собой:
— Отливку золотого монумента медперсоналу придется поставить на консервацию. Налог на старых дев — вещь опасная, взбунтовать могут. Вы не знаете, что такое бунт девственниц? Нет? Ну и я знать не хочу! А вот роман я обязательно напишу. Клянусь достоянием национального банка, такой женщины я еще не видел! Это укротительница тигров, индийский факир!..
В этот вечер Крючкову пришлось туго от насмешек сослуживцев, но он отбивался стойко, вдохновляясь и словесной перепалкой и вниманием к себе. А во время ужина он даже поспорил с поваром Кискиным. Повар стишки потихоньку творил, вот Крючков и посоветовался с ним: хорош ли заголовочек для романа — «Женщина, которая не смеется»? Кискин одобрил, но стоял за поэму. На поэму Крючков согласился, лишь узнав, что у повара осталась каша. Изрек:
— Прав ты, Кискин! Холодную красоту надо стихами клеймить!
Очень веселился Крючков. И другим было весело. А ночью он ворочался без сна на нарах и вспоминал. О детстве, прошедшем в детдоме, о своей первой любви.
…Ее звали сперва Лелькой, потом Ленкой и, наконец, Леной. Его имя не менялось — все Аркашка. Росли они удивительно вразнобой. Когда восьмилетнего Аркашку привезли в детдом, он был маленьким, тщедушным и всех боялся. Лелька, на полтора года старше, рослая и смелая, сразу же назвала Аркашку «братишкой» и стала его нянькой. Она уговаривала «братишку», когда он канючил и плакал, дралась за него с мальчишками-одногодками. В шестом классе Аркашка пошел в рост. К седьмому — вымахал с коломенскую версту. Девчонок начал избегать и часто обижал Ленку, которая по-прежнему называла его «братишкой». А дальше и вообще все вышло нескладно. В девятом классе Аркашка вдруг заметил, что Ленку все стали звать Леной. Даже ребята. Один он не признал нежностей и называл уже совсем взрослую красивую девушку по-прежнему грубо. Она не обижалась, но в ее обращении к «братишке» появилась ласковая снисходительность, как и тогда, когда Аркашка был сопливым малышом. От этого Аркашка злился, грубил и… страдал. По ночам придумывал горячие объяснения в любви, а днем, при встречах с Леной, вел себя дерзко, вызывающе. Особенно пиратствовал, если видел, что Лена разговаривала наедине с парнем. А ночью опять ненавидел себя, обзывал «болваном», «дубиной», и — ничего не менялось.
Когда Лена, окончив школу, уезжала на работу, Аркашка пошел провожать ее. Накануне он поклялся себе страшной клятвой, что скажет Лене все, вывернет перед ней всю душу. Может, он и сдержал бы клятву, но на прощанье Лена поцеловала его первая и сказала, стараясь быть веселой: «Ну вот, не забывай, братишка!» А у него сдавило горло, и он даже не попросил у Лены прощения и не сказал ей спасибо за все, кем она была ему.
Прошло больше года. Крючков, уже студентом, шел по институтскому парку. С кленов и лип облетали листья, шуршали под ногами. На скамейке одна девушка читала другой из какого-то старинного романа: «Это была она, которую ждут всю жизнь и часто умирают, не дождавшись…» Сказав в общежитии, что едет к больной тетке, Крючков в ту же ночь уехал в город, где жила Лена. Он с год не получал от нее писем и в поезде все время думал: «Не переехала ли?» Она оказалась дома, было воскресенье. На лестничной площадке она кинулась ему на шею, расцеловала. Распахнув дверь, крикнула в комнату: «Вася, скорей! Мой братишка приехал!»
Вася был ее муж.
10
Вечер. В землянке санчасти полутемно, тепло и очень тихо. Иногда только шорох, вздох — за фанерной перегородкой санитар Баранов присматривает за печкой.
Первый день на новом месте прожит. После приема больных Беловодская вместе с санитаром приводила в порядок помещение, медицинское хозяйство. Кажется, лучше стало. По сравнению с запустением.
Прямо — стол, накрытый белой клеенкой. Слева — узкая кровать, заправленная серым одеялом. На стене, поверх плащ-палатки, натянута белоснежная простыня. На полке, над столом, выстроились по ранжиру пузырьки и банки с медикаментами, на многих — свежие надписи по-латыни и по-русски. Поблескивала никелем закрытая коробка с самыми ходовыми инструментами. Все пока. Лучшего-то чего желать, если в одном помещении и дом твой, и амбулатория, и аптека, а при нужде и хирургическая.
Захотелось перед сном проветриться от запаха лекарств, подышать свежим воздухом. Беловодская надела шинель, шапку. Отворила гулкую фанерную дверь. В прихожей на скамейке сидел санитар, попыхивал трубочкой. Предложил:
— Если далеко, то я провожу. Ведь часовые вас не знают.
— Нет, я тут, близко. Голова что-то побаливает.
Беловодская вышла из землянки. Всей грудью вдохнула морозный воздух, словно отпила глоток шипучего нарзана: иголочками покалывало в носу и горле. Мартовское небо сверкало звездами. На краях ровиков искрились сосульки от подтаявшего днем снега. Ни огонька вокруг, ни звука.
Беловодская медленно прогуливалась вокруг землянки, не теряя ее из виду. Старалась в темноте представить расположение части. Еще утром ей все объяснил и показал замполит Шестаков. Предупредил, чтобы первые дни одна не ходила — могут быть недоразумения с охраной. Значит, так… Восточнее и южнее санчасти — посты. Один часовой — у снарядов, другой охраняет автомашины и горючее. Севернее, по лощине, — парные патрули. А западнее… Тут Алексей Иванович как-то шутливо сказал: «Ну, а западней — там охрана совсем надежная, там орудия и все наше войско. Защитим!» — припомнила Беловодская. Легкий человек замполит, уютный. О делах говорил, будто это так, кое-что по хозяйству сделать. Да и не сказал ни разу, что это обязанности ее, Беловодской. А все — «мы», надо бы «нам» сделать. Только после разговора поняла, что дел-то много. И баня, и дезкамера, и прививки, и беседы с солдатами о первой помощи, и продукты проверять, и пробу с пищи снимать… Но, видимо, помогать будет. А вот командир дивизиона — сразу не поймешь. Прибежал в штаб. Только и успела Беловодская доложить о своем прибытии. Поздоровался, пожелал успехов. Сказал замполиту: «Вы уж тут сами», — и стал вызывать кого-то по телефону. А потом куда-то убежал. Все же, когда здоровались за руку, заметила Беловодская, что командир дивизиона удивлен. Наверно, ждал фельдшера-мужчину. И еще она заметила, что глаза у Костромина серые и что он худ. Сразу заметно — вес ниже нормы.
Вечерний морозец все настойчивей забирался под шинель, и Беловодская вернулась в землянку. С вольного воздуха резко пахнуло лекарствами и дымком. Санитар подкладывал поленца в печку. Беловодская прошла к себе. Взглянула на часы — начало десятого, спать рано. Что бы это поделать, неутомительное? Нашла — почистить пистолет. Попросила у Баранова
