После похорон к Асе подошёл адвокат Мишеля.
— Мадам, — начал он, — Я обязан выполнить распоряжения господина Турене. Согласно, ранее составленного им завещания, все его личные счета принадлежат Вам. Там довольно солидная сумма. Речь идёт примерно о четверти миллиона франков. Вы согласны, чтобы я занимался Вашими делами или передать бумаги другому адвокату?
— Нет, нет, — замахала руками Ася, — я бы хотела, чтобы вы остались. Коль
Мишель вам доверял все свои дела, то кто лучше вас справится.
— Тогда нам необходимо выполнить некоторые формальности, заключить договор и сразу же начнём заниматься вашим делом. И ещё одно: в медицинском заключении установлено, что потеря сознания за рулём произошла от гематомы, образовавшейся от касательного пулевого ранения. Его Мишель получил ещё в Африке, с чем и лежал в госпитале. Врачи просмотрели это. Образовалась опухоль, медленно росла и давила на участок мозга. Я беседовал с врачом, он мне сказал, что наступали моменты, когда при изменении внутричерепного давления появлялись обмороки.
— Я врач и весь этот механизм понимаю, — сказала Ася.
— Мадам, вы меня не поняли, я не о причинах обморока. Каждый юрист
в смерти подзащитного ищет чью-то вину, несоблюдение закона по халатности или по умыслу. Следовательно, соблюдая букву закона, приходим к выводу, что причиной смерти является ранение полученное при выполнении служебных обязанностей, а стало быть, вы и ваш ребёнок находитесь на обеспечении государства. И второе, просматривается халатность медиков. Если вы согласны судиться, мы этот процесс легко выиграем.
— Нет, этого делать не будем. Мишель сам не хотел обследоваться.
— Зря вы, мадам, это солидные деньги и беспроигрышное дело. По увольнению с легиона он проходил комиссию, и они обязаны были это выявить.
— Нет, нет, не будем, — твердо заявила Ася.
— Вот она русская душа! Француженка никогда бы не упустила этот случай, — сказала тётушка.
— Вы же не в России, мадам, это там с чиновником трудно судиться, а во Франции легко.
— И чего ты к ней пристал, — возмутилась тётушка, — видишь, на девочке лица нет: есть отец и мать Мишеля, с ними позже и решишь этот вопрос.
— Какое удивительное совпадение, — обратилась тётушка к Асе. — Его дед Александр упал с лошади и ударился головой о перила моста. Лошадь чего-то испугалась. Его принесли домой с окровавленной головой. Когда поправился, он стал периодически падать в обморок. В начале редко, а потом всё чаще. А однажды упал и больше не поднялся. Врач тогда сказал, что виной всему опухоль в голове, образовавшаяся после падения с лошади.
Вскоре все юридические формальности были завершены. Ася стала владелицей всех счетов Мишеля и получила от государства компенсацию и содержание по случаю потери кормильца. Сейчас, завершив все дела, она ехала из Парижа в Реймс к сыну.
— Вот вам и капитализм со «звериным лицом»! — думала она, — В каждой воинской части висит эта наглядная агитка, пугающая и до того запуганных людей. Когда умер мой отец, мать не могла добиться от чиновников даже крошечной пенсии на содержание детей. Единственное, чем помог социализм с «человеческим лицом» тем, что председатель колхоза весной давал бесплатно лошадь, чтобы вспахать огород. Что-то вы, господа-товарищи, с этим лицом напутали. Наверное, своё отражения увидели и испугались. И разве нашему чиновнику есть дело до какой-то вдовы, потерявшей мужа на войне? Если есть хоть одна заковырка, одна буква в законе против неё. Да, если даже закон на её стороне, а она ему просто не понравилась, или у него оказалось плохое настроение, он пошлёт эту вдову по инстанциям. И пойдёт она по кругу чиновников, пока не устанет. Но, если это будет касаться лично его, или его родни, или величина взятки будет такой, что есть целесообразность для риска, он обойдёт любую букву закона, руководствуясь одним — «закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло».
Она не заметила, как оказалась у ворот замка. Садовник открыл ворота. Выйдя из машины, пошла по дорожкам. Навстречу ей, улыбаясь, бежал маленький Александр, а за ним, еле поспевая, тетушка Эли.
На новом месте Бурцеву очень понравилось. Городок, где дислоцировался полк, был приграничный. Узенькие, мощенные камнем улицы, и архитектура домов напоминали о причастности города к западной культуре. Полк размещался почти в центре городка. Когда-то в нём по рассказам старожил находился польский кавалерийский полк. Казармы, столовая и все прочие строения были старыми, построенные «за польским часом» — так говорили здесь местные. И только клуб был новой постройки и выглядел нелепо среди старинных построек. Как новая заплата на старом платье.
Население городка было смешанное, в основном преобладали поляки и белорусы. Это создавало такой колорит местного диалекта. Язык, на котором говорило всё население городка, был настолько изменён, что говорившему на русском Бурцеву было трудно общаться со служившими в полку местными прапорщиками. Постепенно Бурцев врастал в свою новую роль командира полка. Свой рабочий день он как всегда начинал с обхода территории, казарм, столовой, проверял ход занятий в классах учебного корпуса. Заходил в парк авто и бронетехники, смотрел, как идут занятия с водителями и обслуживание техники, садился в служебный «УАЗ» и уезжал на полигон. Там обязательно вела стрельбы или вождение хотя бы одна из рот. Это он ввёл за правило. Вскоре офицеры привыкли к этому ритму. Те, прапорщики, которые раньше уходили с утра вместо занятий в местную пивную, чтобы поправить пошатнувшееся после вчерашнего здоровье, свеженьким пивом, тоже втянулись в этот ритм. Они почувствовали принадлежность к воинской профессии. Сегодня, обходя территорию, Бурцев проходил мимо клуба. Оттуда донеслась музыка. Он зашёл в клуб. Навстречу выбежал, круглый как шарик, капитан. Начальник клуба приложил руку к головному убору и отрапортовал командиру полка.
— Почему солдаты не на занятиях? — спросил Бурцев.
— Замполит приказал. Ансамбль репетирует ко Дню части.
— Репетиции должны быть. Но почему об этом командир полка не знает? Для этого, наверное, должен быть подготовлен приказ по полку. Зачем же командира роты делать заложником нашего разгильдяйства. Он отвечает за подготовку солдата, его дисциплину. А вы берёте их куда-то и уводите, а потом с ротного будем спрашивать, почему солдат не подготовлен. Подойдите к начальнику штаба, подготовьте приказ и ко мне на подпись. Снимите с командира роты ответственность за солдата и возьмите на себя.
— Раньше мы всё время так делали.
— Это ни о чём не говорит. Если вы всё время так делали, это не значит, что вы делали правильно. Если каждый будет тянуть людей туда, где на его взгляд самое важное дело, то это будет не полк, товарищ капитан, а воз с известной басни Крылова.
— Разрешите людей отправить на занятия?
— Вот какой же вы человек. Пусть играют. Я же вам сказал, пойдите со списком ваших артистов к начальнику штаба и сделайте всё по уставу.
Капитан ушёл, а Бурцев прошел по коридору к двери с надписью «Библиотека» и открыл её.
— Библиотека открыта? — спросил Бурцев в приоткрытую дверь.
— Да, работает, — ответил женский голос.
Библиотекарь Маргарита Станиславовна добродушная женщина встретила Бурцева приветливой улыбкой. Ассортимент библиотеки был беден, на полках стояли тома Ленина, Маркса, материалы Съездов партии и пленумов ЦК. Художественной литературы было совсем мало.
— Разрешите, Маргарина Станиславовна, стать читателем вашей библиотеки.
— Ой, даже и не знаю, что вам предложить. Выбирайте сами, хотя и выбирать-то нечего. Детективы и фантастику солдаты зачитывают до дыр. Классиков не берут, да у нас, их и мало, а зарубежных совсем нет. Горького могу предложить. Я вот иногда перечитываю и сравниваю с тем, как в школе учили. Воспринимается совсем по другому. Тогда и подходы были с точки зрения детского ума.
— Я не люблю Горького, Маргарита Станиславовна.
— Почему? Это же наш пролетарский писатель.
— Вот поэтому и не люблю. Горький двуликий Янус, а я не люблю двуликих.
Как писатель он, безусловно, талантлив, а как человек вызывает неприязнь.
— А почему так? — удивлённо взглянула на Бурцева Маргарита Станиславовна.
— Когда он был мало известен, он со всей силы изобличал сатрапа царя и его прогнивший чиновничий аппарат. А когда стал кормиться с руки тирана, поехал в Соловецкий лагерь. Начал писать, как там красиво живут люди и как их перевоспитывает товарищ Сталин. Написал хвалебную тираду после путешествия по «Беломорканалу»— он, что мальчишка, не понимал или не знал, сколько там погибло народу? Об этом знал весь мир, только Максим Горький ни о чём не ведал.
— Может, он боялся, время-то, какое было.
