Победа Сталина значила, что коммунизм смрадной плесенью затянет весь континент, разложит основную ткань жизни и превратит всю Европу (и только ли Европу?) в одну сплошную гноящуюся язву. Коммунизация, то есть физическое уничтожение всего, что способно самостоятельно мыслить, превращение оставшейся, обезглавленной массы в пушечное мясо для штурма сохранившегося после войны капиталистического мира, одним словом — всё то, что происходит сейчас на юго-востоке Европы, маячило неизбежным концом этого пути. И если ставших на сторону Гитлера обвиняют сейчас в том, что они «действовали против интересов всей западной цивилизации», то этим обвинителям было бы очень трудно доказать, что ставшие на сторону Сталина боролись за сохранение и процветание западной христианской культуры. Так же точно нелегко было бы этим обвинителям убедить сейчас румын, венгров, болгар и других, что этот способ самоубийства, то есть выбор Сталина, имеет какие-нибудь преимущества перед первым и что выбирать в свое время нужно было непременно его.
Можно возразить, что всё это стало понятным и ясным уже после конца войны, после того, как неожиданно для Запада опустился «железный занавес». Но ведь неожиданностью было это только для Запада, еще и до сих пор не понявшего, что такое коммунизм в действительности. Можно допустить, с точки зрения обвинителей и судей, невероятное, а именно, что на востоке Европы это предвидели и раньше: коммунизм здесь наблюдали не из прекрасного демократического далека, а в непосредственной близости.
Итак, выбор был небольшим: Гитлер или Сталин. Третьего не было дано. Те, кто считал, что западные союзники не смогут или не захотят остановить стремление Сталина расширить «сферу своего влияния», оказались правы. И если тогда, в начале войны, с их стороны это было непростительно мрачным пессимизмом, то сейчас, после войны, им нельзя отказать в некоторой дальновидности. Кто же мог предвидеть такие подробности, что железный занавес упадет над Эльбой, а не над Рейном или не по Атлантическому побережью, и кто может дать гарантию, что этим еще не кончится?
Спасаясь от Сталина, на сторону Гитлера становилось, в той или иной степени, почти всё, что органически не могло принять коммунизма. Миллионы людей, в общей сложности десятки миллионов в Европе, во всех странах без исключения (чем восточнее, тем больше) — и во Франции, и в Дании, и в Бельгии и Голландии, не говоря уже о государствах Прибалтики — Эстонии, Латвии и Литве, не говоря о юго-востоке Европы и не считая прямых сателлитов Германии, шли на сотрудничество с Гитлером. На сотрудничество — от активного участия в походе на восток до работы, хотя и с проклятиями, на вооружение германской армии. Всё сказанное характерно для больших чисел, характерно для среднеарифметического европейца, притом политически не совсем слепого. Были, конечно, отклонения и перегибы и в ту и в другую сторону, были люди, которых к Гитлеру толкал не страх перед Сталиным, а увлечение национал-социализмом как политической доктриной, и были люди, которых симпатии влекли к Сталину, к коммунизму в большей степени, чем от Гитлера отталкивала вражда.
Гитлер звал за собой все антикоммунистические силы Европы, но использовать хотел их только в своих эгоистических немецких интересах. В гигантскую борьбу, начатую тридцать лет тому назад русским народом за «быть или не быть» ему, русскому народу, потом его соседям, а потом, может быть, и всему миру, — этот простоватый парень влез со своими мелкоуездными идейками о создании мировой империи с «херренфольком» во главе.
Гитлер был провинциалом, ограниченным и неумным, и, конечно, не мог ни понять, ни согласиться с тем, что все его войны, походы и победы это только эпизод, только пролог борьбы, по-настоящему тогда и не начавшейся. Своим предательством общечеловеческих интересов, тупостью и жадностью он помог Сталину выиграть первую схватку, — Сталину, для которого Америка и Англия, как и Германия, как и весь остальной некоммунистический мир, были врагами совершенно одинаково ненавистными.
Советская пропаганда уже во время войны, особенно после психологического перелома в сторону советской победы, начала подготовку коммунизации Европы. Она упростила, примитивизировала происходившие здесь процессы, и все, кто мог противостоять коммунизму в будущем, хотя бы во время войны они и боролись против Гитлера, были занесены ею на черную доску «предателей», «фашистов», даже «гитлеровцев» и т. д., подлежащих уничтожению. Вся Европа, в советском толковании, делилась на «демократов», т. е. коммунистов и им сочувствующих, и «фашистов», т. е. тех, кто за коммунизмом не шел и пойти не собирался. Это толкование в значительной степени удалось внушить и западным союзникам, во всяком случае на первые послевоенные годы.
Не все те, кто не пошел за Гитлером, пошли за Сталиным. Были миллионы людей, которые и одного и другого считали злом равных категорий. Они пытались бороться и против одного и против другого. Это значило бороться против всего мира, потому что врагов Сталина его западные союзники считали и своими врагами. Трагедия Драже Михайловича и его организации только наиболее яркий пример из судеб миллионов людей.
Сложной и малопонятной для стороннего наблюдателя была обстановка в Европе. Менее сложной, но еще более непонятной была она в Советском Союзе. В начале войны, в первые месяцы, на вопрос «Гитлер или Сталин?» миллионные массы русского народа, в том числе и значительная часть кадровой армии, недвусмысленно высказались за Гитлера. Не потому, что они предпочитали коммунизму национал-социализм (о нем, как правило, люди, по вине советского правительства, не имели никакого понятия), а потому, что терпеть дальше Сталина было уже невозможно.
В русском народе до болезненности развита тоска по справедливости, по Правде, может быть, потому, что справедливость реже, чем кому-нибудь другому, улыбалась ему за тысячелетнюю историю.
На заре государственного самосознания — княжеские раздоры, тяжесть которых падала, прежде всего, на народ, потом татарское иго, потом иго дворянское и, наконец, большевизм — самое страшное из всего, что ему пришлось пережить.
Коммунистический интернационал, оккупировавший страну в 1922 году, был для русского народа всегда властью чуждой, властью вражеской, он боролся с ней, как мог, все годы ее владычества.
В жесточайших условиях советского террора (перед войной насчитывалось до 16 миллионов в концлагерях) у народа не только не исчезла вера в существующую где-то на земле справедливость, но заострилась до форм почти болезненных. Свято веря в эту правду, народ с надеждой смотрел на Запад и, изверившись в собственных силах, только оттуда ждал освобождения. В конце концов сложилось такое положение, что всех врагов советского правительства, находящихся за пределами страны, он стал считать своими или друзьями или союзниками.
Он не верил и не верит ни одному слову советской пропаганды, не без основания считая, что она органически не способна сказать ни одного слова правды. Он читал казенную советскую печать (а другой никакой нет) наизнанку или справа налево: что поносит советская власть, то для него, наоборот, хорошо, что хвалит — плохо. Если ТАСС, телеграфное агентство Советского Союза что-либо опровергает (почти единственная форма сообщений из международной политической жизни, касающихся Советского Союза), значит это опровергаемое имело место уж обязательно. Каждый успех советского правительства в межгосударственных отношениях он привык считать своей личной неудачей, и наоборот. Каждый договор Запада с советским правительством рассматривал как предательство культурного свободного человечества по отношению к себе.
Не зная остального, не советского мира, не имея возможности общения с ним, ни права поездки за границу (попытка покинуть страну карается по закону 1934 г. расстрелом), ни права получать иностранные газеты, книги и журналы (все это монополизировано властью), фактически, будучи лишенным даже права переписки с заграницей, он создал свой особый мир взаимоотношений, симпатий и антипатий, совсем не оправданный действительностью.
Гитлер, пришедший к власти в 1933 году, был встречен в штыки советской пропагандой. Русский антибольшевизм, ничего не зная о национал-социализме и рассматривая Гитлера только как врага большевизма, сразу же зачислил его в число своих друзей и союзников. Годы 1933-39 были годами травли Германии советской прессой и одновременно годами роста симпатий к ней русского народа. Освобождение от большевизма может произойти только в процессе войны, а война может быть только с Германией — сознательно или подсознательно приняла эту формулу большая часть народа. Начало похода Гитлера на Восток и было понято народом как начало его освобождения. Не как возможность освободиться, а именно как освобождение. Нужно побывать в России, посмотреть людей, увидеть, до чего довела их советская власть, чтобы не удивляться, что даже в Гитлере увидели они освободителя. Веру, что спасение придет с Запада, можно было наблюдать задолго до войны. Эта детски наивная вера выражалась иногда и детски наивными поступками. Года за три перед войной в одной из немецких газет был рассказан следующий эпизод вернувшимся из поездки немцем: Группа туристов, в которой был автор рассказа, ходит по Эрмитажу, известной всему миру картинной галерее в Ленинграде. Водит группу старичок, говорящий по меньшей мере на четырех или пяти европейских языках, из вымирающей на русской земле породы старых дореволюционных интеллигентов — обязательное пенсне на черном шнурочке, клинышком бородка, а в глазах всегда беспокойство от дюжины неразрешимых «проклятых и вечных» вопросов. Урвав минутку, когда не было поблизости никого из начальства, он скороговоркой прошептал два слова по-немецки: «спасите нас».
