Что касается актеров, продолжавших играть во время обстрела, по этому поводу я могу привести подлинные слова Петра Петровича, слышанные мной уже много времени спустя, в мирной обстановке. Когда я ему напомнил про случай в сарае, он на мой вопрос ответил несколько даже удивленно:
— Но позвольте, голубчик, мы же играли, то есть работали. А во время работы актеры могут покинуть сцену только в исключительных случаях, ну, например, когда возникнет пожар в зрительном зале. Да и то, знаете ли, не прервешь же сразу игру. Может подняться паника среди зрителей. Дисциплина! — так закончил он свое объяснение.
Как бы там ни было, актеры продолжали игру, зрители, затаив дыхание, следили за ней. Актерам пришлось разыграть много сценок, солдаты долго не отпускали их, устроив под конец такую овацию, какой позавидовали бы даже прославленные столичные мастера сцены. Им устроили сердечные проводы и надарили подарков: Катеньке — печенья из доппайка, Ивану Степановичу, хотя он не курил, — самодельный портсигар и зажигалку, Петру Петровичу — трофейную саблю. Почему-то его посчитали самым воинственным из всей бригады.
Обратный путь к бричкам артисты проделали вполне благополучно. Немецкие пулеметы молчали, и артисты просто пригнулись, проходя опасное место. В экипажах разместились, как и раньше: Петр Петрович — с командиром полка, Иван Степанович — с Катенькой. На коленях Петра Петровича лежала подаренная ему сабля.
— Вы не ругаете себя, Петр Петрович, за то, что пошли в батальон? — услышал он голос командира полка.
— О нет, я счастлив, счастлив…
— Другая бригада будет себя чувствовать, пожалуй, не совсем приятно.
Другая бригада… Петр Петрович совсем забыл о ней, занятый своими переживаниями.
— Наши двойники!
— Двойники? Почему двойники?
— Тоже трое. И тоже женщина…
— Точно.
— В одном месте нас даже спутали.
— Да, действительно. И машины одинаковые.
— Они все время ехали перед нами. И вот, наконец, здесь мы съехались вместе. Признаться, я их начал побаиваться.
— Почему?
— Куда ни приедем, говорят, перед вами только что выступали трое. Голубчик Александр Измаилович, я, может быть, скажу глупость. Но нельзя ли еще разок проверить, кто они такие?
— У вас есть какие-нибудь сомнения? — тревожно спросил командир полка.
— Возможно, это мои домыслы…
— Расскажите, пожалуйста. На чем они основаны?
— Да видите ли…
И Петр Петрович изложил свои соображения: приехали их двойники к понтонерам, а через некоторое время начался воздушный налет, приехали в штаб дивизии — и снова жестокий артобстрел, во время которого был убит командир соединения.
— Возможно, случайное совпадение? — попытался он смягчить свои подозрения.
Командир полка отнесся, однако, со всей серьезностью к его словам. Он приказал ездовому вовсю гнать лошадей. Из-под копыт полетели тяжелые комья грязи, залепляя лицо, одежду Петра Петровича.
На этом аллюре кони влетели в село и остановились как вкопанные у дома, где пребывала вторая бригада. Артисты продолжали сидеть за столом с помощником командира полка по хозяйственной части.
— Вот и мы! — сказал командир полка. — Жаль, что вы не поехали. Очень удачная поездка!
— Мы видим! — засмеялась балерина, с изумлением глядя на Петра Петровича, залепленного комьями грязи.
Петр Петрович, ошеломленный бешеной ездой, стоял посреди комнаты, не зная, что делать. Во рту хрустел песок, глаза застилал туман, уши не слышали.
Общими усилиями с него стянули шинель и повели в соседнюю комнату, где с помощью ординарца он был отчищен и отмыт.
Командир полка между тем затеял разговор с артистами бригады номер два.
— А мы тут без вас занимались военными вопросами, — развязно сказал фокусник. — Почему вы так долго не ликвидируете немецкий «котел»? Вот майор, — указал он на помощника по хозяйственной части, — сообщил нам, что послезавтра начнется наступление. Скорей бы!
Командир полка зло взглянул на помпохоза и в душе пообещал намылить ему голову за болтовню. Про себя он решал сложную задачу: как проверить, кто эти люди? Надо известить особый отдел, подумал он, там скорей разберутся.
А пока отчищенный и отмытый Петр Петрович вытирался в другой комнате полотенцем, к нему ввалился Володя и стал делать ему таинственные знаки.
— Вы, голубчик, проспались? — участливо спросил Петр Петрович.
Но, очевидно, что-то потрясло отважного шофера, обычная грубоватость покинула его, он на цыпочках подошел к толстяку и зашептал ему на ухо:
— Стучит!
— Кто стучит? — вскинул на него недоуменный взор Петр Петрович.
— Он!
— Да кто он?
— Ихний шофер!
— Так отоприте, ему, голубчик, пусть войдет, — со святой улыбкой проговорил Петр Петрович.
— Отпереть! А кто его запирал?
— Ничего не понимаю, что вы говорите.
В самом деле, из бессвязных, торопливых высказываний шофера вряд ли что-нибудь можно было понять.
— Да я же вам русским языком говорю: стучит! — подчеркнул Володя последнее слово, придавая ему какой-то особый смысл, которого, по правде говоря, опять не понял Петр Петрович. — И глушит мотором. Понятно?
— Так что ж из того, что стучит. Может, мотор испортился. Вы что-то, голубчик, путаете!
— Я путаю! — раздраженно пожал плечами Володя. — Да я эту самую музыку как свои пять пальцев знаю. Шпион сидит сейчас в машине и разговаривает со своим немецким штабом. Разбираться надо!
— А!.. — хлопнул себя по лбу Петр Петрович, наконец догадавшись, о чем говорит Володя. — Боже мой! Надо их хватать, хватать немедленно! Бегите скорей, Володя, к командиру полка… Или нет, я побегу… Или нет…
Он задергал Володю, то толкая его к двери, то отталкивая от нее.
К счастью, командир полка сам выглянул в дверь и спросил Петра Петровича:
— Вы готовы?
Петр Петрович делал ему отчаянные знаки, показывая на открытую дверь.
— В машине стучит! — Петр Петрович от волнения забыл, как называется азбука Морзе, и забарабанил пальцами по руке командира полка. — Стучит, как ее… — повернулся он к Володе.
— Морзянка! — подсказал Володя.
— Да, морзянка… Он все слышал… наш шофер…
Командир полка сразу понял.
— Прошу вас, — сказал он, — пройти в ту комнату и не подавать виду, что вы что-то знаете.
Толстяк так и сделал.
Появление отчищенного и отмытого Петра Петровича было встречено дружными возгласами артистов.
— С добрым утром! — невпопад сказал он, забыв, что уже ночь.
Все засмеялись.
— Ах, извините, я помылся и подумал, что утро.
Потом он повернулся к фокуснику.
— Вы сегодня замечательно нас повеселили… (он чуть не прибавил «милостивый государь») Чудесные фокусы!
— Это моя профессия с детства.
— Разрешите узнать, где вы учились (опять просилось «милостивый государь»)?
— В специальной школе.
На этом дипломатический разговор был исчерпан, а развязка все не наступала. Петр Петрович томительно ждал, беспокойно ерзая на стуле. Что там творилось около машины? Может быть, сейчас раздастся оглушительный взрыв, рухнут стены, потолок…
Когда в комнату вошел с любезной улыбкой командир полка и с ним капитан и старший лейтенант, тоже улыбающиеся, Петр Петрович изумленно уставился на них. Значит, Володя опять что-то напутал. Но капитан встал возле фокусника, старший лейтенант — возле аккордеониста, командир полка — около балерины.
— Теперь прошу минутку внимания, — сказал командир полка и резко крикнул: — Руки вверх! Немецким гостям рекомендую не сопротивляться. Ваш радист-шофер арестован.
При этих словах все в комнате пришло в движение. Петр Петрович в растерянности первый поднял руки вверх. Иван Степанович, не бывший в курсе дела, привстал с места, не зная, что делать. Катенька побледнела. Фокусник и аккордеонист схватились было за карманы, но их руки уже держали капитан и старший лейтенант. Балерина вскочила, со страхом глядя на своих сообщников. Тут же в комнату вошли солдаты и увели всех троих.
Эмка с бригадой фронтовых артистов едва тащилась по раскисшей дороге и недалеко от какого-то железнодорожного разъезда окончательно застряла. Вся дорога впереди была забита машинами, «загоравшими» здесь вторые сутки, хотя солнца не было видно. Удивительное слово придумали шоферы: «загорать». Придали новый смысл старому понятию — загорать на солнце, загорать в машине.
И там и тут спокойствие, терпение и полное выключение нервов.
Сколько времени предстояло «загорать», никто не знал. Ходили слухи о страшных заторах на дорогах до самой Умани.
