— Вот это уж отставить, с пьяными нечего связываться. Разберемся с ними после, никуда не денутся.
— Да я их один…
— Знаем, знаем! Смельчак Дудик на пьяных.
— Напрасно вы, Василий Иванович! Хотя бы разузнать, что за люди.
— А теперь всякого люду хватает. Некоторые просто без толку слоняются, выбитые из колеи. Ходят. Бродят как очумелые, не зная, за что взяться, — вмешался в разговор Тихон.
— Разве и такие попадаются?
— Вот эти, которых вы только что видели, Василий Иванович, должно быть, из таких. Сотни людей проходят теперь по нашим лесам. Многие пробиваются на восток. Мы вон тысячи красноармейцев проводили, из-под самого Бреста хлопцы шли, на Гомель подались. От сельсовета к сельсовету, так и провожали. У нас один старый колхозник тысячи три людей вывел. Ну, есть которые, что остались. Теперь они по отрядам. Есть и раненые, так по деревням приютились, народ их выхаживает, помогает. Понятно, каждый честный человек на восток стремится, чтобы к своим добраться. А не проберется и тут дела хватает, лишь бы руки, лишь бы винтовка, фашиста повсюду можно достать.
— Что правда, то правда, Тихон.
Они уже приближались к совхозу, когда за деревьями услышали множество людских голосов, скрип колес, рев скотины. Пахло гарью, очевидно, вблизи что-то горело. Действительно, над самыми верхушками стройных сосен низко плыло лохматое облачко дыма. Когда они вышли на проторенную тропинку, откуда-то из-за дерева к ним бросилась не замеченная ими раньше девушка. Вскинув винтовку, она крикнула им:
— Стой, стой! Кто такие?
И так угрожающе щелкнула затвором, что Василий Иванович, шедший впереди, предупредительно поднял руку:
— Тихо, вояка, а то еще подстрелишь!
Федя сунулся было вперед, но девушка остановила его грозным окриком:
— Не двигаться, убью на месте!
Ее голос срывался на детский писк. И вообще в лице ее было что-то детское, мальчишеское. Из-под платка выбивались непокорные вихры стриженых кос, белесые брови были словно приклеены на загорелом лице. Множество веснушек обсыпало ее вздернутый носик, лоб, придавая всему лицу удивленный вид. Девушка в самом деле глядела на остановленных ею людей с некоторой растерянностью и удивлением, светившимся и в синеве ее глаз и во всей фигуре.
Вдруг губы ее искривились, руки опустились, и сразу же, смущенная, раскрасневшаяся, она бросилась навстречу Василию Ивановичу:
— Ах, дядечка, родненький, а я вас чуть не подстрелила! — В ее порывистых словах чувствовался еле сдерживаемый плач.
И, в замешательстве взглянув на спутников Василия Ивановича, оробела, умолкла.
— Что ты тут делаешь, Майка? — обняв ее и поцеловав, спросил Василий Иванович.
— А я, дядечка, скотину стерегу. Не только одна я: тут еще наши хлопцы, девчата, все комсомольцы наши.
— От кого стережете?
— Да от немцев, тут их целая дивизия недавно прошла.
— Вот какое у тебя, выходит, дело! Где же отец?
— Да там! Пожар тушит. Гитлеровцы подожгли скотный двор.
— По какой причине?
— Узнаешь у них причину! Будто бы за то, что весь совхозный скот до их прихода угнали на восток, а им мясо нужно. Отец еле убежал от них, они все искали его, расстрелять хотели, да и про других коммунистов спрашивали.
— А это чей скот?
— Рабочих. Есть и немного совхозного, который не успели угнать.
Подошло несколько хлопцев, девчат, с любопытством поглядывали на незнакомцев. Одни были вооружены берданками, попадались у хлопцев и обыкновенные охотничьи ружья. Майка спохватилась:
— Это Василий Иванович, секретарь обкома, — и уже немного тише: — Мой дядька…
И сразу застыдилась, покраснела так, что под краской исчезли все веснушки, и только на облупленном от загара носу они горели неугасимым золотым жаром.
— Какой я теперь секретарь обкома, я просто дядька, — попробовал отделаться шуткой Василий Иванович.
— Ну, дядечка, я же понимаю… Только здесь все свои, все комсомольцы, я же секретарь комсомольской организации.
— Ну, если так, тогда ничего не попишешь! Должен ведь у секретаря и дядька быть секретарем! — смеясь сказал Василий Иванович.
Дружно засмеялись хлопцы и девушки.
А Василий Иванович, обняв взглядом всю эту группу юношей и девушек, с любопытством смотревших на него, спросил уже серьезно:
— А как вы думаете жить? Что будете дальше делать?
И несколько голосов ответили дружным хором:
— Воевать будем, товарищ секретарь! Партизанить.
— Вы слыхали речь товарища Сталина?
— Слыхали, товарищ секретарь. И читали. С самолета газеты сбросили у нас в совхозе, два номера «Правды» есть.
— Мы… — Майка на миг замялась, — мы, товарищ секретарь, выучили всю речь наизусть, у меня… у нас она даже переписана. Мы и в деревни ходили с докладами. На нашем комсомольском собрании мы все поклялись выполнить приказ Сталина.
— И как выполняете свое обещание? Многие из вас уже партизаны?
Этот вопрос вызвал некоторое замешательство среди юношей. Майка то робко поглядывала на Василия Ивановича, то бросала вопросительные взгляды на товарищей.
— Видите, нас… — начала она нерешительно, — не берут еще в партизаны, не хотят брать…
— Не доверяют разве?
— Нет… почему…
— Сожалеют, что вы еще не доросли?
— Не в том дело. Но в партизаны пошли в первую очередь коммунисты, ну… и взрослые.
И тут заговорили все сразу:
— Несправедливость, товарищ секретарь! Как узкоколейку разбирать — так давай комсомольцев, скот угонять — нам приказывают. А как что-нибудь серьезное, так сами делают и тайком от нас!
— Без винтовки и не принимают. Да чтобы хорошая была, исправная!
— Да что винтовка! Вот в одном отряде без автомата и не подходи! А где его сразу раздобудешь?
Василий Иванович подождал, пока всё высказали свои обиды и немного успокоились. Спросил у старших, кто где работал. Были здесь и два тракториста, и киномеханик, и несколько молодых рабочих из совхоза, с узкоколейки. Остальные — ученики из десятилетки.
Выслушал всех, присмотрелся к каждому.
— Ну, а теперь и я вам скажу несколько слов. Вижу, беда у вас еще невелика. Можно сказать, всего полбеды. Но претензии ваши правильны, законны. И я должен сказать, что такие претензии и удовлетворить нетрудно. Надеюсь, что все ваши желания, — а они честные, благородные — все ваши желания вскоре осуществятся. Обещаю вам это как ваш старший товарищ, коммунист.
На лицах юношей словно светлое облачко мелькнуло, глаза девушек стали внимательными, задумчивыми.
Василий Иванович взглянул на притихших юношей.
— Много в ваших обидах еще детского. Вы еще почти дети, а они вот и совсем дети, — указал он на группу подростков. — Правильно поступают старшие, когда жалеют вас, не дают опасных поручений. Мне кажется, и на войну вы еще смотрите по-детски. А это война страшная, лютая. Фашисты стремятся отнять у нас все: жизнь, Родину. Война с ними тяжелая, суровая. Готовьтесь к ней так, чтобы каждый, кого мы позовем, стал бы образцовым воином-партизаном, беспощадным к врагу, народным мстителем, который поведением своим, боевыми делами, героизмом, мужеством проявил бы себя достойным сыном любимого нашего отца Сталина.
— Будем такими! — раздались громкие возгласы. Глаза юношей и девушек горели, искрились. А подростки, стоявшие все время как наэлектризованные, начали дружно аплодировать.
И потом тоже зашумели, окружили секретаря обкома:
— Мы хотим в партизаны!
— Ну разумеется! А почему вам не быть партизанами! Будем, все будем, все советские люди, оставшиеся в тылу врага, будут партизанами!
Василий Иванович тоже был тронут, взволнован. Он не собирался произносить речь. Но все пережитое за последние месяцы и эта неожиданная встреча с молодежью, с детьми глубоко тронула и взволновали его. Он уже хотел проститься с ними и пойти в совхоз, когда вдруг несколько пушечных выстрелов гулким эхом прокатилось по лесу. Стреляли; повидимому, где-то недалеко, так как с ветвей сосен посыпалась хвоя и над самыми верхушками деревьев прошелестело несколько снарядов. Их глухие разрывы один за другим раздались где-то за лесом. Все встревоженно оглянулись, вслушиваясь в гулкую лесную тишину, наступившую сразу после умолкшей канонады. Так же звенели осы, так же гудели оводы над стадом, неугомонный дятел, как ни в чем не бывало, постукивал своим долотом и взбирался все выше и выше, мелькая красной головкой то на одном, то на другом суку. Вспорхнула сорока и, описав полукруг над полянкой, села на тонкую березовую ветку. Ветка закачалась. И, чтобы удержаться, сохранить равновесие, сорока замахала крыльями. Взмахи становились все реже и реже. И, уже чувствуя надежную опору, неугомонная стрекотунья быстро поворачивала голову во все стороны, с любопытством все разглядывая, за всем следя.
