Иетс, сидевший за одним из дальних столиков, встал, ожидая, что полковник подсядет к нему. Но Девитт остановился на пороге и спросил Уиллоуби:
— Как справляется Иетс? Помогает он вам в работе или нет?
Уиллоуби знал, что любое критическое замечание, исходящее от него, будет зачтено Девиттом в пользу Иетса.
— Ну, я просто не знаю, как бы я налаживал жизнь в городе, если б не было его и его газеты. Он, правда, все еще не изжил своих радикальных настроений, но сейчас это именно то, что нам нужно. Военная администрация, полковник, этот битюг, которому нужно кое-когда давать кнута.
Его губы старательно складывались в улыбку, тон был деланно-шутливый. Еще со времени Люксембурга Уиллоуби всегда становилось не по себе, когда он вспоминал о Девитте, — как будто старик что-то знал про него или видел его насквозь; хотя что, собственно, мог он видеть? А Иетс всегда словно держал Уиллоуби на мушке, и это заставило его еще больше заинтересоваться причиной неожиданного приезда Девитта.
— Мы условились пообедать здесь вместе с капитаном Троем и мисс Уоллес — вы, вероятно, знакомы. Знай я заранее о вашем приезде, сэр, я бы, конечно, не стал занимать этот вечер…
— Мы не знакомы, но это ничего не значит, пообедаем все вместе, — сказал Девитт и помахал рукой Иетсу.
Трой и Карен вскоре явились.
— Мы все четверо — ветераны лагеря «Паула», — пошутил Уиллоуби, обращаясь к полковнику; но никто не захотел поддержать разговор, и первая половина обеда прошла в молчании. Наконец, Уиллоуби не выдержал:
— Надолго вы к нам, полковник?
Девитт вытер губы.
— Сказать по правде, сам не знаю. Генерал хотел познакомить меня с обстановкой; здесь, вероятно, немало интересного. — Он присматривался к Уиллоуби — напряженный взгляд, мешки под глазами, обвисшие щеки. У военного коменданта, надо ему отдать справедливость, жизнь хлопотливая, и приятного в ней не так много.
Иетс отметил сдержанный тон полковника.
— Креммен любопытный город, не правда ли? — обратился он к Карен.
— Генерал очень гордится вашими достижениями, — сказал Девитт Уиллоуби.
Уиллоуби ответил с нарочитой любезностью:
— Мы работаем все вместе. Трой организовал превосходную полицию, а газета Иетса, несомненно, оказывает большое влияние на немцев… Все направлено к общей цели.
Иетс наклонился вперед:
— Вы хотите сказать — я исправно печатаю все, что вы мне подсовываете?
— Это необходимо, — сказал Уиллоуби.
— Статья о бронированном генерале тоже от вас исходила? — сухо спросил Девитт.
— Генералу Фарришу она очень понравилась.
— Да, я знаю, — сказал Девитт. — Он мне рассказывал. И про вашего нового мэра тоже рассказывал. Видно, меткий стрелок этот мэр.
— Лемлейн, — сказала Карен. — Лемлейн учредил в Креммене убежище для политических жертв нацизма. Мы там нашли несколько человек из лагеря «Паула». Это убежище прозвали «Преисподней».
Уиллоуби тщательно разминал вилкой картофель. Он ломал голову, как бы перевести разговор на другую тему.
— Лемлейн, — сказал он. — Забавная фамилия. Знаете, что это значит по-немецки? Ягненочек!
— А он оправдывает свою фамилию? — спросил Девитт.
— Он — главный управляющий заводов Ринтелен, — сказал Иетс. — Сталь. Большой бизнес. Большинство этой публики — нацисты с ног до головы. Но нам везет. Как раз Лемлейн — исключение. Он даже не был членом нацистской партии — по крайней мере он сам так говорит.
— Совершенно нечего иронизировать, — огрызнулся Уиллоуби. — Мы все проверили. Он самый подходящий человек для должности мэра. Уж мы кого только не пробовали. Иетсу легко говорить, полковник. Его дело простое — нашел типографию, и печатай свою газету. А нам приходится с людьми работать!
Ему хотелось, чтобы Девитт одернул Иетса, но полковник нарезал ростбиф аккуратными квадратиками и молчал.
Иетс отложил нож и вилку.
— Максимилиан фон Ринтелен был одним из гитлеровских финансовых тузов. Он нажил состояние на танках, пушках и снарядах, которые поставлял немецкой армии. Капитан Трой, вы были строевым офицером — как, по-вашему, заслуживает подобная деятельность поощрения?
— Трой здесь ни при чем! — прикрикнул Уиллоуби. Снова он оглянулся на Девитта, ища поддержки. И тут же накинулся на Иетса. — Ринтелен давно умер! И вообще мы, кажется, договорились с вами, Иетс, — я провожу работу военной администрации, а вы о ней пишете — и в благожелательном тоне!
— Ну вот, Иетс, ваши задачи ясны, — сказал Девитт.
— Еще бы! — горькие складки вокруг рта Иетса обозначились резче. — Я сам себе цензор… О том, что я видел в «Преисподней», писать нельзя, потому что это позорит армию. О наших планах в отношении ринтеленовских заводов можно было бы написать, но у меня нет материала, а ведь это вопрос, который больше всего интересует моих читателей. Это вопрос об их куске хлеба! Возьмем ли мы управление заводами на себя? Что мы будем делать с уцелевшими цехами? Демонтируем? Уничтожим? Восстановим? Полностью? Или только частично? И кто теперь будет хозяином? Семейство Ринтелен? Союзники? Народ?
Официант принес десерт и кофе. Все замолчали. Потом Уиллоуби с жестким смешком сказал:
— До чего у вас здорово язык подвешен, Иетс!
Девитт помешал ложечкой в чашке.
— Ну а как все-таки вы думаете поступить с ринтеленовскими заводами?
Уиллоуби сразу переменил тон:
— Я очень рад, сэр, что вам представляется возможность самому ознакомиться с положением. Посидите здесь неделю-другую и вы увидите, сколько у нас забот — и транспорт, и канализация, и расчистка улиц, и откуда-то нужно набрать еще десяток полисменов, и где-то достать инженера для водопроводной сети, и уголь для электростанции, и помещение для постоя войск, и…
Список был длинный, и Уиллоуби подчеркивал каждый пункт.
— Кто будет хозяином ринтеленовских заводов? — продолжал он, впервые за весь обед обретя некоторую уверенность в себе. — Это вопрос вне нашей компетенции! Мы заняты практическими проблемами. Пусть там, в Вашингтоне, думают о политике. А наше дело…
Воодушевленный убедительностью собственных слов, он оглядел сидевших за столом. Девитт как будто смотрел одобрительно. Карен улыбалась, но неясно было, что выражает ее улыбка. Трой что-то шептал. А Иетс… Иетс сказал:
— Вы раньше рассуждали по-другому, подполковник Уиллоуби. Я даже помню, как-то раз вы очень конкретно высказывались по поводу того, зачем американский народ шлет за океан своих солдат…
— Зачем же? — спросил Девитт.
Уиллоуби швырнул на стол салфетку.
— Лейтенант Иетс, я давно уже подозревал это, но теперь я убедился. Недаром вы еще в Вердене якшались с русскими! Этот Ковалев или как там его зовут… Вы — коммунист. Вы опасная личность! Вам не место в американской армии…
— Довольно, Уиллоуби! — Девитт поставил свою чашку. Его седые нависшие брови сошлись на лбу прямой чертой. — Не нужно швыряться обвинениями. Даже в армии каждый человек имеет право на собственное мнение. И если вам не нравятся вопросы, которые задает Иетс, это еще не значит, что он коммунист.
Уиллоуби встал.
— Сэр, я охотно побеседую с вами на эту тему без посторонних.
— Не вижу здесь ничего секретного.
— Вот как? — Уиллоуби медленно кивнул головой. — Ну, мне теперь понятна ваша точка зрения… Вы не возражаете, если я вас покину, сэр? У меня свидание с одним человеком.
— Пожалуйста, пожалуйста!… Прошу вас, не беспокойтесь. По счету плачу я.
Уиллоуби потоптался на месте, ожидая, что Карен и Трой последуют за ним. Но они не двигались, и, повернувшись, он один пошел между столиками к двери, на ходу выпятив грудь колесом.
После ухода Уиллоуби Карен попыталась завязать легкий разговор. Но из ее попыток ничего не вышло, и Девитт положил конец неудачному обеду, предложив Иетсу подняться к нему в номер для доклада о делах газеты.
Трой и Карен прошли в соседний бар и заказали коктейль «Французский № 75» — новый рецепт, родившийся после реквизиции огромных запасов немецкого шампанского и коньяка; то и другое вместе давало довольно занозистую смесь. Трой усадил Карен за небольшой круглый столик, а сам с трудом втиснулся в узенькое креслице напротив. Он взял свой бокал и стал вертеть его в руках. Голова у него кружилась от целого калейдоскопа пестрых чувств, в котором каждое, наплывая, туманило все другие, а он старался ухватиться за что-нибудь одно, чтобы остановить это кружение и, разложив все по порядку, предъявить Карен и сказать ей: «Вот — я, а вот — то, что я к вам чувствую, и то, чем вы для меня стали, и делайте со всем этим, что хотите».
Он видел ее лицо, выжидательно повернутое к нему, видел естественную свежесть ее губ, проступавшую сквозь полуслизанную краску; прямой мальчишеский задорный нос; бархатную кожу щек; маленькое, красивой формы ухо с розовой мочкой, полуприкрытое короткими вьющимися волосами. Ему казалось, что сердце комком стоит у него в горле. Он безмолвно умолял ее помочь ему начать, но ей, видимо, нравилось вот так сидеть друг против друга, не произнося ни слова.
