16 сентября — израненный линейный корабль «Марат» для срочного ремонта пришел в Кронштадт, встал у причальной стенки в Средней гавани.
19 сентября — первые пятнадцать фашистских самолетов среди белого дня появились над Кронштадтом, сбросили бомбы на боевые корабли, на жилые дома города-крепости.
22 сентября — уже сорок фашистских самолетов и дважды за день бомбили те же цели.
А то, что случилось 23 сентября, казалось, и вовсе навечно врежется в память.
Утром этого дня капитан Исаев встал по сигналу общей побудки, одновременно с солдатами вышел на физзарядку, потом побрился, умылся и до зеркального блеска начистил яловые сапоги, которые, похоже, осиливали последние километры своего жизненного пути. А после завтрака ушел в спальню, где, страдальчески вздохнув, с искренним и единственным желанием — уж сегодня-то обязательно осилить письма и жене, и дочери — сел за стол. Вообще-то писать домой для него всегда было если и не откровенной радостью, то уж наиприятнейшим занятием — обязательно. Теперь же… О чем, позвольте узнать, писать теперь? Самым родным, самым дорогим тебе людям? Правду — нельзя: с ней и военная тайна запросто проскользнуть может; да и бессовестно, бесчеловечно свое горе, свои беды и трудности перекладывать на самых дорогих тебе людей, заставлять их сопереживать тебе. Значит, врать? А если это противно всему твоему естеству?
Почти три часа упрямо просидел за столом, но только и родил в превеликих, муках:
«Милая ты моя, Аннушка!
Погода у нас сегодня солнечная, без ветра, так что…»
Пострадав, помучившись еще с полчаса, он вздохнул с облегчением (окончилось самоистязание!), аккуратно сложил пополам лист бумаги, на котором были пока только те две строчки, спрятал в тумбочку, стоявшую около самой обыкновенной солдатской койки. Спрятал письмо — надел фуражку, привычно проверил руками заправку гимнастерки и решительно зашагал к Петровскому парку, сел там на свою любимую скамейку и неторопливо прошелся глазами по гаваням и причальным стенкам, проверяя, все ли боевые корабли на прежних местах, не убежал ли кто на боевое задание, не появился ли новичок. Все было как и вчера. И он, радостно щурясь от яркого солнца, даже с удовольствием выслушал успокаивающий и светлый перезвон меди на всех кораблях одновременно: отбили три двойных и одинарный удар, значит, если бой склянок перевести на язык человека сухопутного, — половину двенадцатого обозначили.
Вообще же — сегодня благодать, а непогода! Если бы не раскаты артиллерийских залпов, почти ежеминутно рождающиеся на берегах залива, то и нет войны вовсе, и нежно обволакивает землю просто погожий день самого обыкновенного бабьего лета.
Фашистские самолеты возникли в небе внезапно. Десятки. Многие. И моментально взвыли сирены. И сразу звонко ударили орудия кораблей и зенитных полков, базировавшихся на Кронштадт. И сотни снарядных разрывов — лохматых, грязных — безжалостно запятнали голубое небо.
Но самолетам, чтобы одолеть расстояние от Петергофа, над которым они были обнаружены, до города-крепости, требовались лишь считанные секунды. Вот и загрохотали взрывы. Капитан Исаев, оставшийся в Петровском парке на своей любимой скамейке (ему пока не указали места, где он обязательно должен был быть по сигналу боевой или иной какой тревоги), определил безошибочно, что рванули они у пирсов подводных лодок и в районах Морского госпиталя и Морского завода, где в доке ремонтировались некоторые боевые корабли.
Казалось, уже какой час фашистские самолеты натужно ревели моторами в небе над Кронштадтом, множеством бомб не поразив ни одной стоящей цели. И вдруг ослепительное пламя чудовищного взрыва на мгновение ослепило капитана Исаева, а еще через секунду на него обрушилась и взрывная волна, пригнувшая к земле, сорвавшая фуражку, зашвырнувшая ее в кусты.
Открыл глаза — увидел, что у линейного корабля «Марат» исчезла вся носовая часть. Вместе с башней, в которой обычно несли свою бессменную вахту три орудия главного калибра. Не хотел, не смог поверить глазам, вновь — теперь осознанно — зажмурил их. Когда открыл — линейный корабль, лишившийся своей носовой части, уже осел на грунт. Увидел и множество моряков. С линейного и других боевых кораблей, стоявших поблизости от него. Одни из них тушили пожар, другие бежали и несли огромный брезент-пластырь, чтобы им закрыть пробоину; эти боролись за жизнь линейного корабля. Но были среди моряков и такие, что стояли у зенитных пушек, прочно обосновавшихся на башнях главного калибра. И с полной скорострельностью, словно с их кораблем ничего страшного не случилось, били по фашистским самолетам. Капитан Исаев даже увидел, как один вражеский бомбардировщик, нещадно дымя, потянул к левому берегу Финского залива. И дотянул. Об этом честно доложил клубящийся столб черного дыма и кровавого огня, взметнувшийся за прибрежными деревьями.
Исчез последний фашистский самолет, прозвучал над городом-крепостью сигнал отбоя воздушной тревоги — капитан Исаев, чувствовавший себя так, словно чем-то опорочил себя, побрел в опостылевшую казарму. Да, в Кронштадте все люди еще недавно насмерть бились с фашистами. Только он, капитан Исаев — кадровый командир Красной Армии! — был сторонним наблюдателем.
И вовсе чернущая туча закрыла весь мир, когда узнал, что в налете участвовало около трехсот вражеских самолетов, что от их бомб пострадал не только линейный корабль «Марат», но и крейсер «Киров», лидер «Минск» и эсминец «Грозящий», а подводная лодка «Малютка», транспорт и буксирный пароход даже затонули.
В тот день капитан Исаев не ужинал: именно во время, отведенное распорядком дня на ужин, он постучал в дверь кабинета того майора, который приговорил его быть в резерве. И вошел в кабинет, получив на то разрешение. И не оказал, а отчеканил с откровенным вызовом:
— Прошу немедля определить меня на место службы. На любое боевое. Согласен даже рядовым. В противном случае…
Что сделает в противном случае, этого и сам не знал. Но он, капитан Исаев, известный всему полку своей неизменной выдержкой, сказанул такое, глазом не моргнув.
Без малейшей необходимости капитан Исаев дал волю нервам, разговаривая с майором: оказалось, только минувшая бомбежка и помешала тому еще сегодня днем найти его и сообщить, что он должен немедленно явиться к полковнику Ворожилову Андрею Трофимовичу. Дескать, остальное полковник сам скажет, если… сочтет нужным.
О полковнике Ворожилове капитан Исаев слышал. Дескать, он знающий свое дело командир, наделенный талантом военачальника, организаторскими способностями и смелостью, находчивостью в бою; лучшее тому подтверждение — орден Красного Знамени, которым Андрей Трофимович награжден еще в гражданскую войну за штурм Перекопа.
Полковник Ворожилов, когда капитан Исаев представился ему, крепко пожал его руку и спросил, словно залп из главного калибра обрушил: с какого года в Красной Армии и в какой должности пребывал последнее время?
На первую половину вопроса капитан Исаев ответил без малейшего промедления, а потом на мгновение задумался. Откровенно говоря, очень хотелось, назваться командиром отдельного сводного батальона особого назначения. С другой стороны… А вдруг майор Петров лишь для отвода глаз, предполагая, что у него, капитана Исаева, во всю силушку заполыхали честолюбивые помыслы, назвал его комбатом? Вдруг не сохранилось (или даже не было вовсе) бумаги, подтверждающей это? Лучше уж и умереть командиром роты, чем прослыть самозванцем! И он назвался ротным командиром.
А еще через несколько минут, даже не присев сам и не предложив сесть капитану Исаеву, полковник Ворожилов ровным голосом и отрывистыми фразами, глядя неизменно только в глаза, поведал, что он, полковник, сегодня уже командир полка моряков-добровольцев, которые, скорее всего, в ближайшие дни станут десантниками. Куда будет брошен полк и в полном составе или расчлененный на батальоны и даже роты — не тема для сегодняшнего разговора. Если капитан Исаев чувствует себя способным участвовать в том большом деле, которое маячит перед полком, — милости просим, хоть сейчас принимайте роту. Между прочим, полк сформирован исключительно из моряков — вчерашних корабельных электриков, торпедистов, рулевых, трюмных машинистов; есть в его составе и курсанты военно-морского политического училища. Короче говоря, из всей сухопутной тактики, как военной науки, эти парни хорошо только и знают, что по команде или сигналу командира надо обязательно быстро подняться в атаку. И они поднимутся. И бросятся вперед. И многие из них лишь из-за своей военной малограмотности полягут на том поле боя. Отсюда какая задача вытекает уже сегодня? Буквально за считанные дни вдолбить, втемяшить — какое из этих слов вам больше нравится, то и выбирайте, — так вот, надо во что бы то ни стало втолковать им хотя бы самое-самое основное, а потом, когда придет пора и они окажутся на сухопутном фронте, учить дальше и одновременно ежеминутно заставлять их строго выполнять все то, что должны были намертво освоить раньше. Требовать, требовать и еще много раз требовать. Жестко. Даже вроде бы — беспощадно!
