- Все, все руссо - Иван? Правда?
- Не все. Но есть. Много.
Она оборвала смех, устало вздохнула, крепче запахнула тужурку и украдкой взглянула на остаток
буханки. Иван, медленно доедая свой кусок, заметил этот ее красноречивый взгляд и взял буханку, чтобы
сунуть ее за пазуху. Но не успел он расстегнуть куртку, как Джулия вдруг ойкнула и в изумлении застыла
на месте. Почуяв неладное, он глянул на девушку и увидел на ее лице испуг - широко раскрытыми
глазами она уставилась на что-то поверх его головы. Так, с хлебом в руке, Иван обернулся и сразу
увидел то, что испугало Джулию.
Поодаль в прогалине, опершись на расставленные руки, сидел на скале страшный гефтлинг. Лысый
череп его на тонкой шее торчал из широкого воротника полосатой куртки, на которой чернел номер, а
темные глазницы-провалы, будто загипнотизированные, неотрывно глядели на них. Увидев в руках
Ивана хлеб, он встрепенулся и, подпрыгивая на месте, начал хрипло выкрикивать:
- Брот! Брот! Брот!
Потом вдруг оборвал крик, поежился и уже совсем человеческим, полным отчаяния голосом
потребовал:
- Гиб брот!
- Ге, чего захотел! - саркастически усмехнулся Иван, глядя на него. Сумасшедший несколько секунд
выждал и с неожиданной злобой начал кричать:
19
- Гиб брот! Гиб брот! Ихь бешайне гестапо! Гиб брот!27
- Ах, гестапо! - Иван поднялся на ноги. - А ну марш отсюда! Ну, живо!
Он угрожающе двинулся к безумцу, но не успел сделать и нескольких шагов, как тот соскочил со скалы
и с удивительной ловкостью отбежал вниз.
- Гиб брот - никс гестапо!. Никс брот - гестапо!28
- Ах ты собака! - угрожающе закричал Иван. Его охватил гнев, появилось желание догнать гефтлинга,
но тот из предосторожности отбежал еще дальше. Заметив, что Иван остановился, он тоже стал.
- Гиб брот!..
Иван сунул руку за пазуху. Немец застыл, ожидая. Иван выхватил пистолет и щелкнул курком.
- Пистоле! - в испуге крикнул сумасшедший и бросился назад.
Иван прикусил губу; сзади к нему подскочила Джулия.
- Дать он хляб! Дать хляб! - испуганно заговорила она.
Сумасшедший между тем отбежал, приостановился и, оглядываясь, быстро зашагал вниз.
- Иван дать хляб! Дать хляб! Нон гестапо! - тревожно требовала девушка.
- «Продажная шкура, - думал Иван, злобно глядя на покачивающуюся фигуру немца. - Конечно, с ним
шутки плохи - наделает крику и выдаст эсэсманам: что возьмешь с дурака! И убить жалко, и отвязаться
невозможно. Придут с собаками, нападут на след - считай, все пропало».
- Эй! - крикнул Иван. - На брот!
Сумасшедший, ухватившись за скалу, остановился, оглянулся, и вскоре сквозь ветер донесся его
голос:
- Никт. . Ду шиссен! Ихь бешайне гестапо!
И снова подался вниз.
- Пошел к черту! Никс шиссен! На вот. . на!
Иван действительно отломил от буханки кусок и поднял его в руке, чтобы сумасшедший увидел.
Джулия, стоя рядом, дрожала от стужи и с беспокойством поглядывала на гефтлинга. А тот помедлил
немного и опустился на выступ скалы. К ним он подходить боялся.
- Ах ты собака! - снова закричал Иван, теряя терпение. - Ну и черт с тобой! Иди в гестапо. Иди!
- Иван, нон гестапо! Нон, Иван! - затормошила его за руку Джулия. - Дать немножко хляб! Нон
гестапо!..
- Черта с два ему хлеб! Пускай идет!
- Он плохо гефтлинг. Он кранк. Он гестапо...
Иван не ответил, положил за пазуху половину буханки, пистолет и пошел на прежнее место, вверх.
Джулия молча шла рядом. Он чувствовал, что так обращаться с этим сумасшедшим было опасно, но
теперь уже не мог уступить - злобная вспышка оказалась сильнее благоразумия. Джулия изредка
оглядывалась, но на них налетела мгла, кроме серого нагромождения скал, кругом ничего не стало видно
- внизу и по сторонам стремительно несся, клубился, рвался промозглый туман. Неизвестно было,
остался ли гефтлинг на месте или, может, действительно повернул обратно. Заметив на лице девушки
тревогу, Иван бросил:
- Никуда он не пойдет. Врет все.
Он успокаивал ее, но сам уверенности в этом не испытывал. Черт знает от каких только мерзавцев
зависит жизнь человека! Вот ведь больной, а выжил, прорвался в горы, ускользнул от облавы, убежал из-
под пуль. Разве удалось бы это кому-нибудь стоящему? А этот жив и еще замахивается на жизнь других.
Просто хотелось заскрежетать зубами от бессильной ярости, вспомнив, сколько самых лучших ребят
разных национальностей полегло в лагерях. Но к чему скрежет, надо перетерпеть, перенести все, иначе -
смерть!
Они уже двинулись было в обход огромного слоистого выступа, когда Иван оглянулся и сунул руку за
пазуху. Джулия также посмотрела назад, но сумасшедшего нигде не было видно. И все же Иван достал
кусок хлеба, вернулся и, поискав удобное место, положил его на камень, у которого они недавно сидели.
- Ладно! Пусть подавится! - будто оправдываясь, проговорил он.
Джулия согласно кивнула. Видно, она слишком хорошо знала, что такое предательство.
11
Ветер гнал и гнал бесконечные космы тумана. Куртка на Иване отсырела, дрожь то и дело сотрясала
тело. Он часто оглядывался, начиная сомневаться, найдет ли сумасшедший оставленный хлеб.
Появилось даже желание вернуться, забрать этот кусок и съесть самому. Чтобы как-то отделаться от
навязчивых мыслей, он быстро зашагал дальше.
Вскоре они обошли гигантский выступ, который окаменевшим птичьим хвостом торчал в небе,
взобрались выше. Вдруг туманное облако перед ними разорвалось, и беглецы увидели впереди голый
каменистый склон и взбегавшую на него тропку. Некруто петляя по камням, она куда-то вела наискось по
склону. Тропинка была но очень заметной в этом нагромождении скал, но все же они сразу увидели ее и
обрадовались.
27 Дай хлеба! Дай хлеба! Я донесу в гестапо. Дай хлеба! (нем.)
28 Дай хлеба - не буду гестапо! Не дашь - гестапо! (нем.)
20
Иван первым ступил на нее, - оглянулся назад - там, среди прядей, тумана, по-прежнему мелькали
мрачные скалы, пропасти, кое-где проплывали сизые облака. Вверху, в высоком затуманенном небе,
горел освещенный солнцем пятнистый, густо заснеженный хребет. Правда, внимательнее
присмотревшись, Иван обнаружил, что хребтов там два: дальний - могучий и широкий, похожий на
огромную неподвижную медвежью спину, и ближний - зубчатый, чуть присыпанный снегом, который
казался выше всех гор и почти в самое небо упирался крайней своей вершиной. Эта вершина выглядела
отсюда самой большой, но Иван уже постиг обманчивый закон гор, когда самая ближняя из вершин
кажется и самой высокой. Видно, все же главным тут был тот дальний - Медвежий - хребет, и думалось,
что за ним находится желанная цель их побега - партизанский Триест.
Задрав голову, Иван с минуту всматривался вверх, в этот порог на их пути в будущее, страстно
надеясь, что погони больше не будет, что самое страшное они преодолели, что люди не встретятся на их
пути - теперь им противостояла только природа, для борьбы с которой нужны были лишь сила и
выносливость. Затем взглянул на притихшую спутницу, которая, будто зачарованная суровым
великолепием гор, также вглядывалась в снежные хребты. И тогда, пожалуй, впервые у него появилась
тихая радость оттого, что перед грозной неизвестностью природы он не одинок, что рядом есть человек.
Почувствовав душевное удовлетворение, он с легким сердцем произнес любимое с детства слово:
- Айда!
Вряд ли она знала это слово, но теперь настолько созвучны были их чувства, что она поняла его и
подхватила:
- Айда!
И они пошли по тропке, что опоясывала голый скалистый косогор. Вверху, в разрывах тумана,
неудержимо ярко блеснуло низкое солнце; под его лучами клочья облаков преобразились и
