— Заходи. Разрешаю.
Вошло. Двери закрылись, и кабина поехала вниз. Роскошный лимузин, на котором он ездил на операцию, находился на базе, и здесь его ждал обычный местный автомобиль. Правда, очень мощный и дорогой по местным меркам, но всё же до уровня техники ЕГО мира не дотягивающий очень далеко. Открыл дверцу, сел сам, распахнул, дотянувшись до замка, пассажирскую дверь.
— Садись.
— Но… Разве я могу сидеть рядом с ВАМИ?!
Изумление унтерменшен было настолько велико, что Отто невольно расхохотался.
— Садись. Я тебе больше скажу — мы ещё вместе вечером на танцы пойдём. Танцевать умеешь?
— Я?
— Ну не я же.
Дождавшись, пока оно село и послушно пристегнуло ремень безопасности, парень завёл мотор и выкатил «БМВ-Z» на улицу… Ветерок слегка трепал его коротко остриженные волосы, и развевал роскошные локоны существа. Он вырулил на магистраль, опоясывающую город, и слегка вжал педаль газа, автомобиль послушно стал набирать скорость.
— Неплохо…
Вывел на дисплей установленной в салоне системы спутниковой навигации карту местности. Почему то захотелось проехаться за шумный пыльный город… Через несколько километров показалась развилка, и недолго думая он повернул машину прочь от столицы… Дороге, конечно, было далеко до роскошных автобанов Рейха, но всё же более-менее твёрдое покрытие, впрочем, вскоре сменившееся на разбитую до невозможности бетонку. Так проехали километров пятьдесят, когда он заметил придорожное кафе. Снизил скорость, перестроился, свернул на стоянку.
— Приехали.
— …
— Вылезай.
Она не рассуждая вышла из автомобиля. Несколько пустых столиков в сумрачном помещении особого энтузиазма у Отто не вызвали, и он решил остаться на улице. Уселся сам, знаком приказал сесть существу. Сделал заказ появившейся словно из-под земли официантке. Оставалось ждать. По словам персонала — минут тридцать-сорок…
Извлёк сигареты, закурил. По трассе скользили автомобили всех марок и цветов. Грузовые, легковые, трейлеры и автобусы, легковушки и небольшие грузовички…
— Хотел тебя спросить, почему ты до сих пор на Острове?
— Я?
Сидевшее неподвижно, словно изваяние, существо вздрогнуло.
— Вы меня спрашиваете?
— А что, разве кто-то есть ещё?
— Но…
— Тебе задан вопрос.
— Господин… Мои родители остались, потому что дедушка был очень болен. А потом… У нас был только набор на Марс, но я не смогла пройти, у меня лёгкие слабые…
— Вырождающаяся нация.
Сухо констатировал он, и неожиданно заметил слёзы в глазах особи. Они умеют плакать, словно ЛЮДИ?! Потрясение было настолько сильно для него, что поначалу Отто даже растерялся. Всю жизнь его учили, что евреи — не люди. Унтерменшен. Жид. Особь. Существо. Оно. Так их называли при разговоре. Так их обозначали в учебниках. Каждый ариец знал, что никогда нельзя доверять ни одному из них ни под каким видом. Почему? Да потому что у них одна цель — МИРОВОЕ ГОСПОДСТВО…
Когда еврей видит хорошо выстроенные дома акумов (неевреев), он обязан воскликнуть: «Дома надменных разорит господь». Когда же перед ним развалины дома акума, то ему следует произнести: «Господь есть бог отмщения» (Орах-хайим, 224).
«Сделать добро акуму считается грехом. Можно бросить кусок мяса собаке, но отнюдь не дарить его акуму, так как ведь собака лучше акума» (Хошен-га-мишпат, 156:17, Хага).
«Когда еврей ведет дело с акумом и придет другой еврей и обманет акума, тогда оба еврея должны поделиться таким ниспосланным от Иеговы барышом» (Хошен-га-мишпат, 187:7, Хага).
«В Торе (Моисеево Пятикнижие) сказано: „Не обманывайте ближнего своего“. Акумы же не братья нам, они хуже собак» (Хошен-га-мишпат, 227:1).
Еврей, нашедший что-нибудь, обязан вернуть его собственнику. Когда же находка принадлежит акуму, считается тяжким грехом что-либо возвратить обратно, разве если это делается с целью, чтобы акумы говорили: «Евреи порядочные люди» (Хошен-га-мишпат, 259:1).
«Каждому еврею ставится в обязанность всякий храм акумов искоренять» (Иоре деа, 146:1).
«Строго запрещается спасать акума от смерти. Запрещено лечить акума даже за деньги, кроме того случая, когда есть опасность вызвать ненависть к евреям. Еврею разрешается испытывать на акуме — приносит ли лекарство здоровье или смерть?» (Иоре деа, 158:1,2 Хага, Хага 2).
«Браки акумов не имеют связующей силы, то есть их сожитие все равно, что случка лошадей» (Иоре деа, 269:1).
«Каждый еврей обязан жениться для продолжения и размножения рода человеческого. Когда же его дети — акумы, он не исполнил своего долга содействовать размножению рода человеческого. Дети-акумы не могут быть сравнимы хотя бы с незаконнорожденными или с идиотами еврейского происхождения» (Эбен га эфер, 1–7).
«Строго запрещено еврею бить своего ближнего сочеловека (то есть еврея), будь сей последний даже грешником, кто ударит своего ближнего сочеловека, тот считается безбожником… Однако, ближним следует считать только еврея, бить же акума не составляет никакого греха» (закон 97).
«ЛУЧШИЙ ИЗ ГОЕВ ДОСТОИН СМЕРТИ» (Абода зара, 26, в Тосафот).
«Семя гоя рассматривается как семя скотины» (трактат Кетубоф, 3, б).
«Совокупление гоя — то же, что совокупление скота» (дополнение к Санхедрин, 74, б).
«Если 10 иудеев вместе читают молитву Кадиш, то их не должен разделять кал или гой» (Шулхан Арух, Орах Хайин, 55, 20).
«Держать злого пса, который кусает людей, еврею запрещается, если этот пес не привязан на цепь; но это имеет силу только там, где живут одни лишь евреи. Напротив, где проживают и акумы, там еврею дозволяется держать злого пса» (не на цепи).
О, Отто на всю жизнь запомнил эти положения еврейских религиозных трактатов, которые в обязательном порядке изучались во всех школах. Иначе бы начали возникать вопросы, почему это один народ, одну нацию подвергают такому беспримерному унижению и уничтожению. Но после такого… И это — только то, что он помнил… Курс был большой, и практически везде, где он только знал, в любых религиозных трактатах иудеев, в поучениях их религиозных лидеров и учителей сквозила эта НЕНАВИСТЬ, это презрение… Предки Шрамма, победив Японию, не стали уничтожать их. Нет, к ним отнеслись со всем уважением, как к РАВНЫМ себе. Не тронули англичан (кто выжил), не стали сгонять французов в лагеря за Полярным Кругом. Они сами предали свою кровь, слились с истинными арийцами, растворились среди русских, немцев, итальянцев… И даже здесь, в Россиянии, порабощённой иудеями, их ставленнику, первому так называемому «президенту» Эльцину ПРИШЛОСЬ запретить «Шулхан Арух». Уж СЛИШКОМ явно трактат выдавал ИСТИННЫЕ цели и намерения по отношению к населению захваченной ими страны… И Отто привык смотреть на НИХ как на нечто отвратительное, нечистое, невыносимо мерзкое, не имеющее НИЧЕГО общего с ЧЕЛОВЕКОМ. Впрочем, как и остальное население Метрополии… Даже негров, которых расовая теория относила хоть и к неполноценным, но всё же — людям, ставили ВЫШЕ иудеев, отвергая у тех наличие всяких человеческих чувств. А тут… По виду — настоящий человек, если не приглядываться особо тщательно. Да ТУТ большая часть населения не сможет пройти расовую комиссию у НЕГО на Родине… Умеет плакать, смеяться, одеваться, вести себя за столом. Довольно прилично, кстати. Интересно, кто её научил? Грамотная. Впрочем, это, как раз, неудивительно. ИХ обучали читать, писать, считать до тысячи в обязательном порядке. Но ОНА ещё знает ДВА языка. Два мёртвых языка. Хотя и сам Отто знал столько же, но это были живые языки, на которых общались в Рейхе…
— Пожалуйста, первое, вам и вашей спутнице…
От размышлений его оторвала подошедшая официантка, ставшая ловко расставлять дымящиеся тарелки на столике…
Вновь знакомый переход через светящуюся чернотой арку, и Алексей перешагнул прямо в штабную палатку. Только на этот раз он был не в поношенном полевом обмундировании россиянской армии, а в полном боевом снаряжении тяжёлого гренадера. Латы. Плащ. Шлем. «Шмайссер-Калашников» на ремне. Всё как положено. И опять оживление. Но рассусоливать долго не пришлось — едва он перешагнул порог штабной палатки, как полковник Рокоссовский с ходу поставил ему задачу:
— Ситуация изменилась к худшему! У вас в штабе операции — предатель. И чехи уже начали противодействие…
С висящих в воздухе неподвижно крошечных разведчиков, могущих оставаться в атмосфере целыми неделями, а если нужно — и больше, картинка шла напрямую на голостол. Островский наблюдал, как с перекошенными лицами женщины, старухи, дети кидались прямо под гусеницы «Т-72» и «Т-80», заставляя танкистов останавливаться. Как взлетел в воздух мост прямо под носом у дозора пехоты. Как боевики в лагере начали суетиться, готовясь к выходу. Выводили заложников, их ставили на колени, и словно баранам, перерезали горла. Запомнился вдруг один, который засучил ногами, когда ему стали перепиливать позвонки… Алексей стиснул зубы — он находил таких… несколько раз подбрасывали головы в расположение исчезнувших бойцов… Кого то, по-видимому офицера, растянули, прибив скобами руки, на коре большого то ли дуба, то ли чинары, и стали сдирать заживо кожу. Островский порадовался, что не слышит, но бился несчастный жутко…
