полковника Седых о подъеме в воздух истребителей в сложнейших условиях погоды было правильным и оправданным. Да, пришлось идти на риск! Но ради чего? Ради того, чтобы дать возможность летчикам испытать себя в экстремальных условиях. Каждый пилот увидел свои возможности в настоящем деле, в архисложной воздушной обстановке. Будем считать, что сегодня полковник Седых выиграл бой.
Скорняков расхаживал между рядами АРМов и кресел, жестикулировал, его лицо светилось.
— Что же касается управления боевыми действиями, Петр Самойлович, скажу откровенно — этот участок будем подтягивать. — Скорняков остановился напротив Седых, обнял его, похлопал по спине: — Спасибо тебе, Евгений Николаевич! От всех нас спасибо. Авиация действовала хорошо, а ты, естественно, как и вся наша авиация, только чуточку лучше. Спасибо… Отмечаю четкие и грамотные действия полковников Смольникова и Приленского при отражении массированного налета. Они по-настоящему помогли нашей авиации.
Авиация!.. Пока летал, Скорняков не заметил, как перешагнул молодость, не замечал ни седин на висках, ни морщин на вечно озабоченном лице. Никогда и никто не видел его хмурым, с потухшим взором, усталым; скорее, наоборот, люди видели его всегда бодрым, с хорошим настроением, чуточку улыбчивым; даже когда он бывал строг, на его лице виднелись следы только что слетевшей с губ улыбки. Настоящий человек, тем более — руководитель, считал Скорняков, должен обладать радостным восприятием жизни, которое невидимыми лучами переходит на подчиненных ему людей, подбадривает их, помогает им преодолевать житейские и служебные трудности.
Доложили и другие должностные лица. С особым вниманием Скорняков слушал доклад разведчика. Подействовало «влияние». Совсем другое дело. «Противник» готовится к очередному массированному налету, собирает авиацию, беспрерывно поднимает в воздух разведчиков, до минимума свел радиопереговоры, установив по всему региону режим радиомолчания.
— Что ж, товарищи, — Скорняков поднялся с кресла, — разведчик повелевает нам быть на КП. Пока оперативная пауза. Всем думать, считать, моделировать варианты боя. Кто сможет — отдых на полчаса. Не больше.
Анатолий Павлович почувствовал усталость, схожую с той, какая овладевала им после ночных полетов; не хотелось ни спать, ни есть, хотелось просто вот так сидеть не двигаясь. Он непроизвольно опустил плечи, вытянув затекшие ноги, отчетливо слышал все переговоры по селектору, телефонные звонки, стук телетайпа; постепенно звуки стали утихать. Надо было бы чуть-чуть отдохнуть, расслабиться, позабыть на время всю эту суматоху, но этого он позволить себе не мог. Единственное, что разрешал в подобные минуты командующий, — едва доносившуюся из вмонтированных в столы динамиков музыку. И на этот раз он подал условный знак Прилепскому, и в зале тихонько зазвучал ноктюрн Грига.
