А потом в нашу школу возвратились все учителя… Занятия продолжились… Хоть и в какой-то странной атмосфере… То ли напряжённости, то ли недосказанности…
И жизнь вроде бы пошла своим чередом… Но всё равно… По посёлку ходило столько всяких слухов и разговоров. Не только о погибшем Максиме и горе его семьи… Но и про далёкий Афганистан. Про коварных душман и наших солдат, воюющих друг против друга… Про официальные сообщения о нашей братской помощи афганскому народу… И о том, что будто бы происходило на самом деле… Что афганцы — это не такой уж и братский нам народ… Что они встречают наших военных не только цветами… А всё больше пулями, минами снарядами… И даже откровенной ненавистью… Хоть наши воины пришли им помогать…
Но более всего вспоминали Максима… Как он учился в школе, как хорошо рисовал… Ведь его отец Василий Петрович был не абы кем, а самым настоящим художником… Мы вспоминали то, как Улановский-младший добросовестно занимался не совсем привычным для себя делом, то есть сбором хлопка… Как он играл на бас-гитаре в нашем школьном ансамбле… И всё это время, пока я учился в школе и ходил в наш спортзал на «только-старшеклассницкие» дискотеки… У самой стенки стоял стул с прислонённой к нему бас-гитарой… Словно Максим отошёл за угол, чтобы перекурить… И вот-вот должен вернуться.
А месяца через два для меня настали трудные времена… Причём, по школьной программе… Почему-то именно меня невзлюбила одна учительница русского языка и литературы. Наверное, из-за того, что мой отец работал в районном военном комиссариате, который и призывает молодых граждан мужского пола для дальнейшей отправки в ряды Советской Армии. Хоть мой батя являлся заместителем райвоенкома по финансово-хозяйской части, мне довелось немало попотеть, исправляя посыпавшиеся на меня градом «двойки» и «тройки».
Испытание оказалось не из лёгких… Хоть моя мама и возмущалась столь повышенным вниманием своей бывшей, а ныне моей учительницы… Однако только дома… Идти к директору школы она и не собиралась… Мой отец молчал и изредка советовал готовиться к каждому занятию… Что я, в общем-то, и делал… Корпел над учебниками по правописанию и старательно зубрил очередные отрывки из поэм наших классиков… На каждом уроке либо декламировал целые куски литературных шедевров, либо дотошно объяснял всем присутствующим правила грамматики русского языка. Не всегда удачно, конечно же, но всё же… Весь мой класс теперь готовился к занятиям спустя рукава, тогда как мне приходилось вкалывать чуть ли не «по-чёрному»…
Шло время… Проходили занятия. Постепенно из моего дневника исчезли «двойки», а затем и «тройки»… Потом настала очередь и «четвёрок»… Хоть я и не успел исправить такую же отметку в табеле за третью четверть… Однако за весь восьмой год обучения мне поставили «отлично». Потому что эту «пятёрку» я заработал очень честно… Слишком трудно и крайне тяжело… Но всё-таки заслужил…
Затем наступила оттепель… Меня оставили в относительном покое… Ведь летом были трёхмесячные каникулы, а с третьего сентября и по 25. декабря мы собирали хлопок… В общем, всё вернулось на свои места… Моё долгое мучение и не менее значимое терпение не прошли стороной… Вознаграждение состоялось в виде моей отличной успеваемости и, соответственно, учительской благосклонности…
По прошествии почти года, что не могло ей не помочь… Ведь время — это какой-никакой, но всё-таки лекарь… Наша учительница Раиса Васильевна оттаяла и сердцем, и душой. Ежедневные занятия стали проходить в привычной дружественной атмосфере. Возобновились и репетиции школьных спектаклей… Где меня уже не забывали в ином аспекте… Если в прошлом, то есть в Гоголевском «Ревизоре» я играл какого-то заштатного чиновника… То теперь мне доверили роль свободолюбивого борца Данко… Естественно, что и к этому амплуа я готовился не на шутку… Поэтому на спектакле не только мои реплики и монологи впечатлили зрителей… «Вырванное» из моей груди картонное сердце пылало на сцене самым натуральным образом… Рассыпая вокруг искры бенгальского огня…
«Да ещё так сильно!.. — усмехнулся я от столь приятных воспоминаний. — Что все мои попутчики, «как бар-раны!», так и остались на своих местах… Они-то думали, что будет две-три искорки… А «моё» сердце пылало и пылало… Пока не погасло… Но всё ещё дымилось, обжигая мне руку… Алюминиевая вставка тогда чуть было не расплавилась, но всё же выдержала… Сигнальный огонь, конечно же, держать гораздо удобнее… Но у нас же такого добра тогда не имелось. Вот и приходилось обходиться своими знаниями и кое-какими опытами… Экспериментами! А Раиса Васильевна тогда была очень довольна спектаклем… Что да, то да… Ведь потом мы всей нашей театральной труппой пошли пить чай в её кабинете… Довольные сами собой и ею лично…»
Действительно… Наша учительница русского языка и литературы была крайне довольна самодеятельной постановкой спектакля «Данко» по произведению Максима Горького. Ведь мы тогда постарались на славу…
А спустя какое-то время к родителям Улановским заехали двое солдат, которые служили в Афганистане с их сыном Максимом. После своей демобилизации они не смогли проехать мимо родительского дома погибшего товарища… Загорелые парни гостили всего один вечер и одну ночь. Утром они уехали к себе домой… Но Раиса Васильевна была счастлива, как никогда…
Говорили, что эти демобилизованные солдаты привезли родителям какое-то известие… Очень секретное… Что будто бы рядовой Улановский не погиб в той засаде… Что вместо него в цинковый гроб положили другое тело… Неизвестного, то есть так и неопознанного солдата-водителя… Сгоревшего вместе со своим автомобилем КАМАЗ. Что на самом-то деле их Максим попал в плен к афганским душманам… А значит, он до сих пор жив! Хоть и в стане врагов. Однако Советское правительство предпринимает все меры по освобождению наших военнопленных… Что уже кого-то из советских солдат моджахеды отпустили… Вернее, обменяли на своих. И, следовательно, скоро они освободят и Улановского Максима Васильевича!
Мы этого ещё не знали… Но проводив двух своих гостей до автобусной остановки и дождавшись вместе с ними приезда маршрутки… Раиса Васильевна потом долго-долго махала им вслед платочком… И плакала… Ничуть не стесняясь своих слёз… А потом она вернулась домой, привела себя в порядок и пошла в школу… По дороге седая учительница зашла в продовольственный магазин и накупила в нём всяких конфет… Наш класс оказался первым… Кому Раиса Васильевна стала раздавать сладкие гостинцы… Мы хоть и являлись старшеклассниками, но сразу же съели эти три-четыре конфеты, доставшиеся каждому из нас… Мы ничегошеньки не понимали, что же произошло… Но по счастливым глазам учительницы догадывались о том, что случилось нечто особенное… Вернее, что-то хорошее и замечательное…
Но затем начался обычный урок… А светящаяся радостью Раиса Васильевна ничего нам не сказала… Как и другим школьным классам, которым она раздарила все конфеты… Да и у нас хватило такта, чтобы не лезть к ней со всякими расспросами или неуёмным своим детским любопытством… Ведь все мы жили в солнечном Узбекистане, где по старому узбекскому обычаю после получения очень хорошей весточки принято раздавать гостинцы. Так называемые, суюнчи. Все мы отлично понимали то, что нашей учительнице привезли какую-то хорошую весточку… А какую именно — об этом мы только догадывались… Но все боялись сглазить… И поэтому все дружно молчали… Но втайне тоже радовались…
Так Раиса Васильевна стала ждать… Она по-прежнему ходила на кладбище, то есть на ту могилку… То ли к своему сыну Максиму, то ли к неизвестному ей советскому солдату… Такому же военному водителю. Как бы то ни было, но продолговатый холмик и небольшой обелиск с красной звездой всегда находились в ухоженном состоянии. И всегда с цветами…
Шли недели… Затем месяцы… Прошёл год… Я окончил школу и уехал из нашего посёлка… Минуло уже несколько лет… Но мои родители в своих письмах сначала в далёкую Рязань, а затем в Чирчик… И вот теперь уже в Афганистан… Они писали мне о том, что в нашем Бустоне жизнь идёт в привычном русле… Кто-то из одноклассников уже женился и даже обзавёлся первенцем… Кто-то учится… Кто-то работает в райцентре… В школе тоже без изменений… Знакомые мне учителя по-прежнему учат детей…
«А Раиса Васильевна всё также… Ходит на работу, проверяет домашние задания, выдаёт новые… И всё это время… Ждёт!.. Ждёт возвращения своего Максима… Ждёт во что бы то ни стало… Ждёт, всему вопреки… В общем… Ждёт!»
А ведь прошло уже четыре года… Четыре долгих-предолгих года… Почти что полторы тысячи томительных дней и тяжёлых ночей… Бессонных и тревожных… Мучительных и горьких… Отчаявшихся и покорно-терпеливых…
«А вот теперь и моя мама… — думал я, глядя в вертолётный иллюминатор. — Ждёт меня… Тоже солдата… И также из Афганистана… Да-а… Дела-а… Что-то надо предпринять, чтобы это «Благодарственное письмо» не дошло… Но что?»
