поля, другой двинулся к лесу, синеющему на востоке. Водитель заглушил мотор. Солдаты начали шевелиться, выбрались из машины, стали осматриваться, привели к бою автоматы.
Пулеметчик что-то сказал. Его сослуживцы повернули головы и уставились на лес, на опушке которого лежали разведчики. Они смотрели пристально, долго, казалось, прямо в глаза.
– На нас глядят, – сказал Никита.
– Да ну их в баню, пусть, – буркнул Ситников. – Не увидят они нас, если, конечно, шевелиться не будем. Но мы же не собираемся?
– Нам бы такое и в голову не пришло, – заявил Ленька Пастухов.
Вражеские солдаты снова пришли в движение, забросили автоматы за спины, достали сигареты. Пулеметчик вернулся в коляску, передернул затвор МГ-34 и наставил ствол на дорогу.
– Их не ждали, а они приперлись, – недовольно пробурчал Глинский.
– Ага, нарисовались, хрен сотрешь, – поддакнул Ситников. – И что, товарищ старший лейтенант, любоваться на них прикажете? Они же, как назло, напротив нас встали.
– Чего-то ждут, – сказал Шубин. – Давайте и мы погодим.
Оказалось, что мотоциклисты ждали колонну военнопленных, которую конвоировали эсэсовцы с овчарками. Оборванные люди в советских гимнастерках тянулись по дороге. Они выходили из восточного леса, волоклись через поле. Охранники шли сбоку от колонны. Рычали, рвались с поводков палевые овчарки.
Пленных было много. Голова колонны уже добралась до мотоцикла, а люди все еще выходили из леса. Изможденные, небритые, многие были ранены, при этом бинты не меняли неделями. Они брели в никуда, безучастные, равнодушные, не обращали внимания на грозных овчарок, на окрики автоматчиков.
В большинстве это были простые красноармейцы и представители младшего командного состава. Здоровые поддерживали больных. Они не смотрели по сторонам, машинально передвигали ноги, многие прикладывали усилия, чтобы не упасть.
Выход из строя карался расстрелом. Прогремела очередь, и хромающий красноармеец, вставший передохнуть, покатился в канаву водостока. На него оборачивались, но никто не возмущался, народ безмолвствовал.
В центре колонны шли представители комсостава. Они не срывали с себя петлицы, нарукавные знаки. По возрасту понятно, кто такие. Мужчины были в годах, один пронзительно кашлял, сплевывал, другой поддерживал здоровой рукой перевязанное предплечье, морщился после каждого шага. Командиры держались тесной группой. Немцы их не расстреляли, видимо, имели на них какие-то виды. В большинстве это были капитаны и майоры. Держался за грудную клетку лысоватый мужчина в годах, три шпалы в петлицах, подполковник.
Шубин напрягся.
Один человек из этой компании был выше остальных, носил короткую стрижку, очки. Дужка была оторвана, и ему приходилось постоянно поддерживать их. У него было снулое вытянутое лицо. Он шел, подогнув ноги, словно хотел казаться ниже ростом, и все равно его голова возвышалась над колонной.
Глеб присмотрелся и расслабился. Это был не генерал Власов. Такая же каланча, но другой человек.
Портрет Власова постоянно мелькал в газетах: генерал Власов в кабинете, генерал Власов проводит смотр войск, генерал Власов в кругу семьи. Как бы ни согнула человека жизнь, а узнать его можно.
В колонне насчитывалось несколько сот человек. Охранники зевали, грызли травинки. Собаки, которым надоело драть глотку, покорно семенили рядом.
Внезапно одна из овчарок пустилась вскачь, натянула поводок и стала бешено лаять на опушку. Она почуяла чужой дух, хотя дистанция была приличной.
Разведчики застыли, втянули головы в плечи.
Охранник потерял равновесие, стал ругаться, расставил ноги, сдерживая собаку. Та продолжала гавкать, потом прекратила, сделала кружок вокруг эсэсовца, натянула поводок. Солдат не стал ее отпускать. Потом не найдешь.
Этот инцидент привлек внимание. Собаки были натасканы, не лаяли бы просто так.
Автоматчики подошли к этому эсэсовцу, стали переговариваться с ним. Он шикнул на овчарку, а та никак не могла угомониться.
Эти фашисты представляли собой идеальную мишень. От каких только соблазнов не приходится отказываться!
– Мужики, не высовываться! – распорядился Глеб. – Сейчас они стрелять будут.
Эсэсовцы не рискнули приближаться к лесу, передернули затворы и открыли огонь. Затряслись кусты, полетели листья. Словно под порывом ветра в листопадную пору, хрустнула и отломилась от осины внушительная ветка, усыпанная листвой.
Автоматчики прекратили стрелять, на всякий случай присели. Лес невозмутимо молчал. Солдаты усмехались, перебрасывались шуточками, потом спохватились, побежали за колонной.
Эсэсовец потащил за собой разгулявшуюся псину. Она семенила рядом с ним, озиралась, ворчала.
Разведчики остались живы, пострадали только морально.
Завелся мотоцикл, водитель развернулся на узком участке, покатил за колонной.
Открытый участок бойцы перебежали за считаные минуты. Теперь Глеб не представлял себе, куда им идти. Юго-западное направление вызывало у него все больше вопросов. Живые люди не попадались, спросить было не у кого.
В лесу они опять наткнулись на мертвых. Сладковатый запах струился по округе, явственно намекал на то, что сюда ходить не стоит. Все же разведчики спустились в овраг. Они рассчитывали на безопасный проход, а дальше бежали, не глядя по сторонам, зажимали носы.
Мертвых было много, они сидели, лежали. Обмундирование еще не истлело, но тела практически разложились. Местная живность не сидела без дела, объела лица, глаза.
Судя по остаткам бинтов, здесь были в основном раненые. Видимо, медсанбат выходил из окружения, но люди не могли идти, да и некуда было. Они забрались в овраг, который и стал их последним пристанищем. Отсутствовали пища, вода, лекарства. Раненые умирали один за другим, немцам даже не пришлось их расстреливать.
На склоне оврага лежало тело женщины-военврача с раскинутыми руками. Она застрелилась, не видя смысла в дальнейшем существовании.
Когда кладбище закончилось, бойцы перешли на шаг, отдышались. Призраки мертвых гнались за ними, дышали в затылок.
Овраг оборвался метров через восемьсот, перетек в узкую теснину между скалами. Разведчики встали, прижались к камню. Им снова мерещился треск мотоциклетных моторов.
Кривые сосны грудились на обрыве, покачивали пушистыми кронами. День выдался ветреным. Гуляла волной трава, свисающая с обрыва и напоминающая бороду бродяги.
За скалами в узкой долине между холмами приютилась деревня дворов на двадцать, унылая, серая, ничем не примечательная. Скособоченные избушки вросли в землю, провалились крыши. В заборах и плетнях зияли дыры. До войны этот населенный пункт был электрифицирован. Вдоль узкой улочки тянулись столбы, с которых свисали оборванные провода.
Несколько минут разведчики лежали за камнями, вели наблюдение.
В деревне теплилась жизнь. На огороде возилась пожилая женщина в платочке, пропалывала грядку. В дальнем конце населенного пункта лаяла собака, явно не немецкая овчарка. С крыльца спустилась худая особа средних лет с блеклыми волосами, вылила помои в яму. На северном краю деревни из трубы на крыше пристройки вился голубой дымок. Хозяйка кашеварила на кухне.
Эта изба была сравнительно добротная, по крайней мере крыша у нее не просела. Со стороны скал виднелась только задняя дверь, двор и
