- Не с вас, а с Павла Сергеевича, - ответила она и кинула на стол счет.
Курносов расплатился, взял за локоть Павла:
- Пошли, друг.
Присели на камнях на берегу моря. В воздухе - тишина. Море не шелохнется. Любуясь его голубизной, закурили.
- Какими же судьбами к нам? - нарушив молчание, повторил срой вопрос Павел.
Михаил Викторович сдунул с папиросы пепел.
- Я отдыхал в Ялте, в санатории Министерства обороны. Познакомился там с одним человеком, летчик с Дальнего Востока. Он и рассказал о тебе. А я, может, слыхал, пописываю немного. Вот и заглянул, чтобы посмотреть на тебя.
- И каким же ты меня нашел? - спросил Павел, насторожившись.
- Откровенно?
- Как летчик летчику.
- Не ожидал, что увижу таким.
- То есть?
- Вот таким… опустившимся, замурзанным, я бы сказал, от всего отрешенным.
- Неужели я так низко?…
- Очень. Даже трудно представить.
- Такова жизнь, любезнейший Михаил Викторович.
- Ерунда! Мне тот дальневосточник говорил, что Павел Мальцев не может пойти по наклонной. Я, говорит, видел его в самое отчаянное время, и он выглядел героем. А сейчас вот…
- Кто же такой?
- Дмитрий Соловьев. Подполковник, командир авиационного полка.
- Шплинт?! Неужели? И не показался, Шплинт, постеснялся увидеть меня таким.
- Зря ты так. Собирался вместе со мной, но его срочно отозвали. Вылетел самолетом.
- Хороший парень. Полком командует,… Поди ж ты, махнул!
- А что?
- Достоин.
- Обещал навестить. Да, кстати, просил отругать: пусть, мол, не падает духом…
- Да замолчите вы, Михаил! - вскипел Павел. - Все это у меня вот где сидит. - Он показал на сердце.
- Так в чем же дело? Брось все и займись чем-нибудь полезным.
- Хорошо сказать - займись, А чем может заняться профессиональный летчик-истребитель? Говори!
Михаил Викторович встал, прошелся по берегу, заложив руки за спину.
- Чем заняться? - спросил он и ответил: - Литературой. - Курносов посмотрел на Павла: как же он воспримет.
- Ты это серьезно или так, от нечего делать?
- Без шуток, - ответил Курносов. - У тебя интересная жизнь. Тебе есть о чем рассказать. Садись-ка, брат, за стол и пиши, пиши обо всем, что тебе приходилось видеть, переживать. Я повторяю, у тебя богатая и необычная жизнь. Ты даже па гауптвахте сидел… по-своему.
- Откуда это тебе известно? - удивился Павел.
- Ну что, я ведь правду сказал?
Павел повеселел:
- Был такой грех, и за него, может быть, расплачиваюсь до сих пор. - Мальцев пустил струйку дыма, задумался. - Да, был случай.
И рассказал, как это произошло.
…На Севере стоял холодный, вьюжный февраль. Полетов было сравнительно мало. Немцы не беспокоили. Лишь изредка где-нибудь на подступах к городу, который охраняли наши летчики, появлялся вражеский самолет. Однажды, обнаглев, один фашист прорвался к нашему аэродрому. Патрулировавшие над аэродромом самолеты прозевали его. Надо поднимать в воздух дежурное звено. Отдали команды на взлет, самолеты уже вырулили на старт, взяли разгон, оторвались от земли…
Но что это? В воздухе неожиданно замаячил наш юркий истребитель - зашел скрытно в хвост фашисту, сблизился, подлетел вплотную, и огненные трассы врезались в гитлеровца. И пошел кувырком на сопки фашист. Сбит! Сбит, проклятый! Даже, как говорится, моргнуть не успел, не только что пострелять по аэродрому. А наш истребитель сделал разворот, зашел па полосу, приземлился и зарулил на стоянку.
Только теперь разобрались, кто был в воздухе. Павел Мальцев!
- А как же ты в небе оказался? - спросил Мальцева, оживившись, Михаил Викторович.
- Очень просто. Мы с механиком возились возле самолета - дырки латали, - ответил Павел. - Глядим, фашист появился над нами. «Дай-ка, - говорю, - я его попугаю малость. Помоги забраться в кабину». Механик подсадил меня, и я в чем был, так и взлетел. Разумеется, и без парашюта.
- Что, со стоянки прямо? - удивился Михаил Викторович.
- Со стоянки.
- Неужели?
- А выруливать стал бы - труба была бы. Прямо со стоянки, поперек аэродрома и махнул. Не знаю, что делалось в дежурке, наверное, настоящий трамтарарам. Но я уже был в воздухе и с ходу рубанул фашиста.
- Самоуправство, да за это я бы… - деланно строго произнес Курносов и сжал в кулак свои длинные пальцы. - От полетов отстранил бы, под суд отдал.
- Ну а меня лишь на гауптвахту посадили, - улыбнулся Павел. - Борисов, командир наш, десять суток всучил. Тоже прямо со стоянки и отправил… Хороший был командир. Сбил его фашист перед самым концом войны. Жалко. Слыхал о Борисове, Михаил Викторович? - спросил Павел Курносова.
- Еще бы! Две Звезды имел.
- Не летчик, а мастер высшего класса. - Павел потряс костылем в воздухе. - А какой командир, какой командир! Батей мы его звали.
- Батя-то тебя на «губу» и упрятал. Молодец.
- Такое он не прощал. Хотя, может быть, в душе и радовался, что славные ребята у него.
Павел взял под руку Курносова, и они медленно пошли вдоль берега. Под ногами похрустывал песок, в воде неподвижно висели зонтики медуз.
- Так вот, - вернулся Мальцев к своему рассказу, - Борисов прибежал тогда прямо на стоянку, в расстегнутом реглане, яро накинулся: «Кто летал?» Отвечаю: «Я летал, товарищ командир. Разрешите доложить? Сбит один немецкий…» А он: «Десять суток ареста! Снимай ремень, на гауптвахту шагом марш!»
- Так и скомандовал?
- Огонь был человек. Пошел я. А он, остыв немного, крикнул вслед: «Постой!» Я остановился. «Ну зачем же ты так? Можно же было разрешение запросить». Я, конечно, молчал. А он мне: «То, что ты самолет сбил, Павел Сергеевич, это хорошо. Но все же трое суток отсиди». И обнял меня. - Павел улыбнулся. - И грех, и смех.
- Значит, вместо десяти - трое?
- Да, трое… Сижу. Сутки проходят. Сижу - вторые. Гауптвахта у нас была, прямо скажу, не комфорт: холодная землянка, нары, вода с сухарями. И вдруг слышу: «Мальцева к командиру». Вылезаю из норы. Свет - в глаза. На душе сразу повеселело. Прихожу, докладываю. Борисов улыбается: что, мол, хлебнул солдатского кулеша, не сладок он? Пригласил сесть. Подошел, руку положил на плечо, посмотрел в глаза: «Чертяка ты, Павел. Звонили сверху, из штаба. Приказали построить полк. По твоему случаю. Сейчас приедет генерал. Разбираться будет». Я усомнился: «Так уж и генерал? Больше ему делать, что ли, нечего». Борисов повторил: «Сам генерал приедет» - и опять улыбнулся. Приехал генерал Головкин. Невысокий, плотный. Молодецкий вид. Подошел к строю. Борисов с докладом к нему, а Головкин махнул рукой - и громко: «Ты мне не рапортуй, а показывай этого разгильдяя!» У меня сердце в пятки и ушло. Ну, думаю, пропал, Пашка. Все. Отстранят от полетов, спишут - и в тыл. Отлетался! «Да вон он, на правом фланге стоит»,- доложил Борисов и подвел Головкина ко мне. Я стою - ни жив ни мертв. Генерал остановился. Посмотрел на меня. Гляжу, лицо не суровое, улыбчивое такое. Эге, думаю, списать прикажет, да еще с улыбочкой. «Капитан Мальцев! - услышал я голос генерала. - Два шага вперед, марш!» Шагнул, неуверенно, нетвердо. «Повернитесь к строю».
Повернулся. Генерал подошел ко мне. Смотрю, в руках у него коробочка. Открывает. Осторожно берет в руки брызнувший радужными красками орден. Орден Красного Знамени… Что это, думаю, неужели мне? Да, генерал расправил ленточку ордена и приколол Красное Знамя мне на грудь, прямо к реглану. Сказал: «За храбрость, за находчивость, за честную службу Родине. Носи и гордись!» Ребята грохнули: «Ура!» А я стоял, растроганный, растерявшийся, и не знал, что делать. Шагнул к генералу, промямлил: «Служу Советскому Союзу!»
- С корабля - на бал? - усмехнулся Михаил Викторович.
- Представь. С корабля - на бал. Отошел я немного от шока и спрашиваю Борисова: «А как с гауптвахтой?» Отвечает: «Отсидишь. Двое отбухал, а сутки-то и сам бог велел». Вот тебе и на!
- Так и отсидел? - спросил Курносов.
- Не пришлось. Тут же подняли почти всех в воздух. Немцы над городом появились. Я вместе с Борисовым вылетел. И удачно. Срубили мы с ним еще по одному фашисту.
Павел подошел к воде, нагнулся, взял в пригоршню зонтик-медузу. Курносов наклонился рядом, тоже поймал белый зонтик.
- Сейчас, Михаил Викторович, за эту «губу» расплачиваться приходится. Хулиганство в воздухе пришили… И все же есть, браток, люди настоящие, и их большинство. Они и тогда, во время войны, понимали: да, человек нарушил дисциплину, допустил самоуправство. И за это его наказали. Правильно сделали. Но в то же время этот человек рисковал жизнью ради жизни других - он не дал фашисту обстрелять аэродром, принести нам вред, а может быть, и жертвы. И за это получил орден. Высший боевой орден. Так что же? Проступок надо вспоминать сейчас и вставлять при случае в строку, а про орден Красного Знамени забыть!
- Не кипятись, Павел, - успокоил его Курносов. - Ты писал?
- Писал.
- Кому?
