— Эй, пехота, смотри, мина задымилась… Сейчас взорвется!
Это подействовало. Солдат бросил мину и, держась за доску, поплыл к пробковому кругу. Когда его подняли на палубу, раздался смех. Пехотинец оказался бережливым: кроме вещевого мешка он сохранил еще и кирзовые сапоги. Они у него за ушки были привязаны к поясному ремню. Бедолага заранее разулся.
— Утром у меня тоже катер был нагружен до отказа, — вставил старший лейтенант Воробьев. — Я подошел к транспорту, чтобы передать спасенных, но у него борт высокий, на ходу не высадишь. Вижу, за транспортом буксир чапает. На нем легковая машина, шкафы какие-то, комод. Требую остановиться. А усач с мостика басит:
— Не могу, на борту имущество! Отвечай потом! Я обозлился:
— Ах ты сволочь! — кричу. — Ему, видишь, вещи дороже людей! Сейчас же застопори ход, а то из пулемета чесану!
Усач видит, что я не шучу: комендор наводит пулемет. Чертыхаясь и тряся усами, он, как бешеный, сбросил с кормы шкафы и принял от меня добрую половину спасенных.
— Молодец! — похвалил я его и, увидев свою «малютку», помчался к ней.
Утро выдалось малооблачным. Нас принялась бомбить авиация. Зенитчики едва успевали отбиваться. Краска на раскаленных пушках горела.
Я подобрал еще несколько человек из воды. С плававшей деревянной крестовины двух женщин снял. Одна была беременной, тошнить ее начало. Думал, роды начнутся, но ничего, обошлось».
На острове Гогланд оказалось много полуголых мужчин и женщин. Их высаживали на сушу катера, сновавшие между островом и тонущими транспортами.
Я подошел к бледнолицему мужчине лет сорока. Стоя в трусиках, — он сушил на ветках сосенки только что выжатую серую фуфайку. Представившись ему, я попросил:
— Расскажите, пожалуйста, на каком корабле вы плыли и как попали на остров? Но прежде всего… позвольте узнать ваше имя.
— К чему вам мое имя? Я героических поступков не совершил, был обычным пассажиром на ледоколе «Вольдемарес», — ответил мужчина. — Ставьте, как в таких случаях принято, — «пассажир Н». Это совпадает с моим именем. Я на короткое время прибыл в Таллин, и сразу же пришлось эвакуироваться. На ледоколе пассажиров собралось много. Все в каютах не разместились. Я остался на палубе.
Первое время мы плыли за вереницей больших судов спокойно. Артиллерийский обстрел начался часов в шесть. Почти одновременно появились и самолеты.
За нами вслед шло госпитальное судно. Стоило ему отклониться в сторону, как раздался взрыв и судно, накренясь, стало тонуть.
— Надо спасать их! — закричал я. — Спустите шлюпки!
Капитан ледокола, услышав наши голоса, в рупор прокричал:
— Очистить палубу… всем пассажирам вниз!
Я послушно начал спускаться вниз по трапу. Вдруг почувствовал сильный толчок… наш ледокол словно подпрыгнул и затрясся в грохоте. Взрывной волной, поднявшей угольную пыль, меня вновь выкинуло на верхнюю палубу.
Вскочив на ноги, я стал осматриваться. Ледокол сильно накренился. Мина, видно, взорвалась под угольной ямой, потому что оседала черная пыль, трещавшая на зубах.
Одни люди возились со шлюпками, другие, надев спасательные пояса, прыгали в воду, третьи суетились, не зная, что предпринять.
Я решил снять с себя лишнюю одежду. Остался в трусах и… фуфайке, полагая, что в ней будет теплей в воде.
На палубе грудой лежали деревянные плотики, заготовленные командой на всякий случай. Я вытащил один из них и подошел к борту. Мутная и вспененная вода была близко: до нее осталось не более метра. Я столкнул плотик и прыгнул сам.
Плотик на воде не хотел подчиниться мне: то он вставал на дыбы, то увертывался из-под рук и переворачивался. Это продолжалось до тех пор, пока я не догадался лечь на него животом и грудью. У меня появилась надежная опора и свободными оставались руки и ноги.
На сильно накренившейся палубе ледокола появились две женщины. Они не решались прыгать. Я им посоветовал скорей сбросить плотики и отплыть в сторону. Я где-то читал, что тонущие корабли увлекают за собой в воронку все, что находится рядом.
Женщины не прыгнули, а как-то сползли в воду и, молотя ногами, поплыли в сторону от тонущего судна.
Я не видел, как ледокол ушел под воду, слышал лишь за спиной его предсмертное сопение и страшный гул вытесняемого из трюмов воздуха.
Когда я оглянулся, то на месте ледокола крутилась огромная засасывающая воронка. Булькая и чмокая, она заглатывала все, что попадало в жерло… Выплывали из пучины только деревянные обломки.
Мы плавали, держась за доски и плотики, часа полтора. Потом нас подобрали шлюпки с номерного транспорта. У меня еще сохранились силы: сам вскарабкался по штормтрапу на высокий борт.
На транспорте нам выдали сухую одежду. Мне досталась рубашка из «беу» и хлопчатобумажные штаны.
Вместе с другими спасенными я устроился на решетке машинного отделения. Отогревшись, начал дремать, так как уже надвинулась ночь. Но какой сон, когда то и дело вздрагиваешь от толчков и недалеких взрывов!
Утром опять начались налеты авиации. Капитан нашего транспорта оказался опытным моряком: маневрируя, он уклонялся от падавших бомб и вел судно вперед. Думалось, что с ним мы благополучно дойдем до Ленинграда. Но не тут-то было! К концу дня прямо у борта упала бомба. В трюмы хлынула вода.
Капитана сбросило с мостика взрывной волной. Началась неразбериха. Пробоину никто не заделывал. Какие-то моряки бросились на талях спускать шлюпки, переполненные людьми. Делали это столь неумело, что, коснувшись воды, шлюпки переворачивались. Тонущие хватались друг за друга, захлебывались, кричали…
В воду полетели спасательные круги, пояса… Бросали их кому вздумается и так бестолково, что на транспорте почти не осталось спасательных средств.
Начали сталкивать в воду большие плоты. Не рассчитывая попасть на них, я спустился в трюм и раздобыл длинную доску. Стоило вынести ее наверх, как в доску вцепились какие-то пехотинцы и стали вырывать ее у меня. Возмутясь, я зычно заорал на них:
— Прекратить панику… Отпустить доску!
Приказной тон подействовал магически. Военные, видно, жаждали услышать команду, потому что сразу вытянули руки по швам.
Почувствовав, что они ждут моих распоряжений, я строго сказал:
— Доску сбрасываю я. Вы прыгайте рядом. Как только ухватимся — полным ходом плывем в сторону. Кто держится левой — гребет правой рукой. И наоборот. Ясно?
— Ясно, — хором ответили пехотинцы.
Нос нашего транспорта все больше и больше погружался. Крен становился опасным. Я бросил доску и вместе с пехотинцами прыгнул за борт… Вцепясь в доску, мы полным ходом поплыли в сторону от тонущего судна. Моя команда работала усердно: гребли не только руками, но и ногами молотили, что было силы.
Отплыв на изрядное расстояние, мы остановились отдохнуть. И в это время увидели, как вздыбилась корма транспорта. Судно почти встало на попа и… с грохотом, звоном упало плашмя.
Поднялась гора вспененной воды и брызг. Когда она опала, то на поверхности крутились только обломки. Транспорт наш ушел на дно.
По недавнему опыту я знал, что одиночек спасают в последнюю очередь, поэтому предложил своим парням плыть к плоту, на котором виднелись люди.
Плыли мы не спеша, чтобы не расходовать попусту силы.
На плоту ничком лежали несколько раненых в мокрых кровоточащих повязках и женщины, не умеющие плавать. Вокруг из воды торчали головы и голые плечи десятка мужчин, державшихся за края плота.
Все вползти на плот не могли, под нашей тяжестью он ушел бы под воду. Видно, от нервного напряжения я стал необыкновенно болтлив: подбадривал не умевших плавать, поучал, как действовать державшимся за плот, словно был специалистом по кораблекрушениям. И меня люди слушались. Что им оставалось делать?
Дрейфуя, мы подбирали спасательные круги, обломки бревен. Приспосабливали их так, чтобы удобней было держаться на воде.
Плавали мы долго, а помощь не приходила. В стороне виднелись черными точками одиночки, имевшие спасательные пояса. Они не стремились сблизиться с нами, боясь, что кто-нибудь повиснет на них.
Пролетавший самолет сделал один заход, из пулеметов обстрелял плававших и улетел дальше.
Вода в море была холодной. Пальцы, державшиеся за бревна и доски, уже с трудом разгибались. Ноги становились деревянными.
Я видел, как некоторые товарищи по несчастью начинают дремать на зыбкой волне.
— Товарищи, не засыпать! — призвал я. — Шевелите пальцами и бейте ногами по воде. Хоть немножко согревайтесь.
Но не все вняли совету. Равнодушие уже охватило слабых. Им не хотелось нарушать блаженного забытья. Засыпая, люди расслабляли руки, опуская их, и незаметно погружались в воду. Глянешь, а на том месте, где виднелась сникшая голова, уже нет никого. Пустота.
