— Я понимаю тебя, Павел Андреевич, — перебил его комбат. — Но ты напрасно горячишься. Что касается Горицвет, то у меня с ней ничего не было и нет. Повторяю, взял ее в ординарцы потому, что — парикмахер, не хотел для личных услуг отрывать бойца. Кстати, пока ты ездил, я уже отказался от ее услуг. Теперь она дежурит на батальонном посту, а я возьму другого ординарца… Вот так… Видно, плохо ты меня еще знаешь, Павел Андреевич. Строг я насчет баловства…
— Для других?
— И для себя. Больше, чем для других, — вздохнул Моховцев. — Могло, конечно, все иначе сложиться. Иной раз на душе такое, что вот взял бы и подал рапорт, что женюсь на Марии. Она ведь тянется ко мне, замечал. Это верно… Но ведь это для человека еще не все…
— Говорите, ничего плохого нет с девушкой. Но почему такие разговоры среди солдат?..
— Не слышал. А чтобы не было разговоров, об этом ты первый позаботиться должен, — с упреком сказал Моховцев.
Смоляров ничего не ответил.
— Ты мне веришь? — глядя в упор на замполита, вдруг спросил Моховцев.
Смоляров молча ходил по комнате.
— Ах не веришь, — медленно произнес комбат. — Или, как говорится, не до конца веришь… Добрая же у нас с тобой служба пойдет да боевая работа, если замполит командиру верить не будет!.. Ну так вот что: ради службы и дружбы скажу тебе, чего никому не сказал бы… коль уж сам в душе разобраться не можешь… Да не мельтеши ты перед глазами, когда с тобой говорят! — вдруг рассердился Моховцев.
Смоляров остановился и с размаху сел в кресло.
— Есть у нас в батальоне девушка… Другой такой не сыщешь. Я с ней от самой Волги иду. И глаз не свожу. А она вот не догадывается… Но ты, замполит, не беспокойся. Чепе не будет… Закончится война — тогда дело другое. Поговорю с ней после войны, если живы останемся. А пока потерпим… А кто она, не спрашивай, это я пока один знать должен…
Моховцев умолк. Смоляров сидел в кресле нахохлившись.
В дверь резко постучали. Моховцев обрадовался этому стуку и громко сказал:
— Войдите!
Он поднялся и чиркнул зажженной спичкой над фитилем фонаря.
На темном пороге появился техник-лейтенант Сазанов. Подслеповато щурясь на свет, он сделал два шага и отрапортовал:
— Прибыл по вашему приказанию.
— А-а, Сазанов! Хорошо.
Моховцев взял со стола большую схему радиосвязи, перечеркнутую крест-накрест красным карандашом.
— Никуда не годится! Ясно? — В голосе комбата зазвучали властные нотки, хорошо знакомые офицерам и солдатам части. Черты его лица, освещенного сбоку, стали более рельефными, суровыми. — У вас, — продолжал капитан, — не учтена мощность станций, особенности местности. Две станции в лесу выставили, еще одну — в лощине. Что это за радиосвязь между ротами будет? Чепуха, а не связь! Ясно? А?
Техник-лейтенант стоял навытяжку, моргал глазами и кивал головой.
Смоляров не вмешивался, наблюдая за командиром и за Сазановым.
Ему вдруг вспомнился известный в батальоне анекдот о находчивости техник-лейтенанта.
Добродушный начальник станции был влюблен в конденсаторы, лампы и провода, поэтому ходил погруженный в свои мысли, был рассеян и часто попадал на «беседу» к Моховцеву, который не терпел расхлябанности. Сазанов покорно переносил очередной разнос, но вскоре опять растерянно стоял перед комбатом. Однако Моховцев ценил его как специалиста. Даже в центральном штабе противовоздушной обороны заинтересовались усовершенствованием, предложенным техник-лейтенантом. Сазанова тогда вызвали в Москву.
Отправляя его, Моховцев долго напутствовал, напоминал, что в столице комендантский патруль внимательно следит за поведением военных.
Через две недели техник-лейтенант возвратился в часть без единого замечания.
Его спросили:
— Как это тебе, Сазанов, удалось?
— А очень просто, — ответил офицер. — Я подсчитал, что в Москве по теории вероятности военные встречаются через каждые три — четыре шага… И, не глядя по сторонам, раз за разом поднимал руку к фуражке…
Сейчас техник-лейтенант не казался таким находчивым. Капельки пота бисером играли на его выпуклом лбу.
Смоляров перевел взгляд на комбата, который говорил:
— И представьте себе, что радиосвязь по вашей схеме подвела. Ведь мы располагаем станции на самых ответственных направлениях. И вот «Воздух» не передали… Сколько крови прольется из-за того, что техник-лейтенант Сазанов, составляя эту схему, мечтал черт знает о чем, о девушках, наверно, о сердечных делах… Схему переделать! Ясно, Сазанов? А?
Смоляров мысленно отметил, что комбат повторил его слова.
— Особенно учтите батальонную связь, — продолжал Моховцев.
Замполит поднялся.
Моховцев на секунду оторвался от схемы, поднял голову, будто только теперь заметил замполита.
— Иди, Павел Андреевич, тебе после дороги надо отдохнуть, — дружески сказал он.
Смоляров козырнул и вышел. С минуту он стоял на невысоком крыльце штаба и задумчиво смотрел в темное небо, словно подбитое золотыми гвоздями — крупными южными звездами. Твердый голос комбата долетал и сюда: «Вот так, Сазанов! Поняли?» Замполиту подумалось, что все становится на место, и он устало направился к своей комнате.
Андрей заканчивал пришивать подворотничок к гимнастерке, когда явился посыльный.
— «Повий, витре, на Вкраину, де покынув я дивчыну…» — тихо напевал в это время Грищук, который разобрал на тумбочке свой пистолет «ТТ» и любовно чистил каждую его деталь. — «Де покынув кари очи…»
— Товарищ лейтенант Земляченко, вас вызывает капитан Смоляров!
— Сейчас иду, — отпустил он солдата.
— На душеспасительную беседу? — прервал песню Грищук.
— Может быть, — усмехнулся Андрей. Хотя он и волновался, но при мысли, что придется говорить не с Моховцевым, а со Смоляровым, у него отлегло от сердца. За время своей краткой службы в батальоне молодой лейтенант проникся к замполиту симпатией. Андрею казалось, что это просто старший, доброжелательный товарищ.
— «Миж горами е долына, в тий долыни е хатына…» — Грищук оторвался от пистолета, посмотрел в окно вслед Андрею, который торопливо шел двором…
В кабинете Смоляров был один. Он поднялся со стула навстречу Земляченко и протянул руку. Отбросив обычную церемонию приветствия, замполит хотел подчеркнуть, что вызвал лейтенанта на дружескую беседу.
— Садись, товарищ Земляченко, садись!
Андрей опустился на стул. От волнения он не замечал вокруг ничего, кроме озабоченного лица капитана.
— Как дела?
— Нормально, товарищ капитан.
— Освоился с оперативной работой?
— Освоился… — К Андрею подкралась тревожная мысль: «Может, откомандировать куда-нибудь собираются?» Теперь это было бы самым тяжелым ударом.
— А на радиостанции?
— Тоже все в порядке, товарищ капитан. На всех направлениях связь прочная. Там техник-лейтенант за порядком следит. А я почти штатным оперативным дежурным стал.
— Ну а кроме службы что делаешь? Комсомольские поручения есть?
Андрей отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Придется накрутить уши Золотухиной…
— Она не виновата, — Андрей попытался защитить комсорга. — Это я все не нахожу времени. Правда, проводил с радистами политинформацию.
— Так. Кстати, все, о чем ты рассказываешь, я знаю… А интересует меня то, чего я не знаю. Поэтому и вызвал. Дипломат из меня плохой. Давай-ка поговорим откровенно, напрямик. Как у тебя с бытом, дружишь с кем?
Смоляров действительно был дипломатом неважным, потому что, спрашивая, сам помрачнел, нахмурился.
— Да все в порядке, — неловко протянул Андрей.
— То есть, как «в порядке»? А что у тебя с Чайкой?
На щеках лейтенанта проступил багрянец.
— Ну, чего молчишь? Дружите?
Андрей вздохнул.
— Дружить надо. Это хорошо. Мы все — друзья, боевые побратимы… Но мне сказали…
— Что вам сказали?.. Кто может знать?
— Значит, не дружишь с девушкой?
Земляченко не знал, что ответить.
— И между вами ничего другого, кроме воинской дружбы, нет? — мрачно расспрашивал Смоляров, для которого этот разговор был весьма неприятен.
— Плохого ничего нет, — вспыхнул лейтенант.
— А что хорошего?
Вопрос был поставлен прямо, и на него нужно было отвечать тоже откровенно. Андрей не хотел кривить душой перед Смоляровым. Он налег на стол так, что колодочка от медали больно прижалась к груди, и негромко сказал:
— Полюбил я ее… товарищ капитан. Вот как хотите!.. Можете покарать меня…
— Не в наказании дело! — Смоляров сердито хрустнул пальцами. — Любишь, значит?
— Люблю!
— И ты считаешь это допустимым в наших условиях?
