Отошли мы в общий окоп, а там пусто — не предупредив — нас, пехотинцы отошли. Артиллерийская пальба прекратилась, видим, автоматчики с тыла обходят.
— А ну, ребята, ползком к лесу! — скомандовал Малышенко.
Поползли мы по скошенному полю. Об острую стерню руки искровенили, одежду порвали, но все же ушли от автоматчиков. Собрались на опушке леса и не знаем, что делать. Отрезанными оказались. К нам еще какие-то пехотинцы присоединились. Сандружинница с ними.
— Давайте руки перевяжу, — говорит.
— Плюнь, сестренка, не до царапин сейчас. Надо к своим пробиваться. Кто у вас из командиров остался? Пусть выводит.
— Никого здесь нет. Командуйте, моряки, — просит она. — Вы народ отчаянный, с вами пробьемся.
Пришлось мне командование на себя взять. Поснимали мы с убитых гранаты, оружие, патроны собрали. На всех винтовок не хватило. Решили вперед пустить ребят с гранатами и штыками, а позади тех, кто имел карабины и пистолеты. Направление взяли по ручному компасу, который был у акустика Малышенко, и, как только стемнело, двинулись по краю опушки.
Вскоре лесок кончился. Впереди — ровное поле. Надо бы ползти по нему, а мы шагали слегка лишь пригибаясь. Гитлеровцы ракетами нас осветили.
— Ложись! — кричу. — Вправо отползай!
А у Линькова нервы опять подвели: он вскочил и… бегом назад. Бежит, а его прожекторный луч преследует. Недолго парень метался — светящиеся пули прошили.
— Видите, что с трусами бывает, — заметил я. — Слушать только команду!
Мы выждали некоторое время и, как фрицы угомонились, поползли по своему направлению. Малышенко мне свой компас отдал.
Подобрались мы к траншее. Видим силуэты трех фрицев у пулемета. Я тронул Малышенко за плечо и шепчу: «Давай вместе гранаты кинем!» Надо бы на коленку лишь подняться, а он во весь рост встал… И фриц по нему очередь дал. Но моя граната свое дело сделала: пулеметчиков раскидало. Тут вскочили остальные и кинулись в траншею…
Рукопашный бой был недолгим. Гитлеровцев в траншее оказалось немного. Мы их штыками и ножами истребили, но и сами многих потеряли. В общем к условленной березовой рощице прорвалось лишь одиннадцать парней и девушка медичка, которая за мной увязалась.
У нас так во рту пересохло, что мы тут же напились из придорожной лужи и, не мешкая, пошли дальше. Гитлеровцы больше нам не попадались.
К рассвету мы вышли к дачному поселку, где по асфальтированной дороге среди повозок двигались в сторону моря артиллеристы и пехотинцы. Паники не было. Просто, оставив заслоны, отступали очень усталые люди.
Мы пошли за пехотинцами, шагавшими без строя. Гитлеровские снаряды пролетали над нашими головами и рвались где-то на рейде.
В потоке отступающих добрались до Минной гавани. Там уже шла посадка на транспорты. Народу уйма. Все норовят попасть первыми. Боцманы в свои дудки свистят, порядок наводят. С рейда миноносцы по берегу палят. Самолеты кружат. Не поймешь: какие из них свои, какие чужие?
Как-то так получилось, что в сутолоке я потерял медичку и ребят, с которыми пробился из окружения.
Поискал я их, поискал и устроился на сетьевике. Доплелся до краснофлотского кубрика и там свалился на рундук. Ух. как я утомился за двое суток! Спал вмертвую, ни пальбы, ни взрывов не слышал, так что о переходе ничего путного не могу рассказать. Меня разбудили у самого Гогланда и высадили с пассажирами на пирс. Сетьевик ушел спасать тонущих.
Катера МО-малые охотники, предназначенные для охоты за подводными лодками, сопровождали и охраняли почти все крупные корабли. Их командиры со своих мостиков видели многие трагедии перехода. Вот что мне рассказал командир МО-407 старший лейтенант Воробьев:
«Наш брат катерники — народ замотанный. Ни днем ни ночью покоя не имеем. Гоняет всякий, кому вздумается.
26 августа я стоял около штабного корабля «Пикер». Поздно вечером мне приказали идти к острову Найсаар, разыскать стоявший там транспорт и отправить его в бухту Копли.
Ночь темная, штормовая. Катер бьет волной, заливает. Я все же добрался до острова, нашел транспорт и передал капитану приказание. А тот слушать не хочет. Без буксира, говорит, не пойду.
Ну что мне делать? Вернулся назад. А у пирса — пусто, ни кораблей, ни катеров. Куда они делись? С трудом нахожу дежурного, он по секрету сообщил: ушли укрываться от шторма к острову Аэгна.
— Иди к лидеру «Минск», — посоветовал он. — Начальник штаба флота на нем.
Опять ухожу в темень. Меня в лоб бьет волной и поливает с головы до ног. Я веду катер на поиск и кляну все на свете.
Часа через полтора нахожу наконец «Минск». Он на якоре. Думал, дадут отдышаться и соснуть часок. Не тут-то было! Новое задание: иди на запад к передовым траншеям, разузнай обстановку и захвати раненых.
— А где эта передовая? — спрашиваю. — Я ведь не воевал на суше.
Мне назвали полуостров. В сердцах я так рванул с места, что чуть не таранил рейдовый катер, укрывавшийся за кормой лидера.
Ну, думаю, больше на глаза начальству не попадусь. Приткнусь где-нибудь и дам команде отдохнуть.
Подхожу к полуострову. Там эстонская шхуна на мели застряла. Не то сама выскочила, не то штормом выкинуло. На шхуне полно раненых — матросы и солдаты. Легкораненые вплавь добрались до берега, бродят по пляжу в белых повязках. Костер развести опасаются, — противник близко.
Подойти к борту шхуны не могу: слишком мелко, боюсь винты поломать. Приказал на шлюпках раненых переправлять. А чтобы времени понапрасну не терять — послал своего помощника и сигнальщика на разведку.
Работали три шлюпки. Раненых разместили в кубриках и каютах. И всю верхнюю палубу заняли. Остальных девать некуда. Но не бросишь же своих на расправу фашистам! Не знаю, что делать с ними. Но тут мои разведчики на водолазном боте возвращаются. Нашли его в бухточке и всех с пляжа подобрали.
К утру ветер несколько стих. Море стало успокаиваться. Я взял бот и шлюпки на буксир, потащил к «Минску».
Подхожу к лидеру, докладываю обстановку и спрашиваю: куда деть раненых?
Мне приказывают высадить их на тральщик и миноносец «Скорый». А тут, как назло, обстрел. Один из тральщиков ход дал, отказался принимать раненых. Другой взял только со шлюпок и с бота.
Миноносец «Скорый» тоже снялся с якоря, но для нас застопорил ход. Командир кричит в мегафон:
— Подходи к борту, быстрей перебрасывай.
Я мигом к нему. Зацепился и давай раненых передавать. Тут вдруг один снаряд метрах в сорока плюхается… вверх столб воды поднимает. Второй…
Командир миноносца кричит: «В вилку берут… отваливай!» И ход дает. Старшины мои чего-то замешкались, швартовы порвало, катер не так развернулся… В суете миноносец зацепил нас носом, проломил восьмиместный кубрик и потянул за собой… Чуть катер не опрокинул. Хорошо, что МО деревянный, плавает, как пробка. Удержались.
Пришлось отойти подальше от маневрирующих кораблей и падавших снарядов, чтобы завести на пробоину пластырь.
На пластырь пошли два одеяла, вся фанера и лист железа. Механик, повиснув над бортом, помогал боцману и старшинам.
С заплатой на боку катер имел весьма неказистый вид. Меня запросили:
— Сумеете ли идти своим ходом?
— Сумею, — ответил я. — Дойду.
— Тогда заправляйтесь горючим, пойдете в охранение «малютки».
И мне назначили место в походном ордере.
Отходившие с фронта войска с ходу грузились на транспорты.
В непрерывном грохоте артиллерии трудно было расслышать человеческие голоса. Но паники и суматохи не наблюдалось. Боцманы жестами руководили посадкой, а уставшие пехотинцы безропотно им подчинялись. Поднявшись по трапам и заняв отведенные места, они мгновенно засыпали. Никакая сила уже не могла разбудить вышедших из многодневных боев солдат.
Загруженные транспорты отваливали от пирсов и уходили в море. Бой не прекращался. Крейсер и миноносец, курсируя по заливу, били из пушек по противнику, не позволяя ему ворваться в город, подойти к пристаням.
В двенадцатом часу по условленному сигналу стали сниматься с якорей многопалубные океанские транспорты и выстраиваться в кильватер за тихоходными тральщиками «ижорцами» и «рыбинцами». Издали казалось, что за крошечными птенцами выводком плывут дородные гусыни.
Охранять перегруженные суда отправились пять катеров МО и миноносец «Свирепый».
В два часа в путь отправился второй караван. В это время в небе показались немецкие самолеты — разведчики.
Минеры заканчивали свою работу: вверх взлетали склады и причалы в портах. Минные заградители сбрасывали свой груз, чтобы противник не сразу мог войти в бухты.
Таллин горел. Густой и черный дым так застилал солнце, что едва приметны были его контуры. Днем стало пасмурно, словно наступила ночь.
