— Авиация противника усиленно обрабатывает передний край, — словно гордясь своим умением по звукам боя определять расстояние, бодро сообщил старший сержант.
Капитан укоризненно посмотрел на подчиненного.
— Чему обрадовался, товарищ старший сержант? Там льется кровь защитников Родины. Забыл, как мы сражались на границе один против ста?
Старший сержант, видимо, почувствовал себя неловко, забегал глазками. Капитан, поглядывая на небо, с горечью продолжал:
— А нашей авиации не видно... Где вы, соколы, черт бы вас побрал! Вот тебе и война малой кровью, чужой земли не хотим, но и своей не отдадим...
Честное слово, мне показалось, что командир пограничников фальшивит. Может быть, потому, что я всегда недолюбливал громкие слова, пышные фразы, ложный пафос. Впрочем, что требовать от такого капитана. И тут я услышал простые, бесхитростные слова, больно отозвавшиеся в моем сердце:
— А там наши ребята...
Это сказал Володька. Он не слышал взрывов, но, очевидно, понял, о чем говорят капитан и старший сержант, и, поднявшись, стиснув зубы, смотрел на запад.
Застонал, приходя в себя, раненый пограничник, открыл глаза.
— О-о-о! Вас-с... Май...
Бойцы-пограничники, сидевшие все время молча и неподвижно, с суровыми лицами, повернули головы к раненому товарищу. Это были здоровые, плечистые, подтянутые ребята, один к одному, на подбор — в пограничные войска слабаков не посылают, и надо отдать справедливость капитану, дисциплина в его отряде была образцовой — бойцы и в машине вели себя точно в строю.
— Ва-ас... О-о-о! Вас... — стонал раненый.
Мне показалось, что старший сержант растерянно, вопрошающе взглянул на своего командира.
— Не слышишь? — сердито сказал тот. — Он тебя зовет, Василий. Дружок твой... Напои его. — И крикнул шоферам, копавшимся в моторе нашей машины: — Конец будет?
Раненый пограничник не смог сделать и двух глотков из горлышка фляги, поперхнулся, пустил пузыри, застонал и умолк, видимо, потеряв сознание.
«А все-таки, почему они сидят, точно воды в рот набрали?» — подумал я, рассматривая лица пограничников. Может быть, я не подумал, а произнес это вслух, потому что капитан, словно отвечая на мой вопрос, весело окликнул своего бойца:
— Василенко, что молчишь? О женке думаешь?
— Так точно, товарищ капитан, — отозвался Василенко.
— А ты Семиколенов? Тоже свою Катюшу вспоминаешь?
— Так точно, товарищ капитан.
— Не волнуйся, никуда не денется твоя баба. Как это в песне поется: «Береги страну свою родную, а сосед Катюшу сбережет...»
Капитан щелкнул пальцами, и его бойцы, точно по команде, дружно засмеялись.
— Почему мы стоим? — морщась от боли, тихо произнес майор. — Капитан? И, кстати, прекратите ваши пошлые шутки...
— Сейчас поедем, товарищ майор, — успокоил его командир пограничников. — А шутки... Приуныли мои ребята, хотел развеселить. — Он взглянул на часы, поднялся и крикнул шоферам: — Под расстрел меня хотите подвести, разгильдяи, хрен вашей капусте!
Вынужденная задержка беспокоила меня не меньше капитана. К счастью, мотор завелся, и мы двинулись вперед.
Зульфия проверила, пульс раненого пограничника, качнула головой.
— Не дотянет? — спросил капитан.
— Боюсь...
Но раненый очнулся, застонал, забормотал что-то невнятное. Зульфия заботливо наклонилась к нему.
— А ведь мы с тобой так и не познакомились, — торопливо сказал капитан, протягивая девушке руку. — Капитан Павлов, без пяти минут майор, представлен к третьему ордену, второй должен вручить наш генерал сегодня.
Зульфия пожала руку капитану и в тон ему отрекомендовалась:
— Санинструктор Гогодзе, без пяти минут врач, второй медали не имею, к первой пока не представлена...
Он прекрасно понял, что девушка высмеивает его хвастовство, но не обиделся и, смеясь глазами, долго тряс ее маленькую руку.
— Значит, студентка мединститута?
— Бывшая, ушла с третьего курса.
— Комсомолка-доброволка, — усмехнулся одной щекой (странная все-таки у него улыбка) капитан Павлов, — Молодец, хвалю за храбрость! Покажи-ка свою пушку. У тебя трофейный, кажется?
Командир пограничников спрашивал о пистолете девушки. Зульфия осторожно вытащила из сумки «вальтер», подала капитану. Он подбросил трофейный пистолет на ладони.
— Махнем? У меня ТТ...
— Не выгодно вам. В обойме всего два патрона.
— Только два? — удивился Павлов. Он вынул обойму, высыпал на ладонь патроны, подбросил их, как камешки. — Зачем же таскать, если только два патрона?
Девушка ответила не сразу. Я увидел тоску в ее глазах.
— Мне больше не нужно...
Капитан понял, застыл, жадно глядя в лицо девушки. Он ел ее своими рысьими глазами. И, кажется, в эту минуту он восторгался ею.
— Неужели? — хрипловато произнес он и точно проглотил горьковатый комочек, внезапно оказавшийся во рту. — Не испугаешься смерти?
— Что я? Моя смерть... — печально-насмешливая улыбка скользнула по губам девушки. — Сколько погибло, умерло на моих глазах, на руках у меня за эти дни. Люди какие! Думаете, лучше будет, если плен? Для девушки? Нет! Это было бы ужасно... Не хочу! — Черные запекшиеся губы Зульфии задрожали, она прикусила нижнюю, вытерла слезы кусочком бинта и добавила, всхлипывая жалобно, по-детски: — А наши все отступают, отступают, бегут почти от самого Ростова. Не могу видеть... Сил нет.
— Неужели вы решитесь? — тихо спросил капитан, впервые обратившись к Зульфии на вы. — Смерть — это конец всему... А плен... Все-таки жизнь. Такая молодая...
Девушка не ответила. Наша машина остановилась, снова заглох мотор.
— Капитан, слышишь, капитан, — открыл глаза майор. — Брось! Не играй у нее на нервах. Вези скорей.
Лежащий рядом с майором боец-пограничник застонал и, хватая губами воздух, забормотал свое, непонятное. Мне показалось, что я различаю некоторые слова, хотя он и не договаривал их.
— Живей! — крикнул шоферам капитан, торопливо вставляя патроны в обойму.
— Что он говорит? — толкнул меня локтем Володька, напряженно следивший за движением губ раненого.
Поразивший всех нас выстрел раздался в то мгновение, когда Зульфия нагнулась к раненому, а капитан ударом ладони загнал обойму в ручку «вальтера».
Пуля попала в голову пограничника. По телу раненого пробежала судорога, и оно замерло. Все оцепенели от неожиданности.
— Ш-што? — вскрикнул побледневший капитан. Недоумевая, видимо, не в состоянии поверить в то, что произошло, он посмотрел на трофейный пистолет и гневно швырнул его под ноги Зульфии.
— Мальчишка! — послышался отчетливый голос майора. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами. «Военная косточка», он знал, что может случиться, когда играются с оружием.
— Капитан... — Володька моргал глазами, точно стараясь стряхнуть что-то прилипшее к его ресницам. — Знаешь, капитан, за это... будут судить.
Старший сержант, не проронивший ни слова, нервно вертел головой, точно воротник гимнастерки стал вдруг тесен, душил его. Бойцы-пограничники сидели по-прежнему молча, напряженно невозмутимые, но на их лица словно упала тень. Один, тот, чьи колени упирались в мои и чей недружелюбный взгляд я несколько раз улавливал на себе, угрюмо покосился на вытянутое тело товарища. Другой, сидевший у заднего борта, поднял на секунду лицо к небу и что-то прошептал беззвучно. Точно слова молитвы...
— Он мертв, — сказала Зульфия, опуская руку убитого.
Капитан, бледный, отрешенный, не обращая ни на кого внимания, опустился на одно колено и прикоснулся губами к щеке мертвого.
— Вот оно, трофейное оружие... Прости, Иванов... Прощай, Иванов, боевой мой товарищ, друг.
— Разве не бывает несчастных случаев? — заторопился с оправданием своего командира старший сержант. — Он все равно бы... Сколько крови потерял. Не жилец на белом свете.
Что я видел, что слышал? Товарищи... Несчастный случай? Неумелое обращение с трофейным оружием? Неправда! Ведь капитан Павлов убил, умышленно прикончил своего раненого бойца, пробормотавшего вдруг немецкие слова. Раненый просил воды: «вас...» это «вассер». Он обращался к богу: «Май...» это «майн готт», он звал свою мать: «му...» — «муттер».
И на меня хлынуло волной все, что исподволь накапливалось в сознании, что неясно, но все сильней и сильней тревожило меня с тех пор, как я увидел рысьи глаза командира пограничников. «Гитлеровцы! Сидящие со мной в машине пограничники — переодетые в нашу форму гитлеровцы, капитан Павлов — гитлеровский офицер!» Мне показалось, что наша машина с полного хода валится в кювет, опрокидывается.
Но машина стояла на месте. Мчались мои мысли, обгоняя одна другую, споря, опровергая, разъединяясь по многим руслам, сливаясь воедино. Все события с того момента, как старший лейтенант-артиллерист произнес, опуская бинокль: «Кажется, это наши... Откуда они взя-лись?» — все эти события в обратной последовательности замелькали перед моими глазами, как на экране, точно они были засняты на пленку, и киномеханик пустил пленку не с начала, а с конца. Капитан Павлов стреляет в своего раненого, произносящего в бреду немецкие слова, из своего немецкого пистолета (очевидно, это имеет для него какое-то значение — свой поражен своей пулей). Поэтому-то он и попросил Зульфию показать ему «вальтер». Убийству раненого предшествует не случайно затеянный разговор о жизни, смерти, самоубийстве. Капитан неприятно поражен и в то же время восхищен решением девушки не попадать живой в руки врага. Своим презрением к смерти «полукровка» поставила себя выше него, немецкого офицера, арийца — все-таки она женщина, слабый пол, и мужское самолюбие задето. Его начинает беспокоить бормотание раненого — угроза разоблачения. Слова Зульфии о справке расовой благонадежности заставляют капитана смутиться, покраснеть (он-то в свое время получал такую справку!). Принято решение взять на машину Зульфию и русского раненого. (Боялся, что девушка не сойдет с дороги и, кроме того, сообразил, что Зульфия на машине отличная маскировка). Он не выбрасывает меня и Володьку из машины, поняв, что я для него, кто бы я ни был — советский разведчик или попавший в плен к русским немецкий диверсант — неожиданная, восхитительная находка, огромная ценность. Он инсценирует бой с якобы преследовавшими его немецкими танками и мотоциклами. (Мотоциклисты явно переусердствовали в спектакле, и один или два из них поплатились жизнью за это. Что ж, всего предусмотреть нельзя, в таком деле могут быть жертвы). Он выбрал время для начала операции — не ночь, а раннее утро. Дело не только в том, что ему нужно было, чтобы русские на передовой линии увидели, в какую форму одеты солдаты на машинах, имелся еще точный психологический расчет, ведь не днем, а ночью совершается большинство обдуманных преступлений. «Яко тать в нощи...» А тут в открытую, при белом свете дня! Кто подумает, решится заподозрить? Неясным было одно: почему самолет сбросил бомбу на машины? Ошибся? Не предупредили летчиков? На этот раз не сработала хваленая немецкая предусмотрительность, пунктуальность? Все остальное сходилось... Гитлеровцы! Я ехал с ними. С теми, кто должен захватить мост на реке Равнинной? Возможно... Конечно! Несомненно!! Это — они... Макс не знал подробностей, он высказал предположение: может быть, парашютный десант... А они на машинах!
