— Дорогой мой сын! — начал Цухмар. — Твой отец не с краю стоял в толпе, когда делили мудрость, думаю, он оказался очень близко к руке дающего. Твой отец всегда думал о продолжении рода. Теперь эту обязанность взвалил на свои плечи ты. Не думай, будто тебе досталась легкая ноша. Нет, под этой ношей гнутся спины, да еще как. Мы знаем, плечи у тебя крепкие, руки чистые и сильные…
— Мешок денег тащил, — не выдержал Аслан, хотя прерывать тамаду не полагается.
— Да, сберег народное добро. То добро, что ты обретаешь сегодня, тоже требует бережного отношения. Любовь, говорят, — молоко со сливками, не убережешь — прокиснет. Сохранишь любовь — сохранишь родной очаг, землю предков. Прими, сынок, эту чарку, «утверди» мои сладкие слова горьким питьем.
Айтек обеими руками принял стакан, поставил его на ладонь левой руки и, поддерживая правой, сделал шаг назад.
Кошроков смотрел на Айтека восхищенным взором и в душе ему немножко завидовал; взгляд его внезапно встретился со взглядом Апчары, сидевшей напротив, оба вздрогнули и, смутившись, словно по команде, повернули головы к Айтеку.
— Твои слова запали в душу, — запинаясь, негромко говорил взволнованный жених. — Будь я скалой, их бы и на этой скале можно было высечь. Да будет мудрость всегда твоим посохом, а дорога твоя — долгой. — С этими словами Айтек не спеша осушил чару с «горьким питьем» и протянул пустой стакан виночерпию.
— Пусть превратится горькое питье в материнское молоко! — воскликнул Цухмар: больше он ничего не успел сказать.
Вихрем влетел Чоров на веранду.
— Гуп махо апши — пусть к добру будет ваша компания! — Все всполошились, поднялись — за исключением уполномоченного и Цухмара, — Клянусь, сегодня не тот случай, когда гость гостю не по душе, а хозяину — оба. Чем больше гостей сегодня, тем больше и радости. Хоть я и гость незваный, полагаю — найдется и для меня местечко, если не рядом с тамадой, то где-нибудь неподалеку…
— Да усыплет бог твою дорогу зерном счастья. Мы сами искали тебя. Двух всадников послали. Ни один еще не вернулся. По всему району ищут, — оправдывается перед Чоровым Оришев-старший.
— Я не опоздал?
— Ты всегда вовремя. Впрочем, попробуй ответить тебе что-нибудь другое, — нашелся Аслан. Он глянул на Кошрокова, с удовольствием заметил на его лице одобрение и весело рассмеялся.
— Вовремя, вовремя, — сказала Апчара.
— Хоть и опоздал малость, — не утерпела Кураца.
Цухмар тоже подал голос:
— Успеешь наверстать упущенное.
— Ты прибыл, как гость, знающий себе цену, — сказал уже серьезно директор школы. Он помнил, что на вечеринки самые достойные люди аула приходят лишь к тому моменту, когда торжество наберет силу. Тогда-то все видят — появился «гвоздь программы». Эту традицию прекрасно знал и Чоров и всегда заставлял себя ждать. Даже когда на торжество съезжались «птицы повыше», все равно Чоров оставался верен себе. И уж не дай бог, чтобы, не дождавшись его, закончили пир — не простит.
Чоров торопливо пожимал всем руки, не обращая внимания на колкости Аслана. Айтек, воспользовавшись суматохой, выскользнул за дверь. Слова «гость гостю не по душе» не миновали ушей Кошрокова, осели у него где-то в глубине души, как камешек, кинутый на дно ручья. Чоров не заставил долго упрашивать себя. Он быстро выбрал место и сел.
— Доти Матовича я ищу по полевым станам и фермам, а он, смотри ты, здесь пирует.
— Ты со свадьбы на полевой стан заворачиваешь, а я наоборот, — парировал уполномоченный. Раздался одобрительный хохот. Чоров понял, что словесный поединок обещает быть трудным; шумный гость переключился на женщин.
— Женскому руководящему составу салам! Персональный каждой.
— Да выпрямит аллах твои дела. Ты очень щедр. — Кураца язвительно усмехнулась. Ее подруга не хотела пикировки на свадьбе и под столом тихонько толкнула Курацу ногой.
— Да будет добрым знамением наша встреча. — Апчара с милой улыбкой протянула Чорову руку.
— Ты приехал на машине? — разошлась от выпитого вина Кураца.
— Да. А что? — Чоров не заподозрил подвоха в вопросе старой знакомой.
— У тебя на заднем сиденье не найдется для меня местечко?
— Почему на заднем? Я тебя на переднее посажу! — Чоров надеялся выйти из положения, сделав вид, что ничего не понимает.
— Нет, впереди пусть другие едут…
Чоров понял, что сел неудачно, слишком близко от Курацы. Теперь ему придется все время видеть ее, слушать ее колкости. Но делать нечего, менять место на пиру неприлично, придется терпеть.
— Я бы осмелился провозгласить тост, — почтительно обратился к Цухмару Кошроков.
— Желание гостя — закон для хозяина, — коротко ответил тамада. Все поддержали его:
— Просим, Доти Матович!
— Внимание, товарищи. Тихо!
— Кто-то здесь обронил фразу: «Война на половине остановится, и то хорошо», — начал бывший полковой комиссар. — Что и говорить, есть такая пословица, потому что бремя войны всегда тяжко, воюющий народ всегда ходит в рубашке, сшитой из пламени. А эта война особенная, она опалила и тела людей, и души. И поэтому мы не имеем права кончать ее на половине. Мы обязаны довести ее до конца. Сейчас, слава богу, наши воины стучатся в дверь тех, кто навязал нам эту войну. Дверь в логово врага прикладами будет разбита в щепы, если ее не откроют, если враг не бросится к ногам советских солдат вымаливать пощаду. Победу мы уже ясно видим перед собой, уже различаем ее очертания. Как солнечный диск, она медленно, но неуклонно движется к зениту; скоро ее теплом, точно солнечным, будет согреваться все живое на земле…
— За победу, одним словом. — Чоров явно грубил, перебивая гостя.
— Да, я хочу провозгласить тост за победу. Ты прав, — Кошроков разгадал состояние Чорова. — Но ты спешишь. А я еще одно хочу добавить. Когда люди прощаются и нет уверенности, что судьба скоро вновь сведет их вместе, они говорят: да встретимся мы с чистым лицом — то есть с чистой совестью. Судьба вот-вот сведет нас с победой. Я хочу предложить тост за то, чтобы мы вышли ей навстречу в самый светлый и торжественный день нашей жизни с чистыми лицами, с чистыми душами… Я разбогател, познакомившись с вами, творцами победы. Другого богатства я себе не желаю. Вы покорили меня. Я счастлив, что сижу здесь. Самые счастливые глаза те, что увидят День Победы. Да увидят ваши глаза этот день!
— Хорошие слова. Словно стихи! — задумчиво проговорил директор школы. Дождавшись, пока все выпьют, Аслан шутливо добавил: — За глаза Чорова, Батырбека, Доти Матовича, Цухмара, Айтека и всех других я пил с удовольствием, но за глаза Апчары надо пить отдельно.
Все рассмеялись.
Апчара благодарно посмотрела на Аслана. Она не пила, но заставила себя из почтения к тосту сделать два глотка. У Чорова косой рубец на шее налился кровью. Председатель райисполкома понял, что скрещивать меч с полковником даже в шутку рискованно.
Через некоторое время он вскочил:
— Настал и мой черед. Можно?
— Когда есть, что сказать, не надо ждать, пока слова потускнеют. — Цухмар кивнул головой в знак согласия.
— Мои слова не искрометные… — Чоров явно рисовался, резким движением рук одернул гимнастерку на впалом животе, поправил пряжку широкого армейского пояса, — но и ржавчины на них нет. Доти Матович предложил красивый тост. Глубокий по смыслу — за чистую совесть воина на фронте и труженика в тылу. Очень правильный тост. Но у меня есть добавление. За воинов говорит уже одно то, что они на фронте, да и орудийные залпы салюта в нашей столице звучат в их честь. Я хочу сказать о тех, кто в тылу, хочу, чтобы отцы, матери, братья, невесты и сестры встречали своих воинов-победителей тоже с незапятнанной совестью. Чтобы никто из них не ставил личные интересы выше интересов фронта, интересов победы. А это значит, что каждый из них должен быть готов на жертвы, на самопожертвование во имя высокой цели, это значит уметь туго затягивать пояс, отказывать себе в последнем куске хлеба. Вот за это я предлагаю выпить! — Чоров в запале чокался с каждым так сильно, что стакан в его руке грозил расколоться.
И тут поднялся Аслан.
— Я учитель, — сказал он просто. — Мой долг — добиваться от учеников, чтобы они понимали истинное значение тех слов, которые произносят. Товарищ Чоров, я думаю, не совсем верно употребляет слово жертвенность.
— Разве я твой ученик? — резко прервал Чоров директора школы.
— Дайте договорить, — заступилась за Аслана Апчара, догадываясь, что тот скажет все, что надо.
— Я о такой чести и не помышлял никогда. — Аслана тоже голыми руками взять было трудно. — Допустим, командир видит: солдату по щиколотку грязь в окопе, а он в одних ботинках. Командир снимает свои яловые сапоги, отдает их солдату — это жертва. Хоть и небольшая. Другой видит бедную вдову в лохмотьях — снимает с себя гимнастерку, дарит ей — это самопожертвование. Но если за счет средств, выделенных на восстановление школы, заставляют строить телятник колхозу, какое уж тут самопожертвование, какая жертвенность?
