Витька Шилов стоял в сторонке и посвистывал сквозь редкие зубы.
Петька подошел к нему, толкнул плечом:
— Знаешь, в чем дело?
Витька Шилов сплюнул под ноги и рассказал Петьке то, о чем знал и что предполагал:
Тонька на днях совсем плохое письмо получила. Братишка ее писал: мол, помираю… Десять зажигалок он одолел на своем чердаке, а одиннадцатая дом этот все–таки зажгла. Братан Тоньки совсем уже большой — ему четырнадцатый пошел. Но пожегся он здорово и, наверное, уже помер. Однако успел написать: с мамой совсем худо — с голодухи еле шевелится. Тут все и приключилось. Тонька цельную неделю есть не ела — хлеб собирала, сухари для посылки сушила. Кусков десять у нее уже было. Димка–то и понял, что она хочет мамке сухари послать! Вот и свистнул, в общем, у тети Капы простыню и наволочку. Хотел местным загнать, чтобы помочь Тоньке, да влип. Капа его и того, жердинкой. Худо ему теперь будет. Ты знаешь анекдот про зайца и верблюда? Нет?
— Не знаю, — сознался Петька.
— Э-эх ты! Вот и Димка не знал. Теперь он, как тот заяц, должен доказать, что он не верблюд!
Петька стоял ошарашенный. Как же это? Почему так жестоко? Ведь свои же все!
Не знал «сказочник», что ждут его впереди еще более жестокие испытания.
А Димку Тимофеева воспитательницы поняли: не хотел он тете Капе сделать плохое, хотел помочь девочке, товарищу. И не пришлось ему долго доказывать разницу между верблюдом и зайцем.
Вот и ты, весна! Весна в Западной Сибири, в южной части ее, быстрая и удивительная. Как неожидан мороз осенью, так и солнце весной — вроде бы вчера только светило, а сегодня жарит вовсю, припекает, и не только снега — льды плавит. Даже на таком озере, как Становое.
Это было великолепное озеро — чистое, светлое и холодное. А какие гольяны водились в нем! А красноперая плотвица да золотистые караси! Может, и нет их ныне. А тогда — были.
В самом начале мая, отпросившись у воспитателей, помчались ребята на Становое купаться. Зиму пережили, малость повзрослели, и захотелось узнать, почувствовать другое: а какая ты, Сибирь, весенняя? По озеру еще плавали льдинки, но солнце уже ярилось. Ни ветерка в тот день не было.
— У-ух ты, мать честная! — крикнул Юрка Янюк и прыгнул в воду с невысокого обрыва.
Поскидав брючата, рубашонки и майки, за Янюком ринулись и остальные.
Плавать умел мало кто, но побарахтались вдосталь. На берег выскакивали посиневшими: вода была ледяная.
А потом разогрелись на солнцепеке. И до чего же было хорошо! Почти лето! Солнце! Весна!
Кто помладше — тоже грелись и по дурости обгорали, чтобы потом не спать, а крутиться на топчанах. А вот Миша Лейбович, парень лет четырнадцати, продолжал купанье (хоть бы хны!) в этой ледяной купели. Он доплыл почти до середины озера, а потом спокойно повернул назад. Лейбович плыл быстрыми, широкими саженками. Руки у него были очень сильными: когда он подгребал под себя, то высовывался из воды чуть ли не по пояс.
Вышел он из озера серо–синий, весь в пупырышках, но, чувствовалось, ему были приятны восхищенные взгляды товарищей.
Но вот время перевалило за полдень. Пора было и на обед спешить.
Кряхтя и постанывая, попекшиеся на солнце огольцы натягивали на себя одежонку.
Когда возвращались в интернат, под рубашкой огнем пылали спины.
— Ха–а–рашо! — сказал Юрка Шестакин. — Ха–а–рашо все же!
С ним нельзя было не согласиться. Действительно, хорошо было на озере!
— Ирина Александровна, пойдемте завтра в лес, — предложил Валерий Белов, увидев пионервожатую. — Будем сок березовый пить. Его сейчас еще много. Мужики с бадейками ходят!
— Ладно, ребята. Договорились! — согласилась Ирина Александровна. — Только, чур, далеко не разбредаться!
На следующий день, позавтракав, они пошли в лес.
Снова было очень тепло. На огороды и пашни пикировали скворцы. Над замшелыми баньками на задах огородов кричали, кружились стремительные ласточки. Ковырялись в земле грачи.
Детвора прошла мимо элеватора, мимо кладбища, начинающегося за ним. Кладбище было небольшое, очевидно, новое — кресты свежетесаные или чуть потемневшие, но все же не очень давние.
Километра за полтора от кладбища начинался лес. На опушке стоял дом лесника. Рядом — хозяйственные постройки: хлев, сарай, овин.
Недалеко от кладбища Ирина Александровна сказала:
— Колхоз дает нам гектар земли. Здесь вот. И мы посадим картошку — второй хлеб. Посадим для себя, для всех нас. Как вы на это смотрите?
— Хорошо смотрим! — крикнул Толька Лопата.
— Поедим картошечки! Своя — она вкусней! — подхватил Яша Линдан.
— А копать–пахать кто будет? — задиристо спросил Вовка Рогулин по прозвищу Дед. — Мы же не лошади!
— Землю вскапывать, сажать и убирать картошку будем сами, — строго и спокойно сказала Ирина Александровна. — Но об этом — завтра. А сейчас — смотрите скоро лес. Иванов, Тимофеев, подтянитесь!
Петька и Димка Тимофеев, немного поотстав, стояли на коленках посреди дороги и подбирали с земли хлебные зерна. Видно, просыпалась рожь из дырявого мешка, когда кто–то куда–то вез ее.
К ним присоединилось еще несколько мальчишек. И даже одна девчонка — Тамтре.
Они старательно брали в горсти пыль с редкими зернышками и, процеживая меж пальцев, продували ее.
— Мальчики! Тамара! Что вы делаете? Это же грязь! Как вам…
Ирина Александровна умолкла на полуслове, увидав, с какой жадностью поедали дети найденные на дороге зерна.
Когда было подобрано и отправлено в рот последнее зернышко, она сказала со вздохом:
— Эх вы, шалопаи! А теперь — быстро! Идите быстрей! Лес уже рядом.
Лес еще только начинал зеленеть. Он шуршал набухающими и лопающимися почками и весь был в светлой радости наступающего цветения. Весна нежно ласкала его, щедро поила волшебными соками и солнцем, и он хорошел на глазах. А впереди было еще лето. Целое лето! Каким же красавцем он станет тогда, лес!
— Далеко не разбегайтесь! — крикнула Ирина Александровна.
А ребят уж и след простыл. Да и девчонки тоже куда–то исчезли. Возле пионервожатой остались только две–три девчонки–трусишки, которым было все в диковинку и все страшно. Далее куст и та ворона, которая сама этого куста боится…
Два Юрки — Шестакин и Топорков, а с ними Шахна, Николай Шестаков и Петька Иванов отошли от остальных ребят подальше — туда, где березы были постарше, а значит, и потолще — соку из земли они тянули больше, чем их молоденькие сестры.
Говорят, что сок молодых березок слаще. Но это неверно.
— На–а–шел! — заорал вдруг Петька, облапив великолепную березу.
К нему ринулись ребята.
— Что нашел?
— На–а–шел! — продолжал вопить Иванов. Лес кругом был тихий и в то же время звонкий. В отдалении била на взлете крыльями тетерка, быстро–быстро выстукивал свои позывные дятел.
— Чего нашел–то? — рявкнул Николай. — Берез тут навалом! Заруби любую — сок будет.
И это слово «заруби», и это грубое желание — скорей бы добраться до сока — пригасили в мечтательных Петькиных глазах радость солнечного весеннего дня, нарушили поэзию леса.
«Заруби» — это, конечно, было условно. Зто значило: сделать треугольную насечку на коре дерева и в нижний, острый угол этого треугольника вбить остро отточенный деревянный клинышек или вонзить топорик, а под «плачущей» березой поставить жбанчик. Потом можно уходить хоть на сутки — за это время жбанчик окажется полным.
— Так чего же ты орешь? — снова спросил Николай.
— Нашел! Жбан под засечкой нашел! Видать, местный кто поставил… Полнющий жбан! Хоть пей, хоть с собой бери! — поделился своим открытием Петька и, погладив белую, в черных брызгах–черточках рубашку дерева, тихо попросил: — Не «сушите» березы.
Это значило: не губите, не надсекайте другие деревья.
— Чего это ты зазаботился?! — удивился Шестаков и шагнул раздраженно к Петьке. Ребята обступили их.
— Так они ж красивые! Порежем, пораним, а для чего? Зачем нам другие, когда эта вон уже сколько сладости налила?
— Верно вроде бы, — сказал Топорков. — Только если мы этот сок заберем, получится воровство. Не мы бадейку ставили, не нам и брать.
— Так мы и брать–то не будем! — крикнул Петька — В карманах не унесем, а попить — попьем!
— Цыц! О чем спор? — Николай встал на колени и хлебнул нежно–сладкого напитка.
Потом из большого деревянного жбана пили все. Зачем было надрубать другие березы, когда уже кто–то пустил сок из этой, одной!
Жбан стоял «под соком», наверное, давно. Бог знает, кто поставил его!
Ребята сок выпили, осушили жбанчик. Пусть их ругают! А может, и ругать не будут — натечет–накапает еще, пока хозяин придет…
— Ма–а–альчики!.. Де–е–вочки! — собирала все Ирина Александровна своим звонким, красивым голосом. — Не уходите далеко!
