– Русские научились воевать, но пить они меньше не стали, а значит, штрафников у них не убавилось.
Херминг слова о штрафниках не понял и попросил унтера разъяснить, что тот имел в виду. Хорст только хмыкал в ответ и прекращал разговор с выражением лица, ясно говорившем: что, мол, сосунку объяснять, в бою сам поймет…
До разъяснений туманных слов унтера неопытным солдатам уже позже снисходил все тот же Люстиг, который принимался растолковывать Хермингу, что, по данным разведки, «иваны» стянули на передовую неимоверное количество штрафных подразделений и что именно их русские бросят в атаку в первую очередь.
Люстиг, обнаружив благодарных слушателей, входил в раж. Видя, как округляются глаза у Херминга и Венгера, он нагонял страху еще больше, надрывным голосом повествуя о том, что нет никого ужаснее русских штрафников, когда они идут в атаку, и как они кусают и рвут врага зубами на части в рукопашной, потому что им не выдают оружия перед атакой и они вынуждены добывать себе оружие в бою.
Как бы там ни было, но весть о прибытии на хутор подкрепления подтверждала худшие опасения, озвученные Хорстом.
О времени прибытия новых сил тоже ничего конкретного известно не было. По предположениям Люстига, ожидать не раньше вечерних сумерек. Вряд ли командование затеет перемещения в одерской пойме в течение светового дня. Меры по маскировке и так действовали строжайшие, а в последние часы были возведены в абсолют.
Новость Люстигу сообщил унтер, сам он якобы услышал ее от Дамма, когда тот связывался с командиром батальона по рации. Рация была установлена в хозяйском доме, в котором квартировали оба унтера и Дамм, причем лейтенанту была отведена отдельная комната. Хорст выполнял в подразделении обязанности связиста.
Косвенным подтверждением новости стал тот факт, что боевые занятия первой команды свернулись чрезвычайно быстро, и вся группа в полном составе прибыла на рытье окопов под личной командой Дамма.
Лейтенант торопил молчаливых и злых, вывалявшихся в земле, перепачканных с ног до головы солдат. Дамм будто боялся, что те, кто прибудут сюда, застанут позиции в ненадлежащем виде. Сначала он погнал расчеты первой команды в поле, на обустройство траншей, но спустя час задача изменилась. Явно недовольный темпами строительства второго блиндажа, лейтенант теперь решил все силы бросить сюда. Теперь о перекурах можно было забыть.
До вечера подразделение в авральном режиме закончило обустройство обоих блиндажей и без проволочек принялось за доведение до ума ходов между ячейками для стрельбы, а над хутором по-прежнему нависала пелена тишины, которую колыхал гул нестройной и вялой орудийной канонады.
Когда уже начало смеркаться, Дамм по обыкновению устроил на заднем дворе вечернее построение. В этот момент из-за дальних построек показалась конная повозка. Впряженную невысокую, но крепкую лошадку направлял за вожжи шагавший возле телеги солдат. Еще один тоже шел пешком по другую сторону от телеги. Третий сидел на телеге, согнув спину и свесив ноги на левую сторону. Все трое были в военной форме Вермахта, но оружие, МП-40, держал в руках только тот, что сидел в телеге.
Они еще приближались, а сидевший резво соскочил с телеги, быстрым шагом почти подбежал к Дамму, вытянул руку в приветствии и принялся что-то докладывать.
Дамм, еще не дослушав до конца рапорт прибывшего, окликнул унтерфельдфебелей. Хорст тут же бросился к командиру. Резкие распоряжения лейтенанта отчетливо звучали в холодеющем воздухе апрельских сумерек. «Быстро организовать разгрузку и выдачу…» Пока они совещались, другие двое распрягали лошадь, молча и словно не обращая внимания на то, что происходило рядом с ними, во дворе.
– Чего это они без оружия? – спросил Херминг.
– А может, оно у них в телеге… – предположил Венгер.
– Не положено им оружие… – скупо пробурчал Люстиг, сплевывая на землю.
Он ткнул Херминга кулаком в бок, а потом указательным пальцем показал на возниц.
– Видишь у них повязки на рукавах? – спросил он, обращаясь к Хермингу. – Это «хиви»[9], добровольные помощники. Короче, русские…
По лицу Херминга стало видно, что слова Люстига привели его в замешательство. Парнишка, наверное, еще ни разу не видел русских вживую, а тут – сразу двое, да еще оба в немецкой форме!
Люстиг сразу сообразил, какие эмоции обуяли молодого солдата, и хмыкнул.
– Кхе-кхе, а ты думал, что они на медведей похожи. Некоторые правда попадаются… похлеще медведей. Когда с таким в рукопашной сойдешься, все – пиши пропало… Но среди «хиви» таких почти нет. Они все-таки почти все из плена. А в концлагере, сам понимаешь, особо не откармливают.
– Не знаю… у нас в батальоне практически все «хиви» – нормальные мужики… – вступил в разговор Фромм, стоявший позади, во второй шеренге, рядом с Хермингом. – Добросовестные, исполнительные…
– Да уж, – согласно кивнул Люстиг и покачал головой. – Смотришь на такого, и не верится, что еще несколько месяцев назад он с таким же рвением бежал в атаку, чтобы тебя убивать…
– Все равно не могу понять, как они тут стоят, так, запросто… – процедил Херминг. Судя по исполненному ненависти голосу, он уже оклемался. – Они же убивали наших матерей в Пруссии. Вы смотрели кинохронику их зверств и сопутствующую речь рейхсминистра Геббельса? Враги Германии – твои враги. Ненавидь их всем сердцем! – с пафосом проговорил он, так, будто произносил клятву. – Эти слова нашего рейхсканцлера написаны у меня в сердце…
Отто молча посмотрел на Херминга. Того всего трясло, точно в ознобе, мелкой дрожью, а лицо перекосила гримаса ненависти. Типичный продукт «гитлерюгенда», у которого в голове отсутствуют извилины, но зато десять прямых линий, соответствующих десяти заповедям национал-социализма. Только тут, на передовой, они понимают, что знание наизусть заповедей Геббельса еще не обеспечивает победы в бою. Да и то не все… Те, кто успевает…
– Не знаю… – как ни в чем не бывало, продолжил Фромм. – По-моему, к «хиви» эти слова не относятся… По крайней мере, они достаточно настрадались в лагерях и к тому же работают за еду. Зато их использование на тыловых работах позволило высвободить для фронта уйму дармоедов. По мне, так ненависти заслуживают те горлопаны, которые с пеной у рта рассуждают о величии Германии, отсиживаясь в интендантской службе. Пусть эти тыловые крысы пожарятся, как мы, на огне русских сковородок.
– Ты о каких сковородках, Фромм? – усмехнувшись, отозвался Люстиг. – Не о тех, у которых калибр 120 миллиметров?
– Лично мне все равно, чьи это будут сковородки… – заворчал Шеве. – Только чтоб на них подрумянивались и поджаривались колбаски.
– Или сосиски… – мечтательно отозвался Фромм в унисон своему товарищу. – Помнишь, Шеве, какие сосиски делал Фрелих? Нельзя было толком отличить, где он использует натуральные кишки, а где – сосисочную оболочку…
– Черт возьми, я тоже подумал про Фрелиха… – сглатывая слюну, проговорил Шеве.
– Да-а… – продолжал Фромм в том же духе. – У гренадеров работа скотобойни была налажена. Рота работала, как часы: коптильня, сосисочная машина… Хорошо было тем, кто дружил с Фрелихом. Они с Шеве земляки, считай, из соседних деревень. А дело свое Фрелих знал, как «Отче наш». Сколько шпига добавить, сколько специй, соотношение говядины и свинины в фарше… И где он эти специи доставал? Всегда у него перец был – и красный, и черный… Не просто колбасу делал, а разных видов. Вот вам по-баварски, вот вареная. А помнишь, Шеве, какие сосиски у него получались из парного свиного фарша? Берешь такую сосиску на зеленый прутик и над костром держишь. Достаточно пяти минут… Нежнейшее мясо… А какой запах распространялся в воздухе, когда она начинала сочиться жиром… Тогда ее надо аккуратно наколоть в нескольких местах, чтобы оболочка кишки не лопнула…
– Прекрати, Фромм… Хватит издеваться… – пробурчал Хаген. – Я сейчас слюной захлебнусь…
– Это ты в самую точку… – закивал Люстиг. – У меня в животе судорога. Вы не улавливаете в воздухе сосисочный аромат? Интересно, что нам приперли наши добровольные помощники на ночь глядя. Чует мое пузо, что что-нибудь вкусненькое. Ух, если так, я дам им пострелять из своего «дымохода», нашим заботливым «хиви»…
Нутряные предчувствия Люстига не обманули. Действительно, в телеге привезли сухие пайки на все противотанковое подразделение, причем основу пайка составляла внушительная порция сосисок, правда, не вареных, а сырых. Но это никого из солдат ни капельки не расстроило, даже наоборот: не надо было возиться с их приготовлением, а можно потреблять их сразу, в сыром виде. Кроме того, в пайки входило по буханке хлеба, рыбные консервы, маленький кусочек твердого сыра и сигареты россыпью – по пять штук на каждого.
