— Это что же вы предлагаете — методом «втыкаю дозиметр»! — раздраженно повысил голос Малинин.
— Практически, да.
— Да вы себе представляете, какой это объём работы? Это же большие площади, за год не успеем. Мы здесь и погибнем в этом радиоактивном аду. И что прикажете, товарищ полковник, доложить туда, — генерал показал пальцем вверх, — что войска сидят и не знают, что делать. А начальник войск химической защиты не способен со своими офицерами определить зону. Дай сюда карандаш! — крикнул Малинин на оператора. Полковник взял со стола карандаш и подал Малинину. Тот подошёл к карте и волевой рукой очертил на ней круг, в центре которого оказалась АЭС. Операторы промерили расстояние от центра круга до жирной красной линии, нанесённой Малининым. Получилось ровно тридцать километров.
Так родилась пресловутая тридцатикилометровая зона, откуда началась эвакуация людей. Никто не задавал вопроса, есть ли в этой зоне радиация, зона должна быть больше или меньше. Может быть в селе, находящемся в этой зоне, вообще не было радиации, потому как ветер дул в противоположном направлении. А может быть в сёлах, находящихся в не зоны, радиация была во много раз больше, потому как ветер дул в их сторону. Там наверху решили, дескать, военные специалисты знают. Ими определена зона заражения. Они для этого учились. И начался исход граждан с нажитых мест. В местах, где не отселяли, у людей появлялись и развивались различные болезни эндокринной системы. Радиация пожирала их заживо. Пройдет время и от полученной дозы в расцвете сил скончается генерал Малинин, так же как много других ликвидаторов последствия чернобыльской аварии. И всё это происходило от бездушия и некомпетентности, засевших комвождей в Кремле.
Вечером после трудового напряжённого дня Бурцев сидел в палатке со своими заместителями.
— Может, в картишки перекинемся? — спросил зампотех Сутягин.
— А ну их, что-то голова болит, — ответил замполит Воронин.
— Вот и у меня башка трещит, — Сутягин нагнулся и достал из-под кровати вещевой мешок и извлёк из него фляжку.
— Спирт будете, Василий Петрович?
— Спасибо, не хочу.
— А я вот уже второй приём делаю. Говорят, спирт радиацию отшибает. Голова болит — это от радиации.
— Откуда вы взяли, Сутягин, эту глупость, — сказал Бурцев. — Она у вас от спирта болит.
— Нет, не от спирта. Спирт, наоборот, от радиации помогает, мне тесть рассказывал. Когда Берия атомную бомбу на людях испытывал, тесть был там подопытным кроликом. Говорит, спирт всем давали.
— Спиртом спаивали, чтобы не боялись, — засмеялся Воронин, — пьяному море по колено.
— Тесть говорил, что тот, кто не пил, давно уже умер. А тесть спирту нажрался, он вообще любитель этого, поэтому и живой остался. Правда, весь больной, но живой.
— Так, может быть, мёртвым и лучше, — возразил Воронин.
— Не знаю, может быть и лучше, но я туда не спешу. Власть сволочная, — бормотал захмелевший Сутягин.
— Чем же она тебе насолила, эта власть? — спросил Воронин. Бурцев прилег на кровать, не раздеваясь, прикрыв глаза от света полотенцем.
— Спрашиваешь, власть, чем не угодила, — грозно посмотрел на Воронина пьяный Сутягин. — Они бросают сюда без средств защиты войска. Солдаты голыми руками грузят заражённый радиацией мусор. Где спецтехника? Где спец войска? Нет их. Они же кричат, что готовы отражать любую атомную агрессию. А представь, многомиллионные города, и туда падают ядерные бомбы. Что будем голыми руками завалы разгребать? Мы сейчас с сотней сёл не можем справиться, потому, что ничего нет, вот и гребёт солдат лопатой, вдыхая радиоактивную пыль. О здоровье этого солдата никто не позаботится. Нам приказали и вперёд. А этот приказ преступный. Солдаты в разрушенный реактор заскакивают, минут десять мусор покидают и назад, следующих туда. А там радиация, в тысячу раз превышает допустимую. О том, что этому солдату надо детей рожать и семью кормить, никто и думать не хочет. Сидят там в Кремле, отгородились от людей.
— О, Сутягин, по тебе уже давно камера плачет, — сказал Воронин.
— Вот так всегда — чуть что «враг народа». Был бы тридцать седьмой год, ты бы в миг донёс. Так и живём дятлами, тук, тук, тук — стучим друг на друга, — Сутягин постучал пальцами по табуретке. А они изгаляются над нами как хотят. Что, может, я не прав? Авария на станции, идёт выброс радиации, всё вокруг заражается, а эти сволочи гонят людей на демонстрацию. Этот кремлёвский болтун, «даду, даду», консенсус грёбаный, он, что не знал или не соображал, какая беда на нас свалилась. Почему не успокоил этих местных коммунистических божков и не отменил этот цирк с флажками и транспарантами. Потому как, ему на людей наплавать. И наплевать на этих пацанов, что лезут без средств защиты в реактор. Нет у тебя спецтехники, специально обученных людей, стань на колени перед всем миром и проси помощи у запада. Прекрати надувать щёки, что ты лидер великой страны. Хотя, какая она там, в задницу великая. Ну не губи ты этих мальчишек. А пожарники, которые в первые часы тушили эту станцию, они же без средств защиты несколько часов были в живом реакторе. Станций настроили, а специальные пожарные подразделения создать забыли. На это денег пожалели. Потому что начхать им на этих людей. А, на мой взгляд, есть в этом городе АЭС, должна быть и организация с обученными людьми и спецтехникой, для тушения пожара и для таких вот дел, какими мы сегодня занимаемся. Иначе же какой смысл их строить. Их же строят как бы для улучшения жизни человека. А о безопасности этой жизни никто не печётся. Абсурд какой-то.
Выпитый спирт дал свои результаты. Сутягин затих, не раздеваясь, лёг на кровать и захрапел.
После приезда из Чернобыля Бурцев нашёл в почтовом ящике перевод. Это Колесников прислал деньги за мебель. Вечером зазвонил телефон. Бурцев поднял трубку и услышал женский голос.
— Здравствуйте, Василий Петрович, это Оля Колесникова. Я вам деньги выслала.
— Спасибо, сегодня приехал из командировки, нашёл перевод в почтовом ящике.
Завтра пойду на почту. Ну, как, подошла вам в трёхкомнатную мебель?
— Я её продала.
— Стало быть, не подошла. А как Лёня поживает, как ему служится на новом месте?
— Лёни нет. Месяц как похоронили.
— Что случилось?
— Обширный инфаркт. Вечером пришёл с работы, схватил приступ, вызвала скорую помощь. Пока та приехала, он умер у меня на руках. В штаб его так и не взяли. Всё тянули, тянули с приказом, пока не ушёл командующий. Пришёл новый взял другого человека. У нас сейчас новый комдив и этот начал на Леню давить: расчищал место для какого-то протеже. Лёня с ним поругался, пришёл домой, и всё случилось. Я во всём виновата, — заплакала Оля. — Лучше бы мы поехали сразу туда, в эту дыру.
— Примите мои соболезнования и не корите себя. Вы же ни в чём не виноваты. Он не должен был ехать туда. Пособие на детей оформили?
— Нет, не дали. Пошла к комдиву, а он дал бумагу, что умер не при исполнении служебных обязанностей. Говорит, если бы на службе его схватил инфаркт, тогда бы другое дело, а сейчас придётся судиться.
— И как же вы теперь?
— Ребята на похороны собрали, кручусь на двух работах. Учительствую и ещё вечером кабинеты и лестницу мою. Мне бы только девочек выучить.
Утром Бурцев ушёл на почту, получил деньги и тут же их отправил Колесниковой. Как-то поздно вечером зазвонил телефон. Звонила снова Оля.
— Что же вы делаете? — начала она. — Зачем же вы деньги назад прислали?
— Все ребята на похороны Лёни сдавали, я же тоже с ним служил.
— Так это же много.
— Каждый, Оленька, дает столько, сколько сможет.
— Спасибо, Василий Петрович, вы извините, что я так поздно звоню. Пока лестницу помыла, пришла домой, вижу перевод.
— Оля, я не ложусь рано спать, мне жаль расставаться с прожитым днём, потому что завтра будет такая же канитель. Вечером читаю допоздна книги. С ними намного интереснее жить.
Они попрощались.
До чего же измученные и обездоленные люди, служившие этому государству — эти рабы в погонах. «Я готов по приказу партии и правительства стать на защиту моей Родины Союза Советских Социалистических Республик» — так говорится в Военной присяге. Но партия и правительство жульничали и использовали военных на задачах, несвязанных с защитой Отечества. Они убирали урожай на целине, устраняли последствия техногенных катастроф как чернобыльская, были подопытными кроликами при взрыве ядерных и химических фугасов. Поддерживали сомнительные режимы в Африке в Азии и участвовали там в войнах. Расстреливали демонстрации, как в Челябинске. Рабы были удобны партии и правительству, на их содержания тратились мизерные деньги. Солдату платили три рубля пятьдесят копеек, а раб среднего звена капитан — майор получал двести двадцать рублей, в то время как токарь среднего разряда получал четыреста рублей без учёта премиальных. Они носились по захолустным гарнизонам нашей необъятной страны, ютились без квартир, снимая углы. У них не было паспортов, а только удостоверение личности — ведомственный документ, по которому раб не мог поехать не только в туристическую поездку за границу, но и передвигаться свободно в своей стране. Для этого вышестоящий раб выдавал ему отпускной билет, где указывался населенный пункт, куда едет отпускник, и там он у местного раба должен был стать на учёт. Уйти в отставку по собственному желанию и заняться любимым делом они не могли. Это в царской армии «душитель» царь разрешал своим офицерам покидать армию, а «народная» коммунистическая власть этого не позволяла — только по дискредитации с лишением офицерских званий и наград, или же по болезни. Уходя в запас, офицеры оставались жить в военных городках, дальних гарнизонах. Поменять место жительства зачастую было невозможно. К тому же в министерстве обороны был список городов, в какие офицерам после увольнения не разрешалось селиться. И только элита этих рабов жила по советским меркам более-менее сносно. Генералы служили в основном в крупных штабах, которые размещались в больших городах. Оклады у них были гораздо выше, чем у остальных, им сразу предоставлялись квартиры. Служебные машины, которыми они пользовались как личными. Да и в большом городе, согласитесь, приятней жить, чем в песках на Кушке или в занесённом снегом северном посёлке.
