Виктор был словно в бреду, когда лес вдруг оборвался и метрах в ста сквозь пелену дождя стала видна деревенька. Это была сама жизнь, и, даже не подумав, что там могут быть полицаи или немцы, он из погледних сил заковылял к крайней хате, постучал в окно и привалился спиной к бревенчатой стене. Он не слышал, как звякнула щеколда и как скрипнула дверь. Даже женщины не заметил, пока она не подошла к нему и не взяла за руку. И все же он послушно пошел за ней.
Когда женщина открыла дверь в кухню, волна тепла сразу захлестнула, закружила его, и он, сам не ожидая того, вдруг сполз по стене на пол. Женщина, ойкнув, бросилась к нему.
7
Это была Клавдия Васильевна Ненашева. Ей, как она говорила, было уже двадцать два. «Почти старая дева», — обычно добавляла она в шутку.
Только успела Клава закончить третий курс Московского медицинского института, как радио оповестило о нападении фашистов. Клава, как и ее подруги, немедленно побежала в военкомат, но там, по ее убеждению, сидели заядлые бюрократы и, конечно, отказали, не призвали в армию. А потом, уже в середине июля, вдруг пришла официальная телеграмма: «Отец армии мать больна выезжай Богинов». Богинов — председатель колхоза. Ее отпустили домой, в родные Слепыши.
Мать умерла за день до того, как в деревню, нещадно строча из автоматов и пулеметов, ворвались немецкие мотоциклисты. Заняв все выходы из деревни, они разбежались по хатам, везде требуя одно и то же:
— Давай комиссаров и коммунистов! Давай евреев!
Ни комиссаров, ни коммунистов в деревне «не оказалось». Тогда, сноровисто свернув головы многим курам и назначив старостой того же Богинова, что был председателем колхоза, они уехали, пригрозив еще не раз вернуться сюда и строго наказать каждого, кто не выполнит хоть одно распоряжение немецких властей.
Первая встреча с немцами обошлась сравнительно дешево, однако Богинов созвал народ и заявил, что ему самому лезть в немецкую петлю нет никакого расчета и поэтому он кое с кем из парней и мужиков уходит в лес: «Может, до своих пробьемся или что другое придумаем».
Старостой по его рекомендации выбрали деда Евдокима: справедливый, своевольничать никому не позволит и внешность представительная. И еще на этом собрании решили жить по советским законам, которые и вершить деду Евдокиму.
Увел Богинов мужиков в лес, и ни слуху ни духу о них. А деревня ждала весточки, хотя внешне будто бы и покорилась немцам: и человека в полицаи выделила, и скот и зерно в район точно в назначенный срок вывезла. Правда, большая часть зерна осталась в деревне, спрятанная по тайникам, правда, полицейский своей первейшей обязанностью считал не арест «подозрительных личностей», а сопровождение красноармейцев, отбившихся от своих частей, по глухим, никому неведомым тропкам. Но откуда все это знать немцам? В деревне предателей не было.
В августе и первых числах сентября много красноармейцев прошло через деревню. И с оружием, и без него. И раненых, которых толкни посильнее — упадут и не встанут, и таких, что хоть в плуг впрягай и паши. Большинство из них, проклиная фашистские танки и окружение, отдохнув, ушли на восток, но двое осели в деревне. Этих немного сторонились, но и прямо не осуждали: человеческие мысли порой чудно петляют, и не сразу их узор разгадаешь.
Клава, домик которой стоял ближним к лесу, чаще других слышала робкий ночной стук пришельцев, привыкла к нему, ждала его и поэтому нисколько не удивилась появлению Виктора, хотя уже неделя минула с тех пор, как стучался последний. Правда, она испугалась, когда Виктор повалился, перешагнув порог кухни, поэтому и вскрикнула, однако сразу успокоилась, как только убедилась, что подкосила его не смерть или тяжелая рана, а всего лишь усталость.
Она попыталась перетащить Виктора в горницу, чтобы уложить на кровать, но он только мычал и сонно отбивался от нее. Тогда она раздела Виктора и, как чурку, вкатила на матрац, который принесла в кухню.
Потом ей захотелось привести в порядок его одежду, и она взяла брюки. Их тяжесть насторожила. Она залезла рукой в карман, нащупала там пистолет и уже с уважением посмотрела на спящего: только очень смелый, по-настоящему бесстрашный человек пойдет по вражеским тылам с пистолетом в кармане. Вторая находка — медаль — уже не удивила ее.
Клава, прикрыв Виктора одеялом, побежала к деду Евдокиму, потому что всей деревней поклялись ничего не таить от него.
Проснулся Виктор оттого, что почувствовал под головой настоящую подушку. Многому наученный за дни мытарства, он, прежде чем пошевелиться, приоткрыл глаза и осмотрелся, стараясь сопоставить действительность с сохранившимися воспоминаниями. Да, вот она, та женщина, за которой он вошел в дом. У нее высокий лоб, нос с чуть заметной горбинкой и губы, словно у обиженного ребенка, — припухшие и нежные. Еще он успел заметить толстую косу, которая свисала до пояса.
Казалось, Виктор не шевельнулся, но женщина почувствовала его пробуждение и приветливо сказала:
— А на улице уже вечер. Так что сразу будем и завтракать, и обедать, и ужинать. Одежда ваша вон на том стуле, только подождите, не вставайте, пока я не выйду, — и прикрыла за собой дверь горницы.
Одеться — минутное дело, но, уже взяв брюки, Виктор обнаружил отсутствие пистолета. Рука непроизвольно и сама нырнула в карман пиджака, где под оторвавшейся подкладкой обычно лежала медаль. Дыра оказалась зашитой, медаль исчезла. Обворовали, пока спал, или сам все растерял, когда, полудурным, брел по лесу?
— Вы оделись? — спросила она, входя в кухню. — Клава Ненашева. Была студенткой, а теперь… Теперь хозяйка этого дома.
— Виктор, — машинально ответил он, думая о пропаже пистолета и медали.
— Вот и познакомились, — улыбнулась Клава и, заметив его тревогу, торопливо добавила: — То я сюда спрятала. — Ее рука коснулась косяка двери.
Виктор немедленно сунул руку в щель между косяком и стеной, достал пистолет и медаль, проверил, на месте ли обойма, и лишь после этого положил все обратно. Клаве понравилось, что он прежде всего осмотрел оружие; по ее мнению, настоящий военный только так и должен был поступить. И она заулыбалась, предложила весело и беззаботно:
— Давайте поедим, а? Честное слово, с голоду умираю!
Поели картошки с молоком, а потом Клава рассказала все о себе и односельчанах. В заключение заявила:
— О себе можете не говорить. Я и так знаю, что вы — командир.
— Ну уж и командир, — неожиданно для себя возразил он, но она была полностью во власти самоуверенной молодости:
— У вас длинные волосы, а красноармейцы все стриженые.
Голос ее звучал победно, в голубых глазах светилось такое восхищение, что у Виктора не хватило смелости сказать ей правду, и он начал повторять сказку, набившую оскомину. Намеревался рассказать только в общих чертах, особенно не завираясь, но ничего так не возбуждает сочинителя, как внимание восторженных слушателей. А Клава следила за каждым движением его губ, на ее лице отражалось все, о чем он рассказывал. Вот он, Виктор, дерется с немцами на той полянке в ельнике. Падает, сраженный врагами, один его товарищ, падает второй… Наконец Виктор остается один против трех фашистов. На лице Клавы тревога, боль и желание немедленно броситься ему на помощь…
А теперь, чуть усмехаясь, он говорит о том, как одурачивал полицейских и старост, назвавшись паном Капустинским. Виктор чуть усмехается, а Клава искренне хохочет и даже хлопает в ладоши. Одним словом, девчонка, что с нее возьмешь?
Вдруг на окно легла тень человека. Виктор отшатнулся к простенку между окнами и посмотрел на Клаву. Она поспешила успокоить:
— Это дед Евдоким, я уже говорила тебе о нем.
«Ты» вырвалось непроизвольно, было случайным, но легло между ними прочным мостом.
В молодости дед Евдоким служил в гвардейском полку. Годы немного ссутулили, подсушили его, однако и сейчас он пролез в дверь согнувшись и боком.
— Мир дому сему, — прогудел он от порога, снял картуз и, повернувшись к переднему углу, поднял руку ко лбу и тут же опустил: — Известно, безбожники.
Виктор встал из уважения к годам деда Евдокима и, вспомнив урок хозяина лесной сторожки, выпятил грудь, опустил руки вдоль бедер, как учили на уроках физкультуры и военного дела. Почтительность к старшему и молодцеватый вид тронули деда Евдокима, он трубно высморкался в темную тряпицу и сказал одновременно взволнованно и покровительственно:
— Видать, отец тебя не наспех стругал: еще молод, а в плечах разворот имеешь.
Клава, чтобы скрыть смущение, поспешно нагнулась и подвинула деду табуретку, на которую он немедленно опустился не гостем, а полноправным хозяином.
— Ты мне вот что скажи, — начал дед, доставая из Кармана кисет. — Сломана под корень, что ли, наша армия?
