— Послушай…
— Что?
Штурман уже готов был рассказать Адмиралу обо всем — и о том, что ходил в дом к англичанке, и о том, как она стала его любовницей, но передумал.
— Что? — снова спросил Адмирал.
— Люсьен предложил мне подписать определение.
— И что?
— Я сказал, что подумаю.
— Здорово! — закричал Адмирал. — А какую рожу скроил Люсьен?
— Недоволен.
— Что там такое в этом определении?
— «Отказ от участия в операции со ссылкой на нездоровье, но без обращения к врачу». Что-то в этом роде.
— Ну что ж, — сказал Адмирал, — так примерно и было, правда?
— Как! — заорал штурман. — Ты хочешь, чтобы я подписал подобное определение! Но ведь в нем не все сказано! Нужно объяснить, как это произошло. Перед словом «отказ» добавить: «Выбросившись за четыре дня до этого из гибнувшего самолета…» и прочее. Ты прекрасно понимаешь, что без такого упоминания…
— Ты прав, — сказал Адмирал. — Успокойся.
— Если делу дадут ход, я пропал.
— Может быть, — сказал Адмирал, — может, и так. Ну, а что же Люсьен?
— Он этого не ожидал. Он просто отпустил меня, ничего не решив. Потом я все обдумал. Нет, это невозможно. Я не могу подписать.
— М-да.
— А если бы с тобой так поступили, ты что, промолчал бы? — снова яростно закричал штурман. — После двадцати четырех налетов на этот проклятый Рур, после всех этих мясорубок, вроде Киля, тебе что, понравилось бы, если б тебе вот так плюнули в морду? Будь еще это вначале — ладно, мол, на войне не до сантиментов и мы здесь как раз затем, чтобы рано или поздно дать себя убить, чем больше могил, тем больше славы начальству… но после всего! После взлетов среди непролазной грязи и постоянного страха, что по дороге в тебя врежется какой-нибудь болван! После того, как твоих товарищей разносит в щепы над объектом, да и всего остального? Не ожидал я от тебя, добавил он и отвернулся.
— Бедняга, — сказал Адмирал. — Ты еще хлебнешь горя.
— Тем хуже.
— Впрочем, мне кажется, — потягиваясь, сказал Адмирал, — мне кажется, тебе наплевать.
— Отчасти, — ответил штурман, немного помолчав. — Отчасти и наплевать.
— Ну вот, а еще три дня назад тебе это совсем не было безразлично. Ты был даже очень несчастлив. Что-то изменилось с тех пор?
— Нет.
— Врешь, — сказал Адмирал и, положив руки ему на плечи, приблизил к нему свою физиономию. — Давай рассказывай. Думаешь, я тебя не знаю? Нет, старую лису не проведешь!
— Да ну, — сказал штурман, — ничего особенного. Ты угадал. Я встретил девушку. Адмирал просиял.
— Вот видишь! Что еще нам нужно для счастья! Славная девочка?
— Главное, в ней меньше сложности, чем во мне.
Потому мне и хорошо.
— Ну и прекрасно. Ты в этом нуждался. Я тебя знаю, — повторил он. — Тебе нужно, чтобы тебя любили.
— Может быть, — тихо ответил штурман. — А ты сам понимаешь, что никто здесь, кроме тебя…
— Ладно, — перебил его Адмирал. — Все должно устроиться, но как быть с этим тупицей Люсьеном? Я всегда подозревал, что он глуп, но не до такой степени… Я с ним поговорю. Потребую, чтобы он оставил тебя в покое. Ты подпишешь определение, если он тут же перед тобой его порвет?
— Если порвет, подпишу.
— Тогда предоставь мне свободу действий.
— Хорошо, — сказал штурман. — Пока.
— Будь осторожен с девочкой, — улыбнулся Адмирал. — Не проводи у нее все время. Ведь ты под арестом.
Туман плыл над равниной. С трудом можно было различить дубы, цепочкой вытянувшиеся вдоль поля; аэродром, казалось, вымер. Не слышно было ни звука. Летчики двигались в тумане как тени, а вокруг машин суетились люди — заливали горючее и осторожно подвешивали бомбы в отсеках.
Штурман вернулся к себе, запер дверь. Дневальный уже закончил уборку и затопил печь; штурман растянулся на постели. Да, женщина и в самом деле славная, он никогда бы не подумал, что все может быть так просто. Он обнял ее, она не сопротивлялась. Штурман уже забыл, какими нежными и крепкими могут быть узы,
связывающие мужчину и женщину. Потушив лампу, словно желая бежать от всякой реальности, он лежал рядом с женщиной на красной кушетке. Она спросила, почему он не пришел раньше.
— Потому что боялся.
— Боялся? — воскликнула она со смехом. — Чего? Ты бомбишь Рур и боишься меня?
Все было гораздо сложней. И действительно, совершая вещи трудные и страшные, можно в то же время бояться показать себя смешным или навязчивым.
— Разве не видно, когда женщина хочет тебя?
Она сразу стала называть его на «ты» — верно, читала много французских романов, и ему это нравилось.
— Не знаю, — ответил он. — Все не так просто. Он рассказал ей, как обошелся с ним командир эскадры, и на душе у него стало легче. Он больше не был одинок на этой земле. Женщина пожалела его и, словно ребенка, заключила в нежную колыбель своих объятий. Он ненадолго заснул, положив голову на ее грудь, такую крохотную, что она казалась даже бесполезной; он начинал надеяться, что нашел наконец прибежище. Потом он встал.
— Мне нужно идти.
Теперь он знал ее фамилию и пообещал написать ей или позвонить по телефону. Внешне такая хрупкая, она была сама жизнь и милосердие, и он вспоминал всю ту глубокую и согревающую душу нежность, которую она ему подарила. Отныне командиру эскадры не так просто будет с ним справиться.
Он оделся, а она еще лежала, вытянувшись на кушетке и повернув к нему лицо, озаренное отсветом того, что должно называться любовью; она была похожа на стебель цветка, примятого бурей. Внезапно он склонился к ней, не говоря ни слова, взял ее за плечи и долго смотрел на нее с какой-то растерянной нежностью.
— Что ты? — спросила она.
— Ничего. Просто смотрю на тебя, чтобы лучше запомнить. Знаешь, — добавил он, — я ведь до сих пор не разглядел тебя хорошенько. Я хочу знать лицо женщины, которая так добра ко мне. Она опустила ресницы, словно в глаза ей ударил слишком яркий свет.
— Ты казался таким печальным в ту ночь, когда пришел во второй раз. Еще печальней, чем в первый раз, когда упал с неба под мои окна.
Он осторожно прикрыл за собой калитку и зашагал прочь. Карусель красных, зеленых и белых самолетных огней кружила над базой, но штурман не испытывал привычной тоски. Он был счастлив. Он подошел взглянуть, не просачивается ли свет из-под двери Адмирала, потом вернулся к себе и лег.
— Знаешь, — сказала ему женщина, — твой портсигар так и не нашли.
Адмирал толкнул дверь, не постучав. Командир эскадры кончал подписывать бумаги, которые подавал ему помощник. Перевернув очередной листок, он быстро прочитывал, слегка нахмурившись и чуть шевеля губами, потом выводил на странице замысловатую роспись.
— Привет, Адмирал, — сказал он.
— Привет, шеф.
С командиром эскадры Адмирал держался запросто. В свое время оба служили капитанами в одной части, а потом Люсьен «пробился», как выражался Адмирал, кривя при этом губы. Люсьен был честолюбив. Многие считали, что настойчивость у него заменяла способности, а умение приспосабливаться в свою очередь заменяло настойчивость. Ладить с начальством он был большой мастер, и это смешило Адмирала, который, как бык, всегда шел напролом, «Вот вам и результат, — говорил обычно Адмирал, когда удивлялись тому, что он все еще капитан. — Мне не хватает гибкости». При этом он держался с Люсьеном как равный с равным и открыто смеялся над глупостями, которые тот делал.
Выждав, пока командир эскадры торжественно захлопнул папку рапортов и приказов и отпустил помощника, Адмирал прямо приступил к делу.
— Я пришел поговорить насчет Рипо.
Командир эскадры нахмурил брови и прищурился.
— Ты хорошо знаешь Рипо? — спросил он.
— С тех пор как мы здесь, я вижусь с ним каждый день. Он отличный малый.
— Он поступил с Ромером не очень-то красиво, — сказал командир эскадры.
— Брось шутить! — со злой усмешкой воскликнул Адмирал. — Каждый из нас знал, что Ромер сломает себе шею. Парень он был хороший, но пилот никудышный, в своем экипаже не пользовался никаким авторитетом, да и экипаж не большего стоил. Так что… Нечего играть словами, — продолжал он, усевшись напротив командира эскадры верхом на стуле. — Сам-то ты полетел бы штурманом с Ромером?
— Будь я штурман…
— Ты согласился бы летать под началом Ромера? — вспылил Адмирал. — Ромер не умел точно держать курс., Он расстроился из-за этой истории, впрочем, было от чего, — добавил он со смехом.
— С хорошим штурманом… — начал командир эскадры.
— Это Ромеру не помогло бы. В одном можешь быть уверен: к себе в экипаж я бы Ромера не взял ни за что. Даже стрелком.
— Ты вечно перегибаешь палку, — сказал командир эскадры.
— Нет, — возразил Адмирал. — Это ты, это вы все перегибаете палку, наказывая Рипо. Он всегда был на хорошем счету. За ним двадцать два вылета, и его не в чем было упрекнуть. Не виноват же он в том, что машины столкнулись и он при этом уцелел. Эта история у кого угодно отобьет охоту лететь с Ромером, самому накликать на себя несчастье.
