Последовала секундная пауза. Слетать Алексею Васильевичу хотелось давно, хотелось, как говорится, до писка, но стерпеть подобное обращение он не мог.
— Благодарю покорно, летать с тобой у меня желания нет. Воняющих на высоте не жалую, и хамов на земле — тоже! — И он зашагал прочь со старта, ни разу не обернувшись. И, наверное, зря: немая сцена за его спиной была достойна созерцания.
К вечеру припожаловала Ленина подруга. Не застав Лену дома, — та ушла с Тимошей в гости, на чьи-то именины или день рождения, Наташа готова была, поохав для приличия, застрекотать, сообщая свежайшие «новости». Это было ее любимое занятие. «А знаете, какой вчера грандиозный скандал на кинофестивале произошел — с ума можно сойти и оглохнуть… это почище того развода, что будет слушаться в четверг аж в областном суде, еще бы — такая фигура — он… А про убийство в Сокольниках вы читали? Всю семью, пять человек, зарезали, как баранов, и вообразите, ничегошеньки не взяли — ни вещей, ни денег… Кошмар.
Отдавая должное внешности Наташи, старательно «работавшей» под девочку, Алексей Васильевич с трудом переносил ее неуемную болтовню. Но терпел. Чего темнить — разглядывать Наташину великолепную фигурку, ее красивые, тщательно ухоженные светлые волосы и всегда наманикюренные ногти было для него больше, чем удовольствием.
На этот раз Наташа была в ярко-красных одеждах. В вырезе на груди светилась золотая цепочка хорошей работы, на ней висел, выставленный на всеобщее обозрение, крестик. Прежде, чем Наташа начала вещать, Алексей Васильевич успел спросить:
— Скажи мне, подруга, ты в бога веришь?
— В каком смысле, Алевас?
— В самом прямом — веришь или не веришь?
— А почему вы спрашиваете?
— Тот, кто верит, должен крест — он же нательный — на груди держать. Это же неприлично выставлять крест напоказ.
— Ну-у, а если человек не очень верит?
— Тогда он оскорбляет своим беспардонством верующих, превращая святой крест в финтифлюшку-украшен не…
— Но теперь все так носят, — сказала Наташа и двинулась к Алексею Васильевичу. Она подошла к нему совсем близко и, блудливо поигрывая по-детски чистыми орехового оттенка глазами, смиренно попросила:
— Алевасик, миленький, пожалуйста, заправьте крестик, чтобы было прилично… своею собственной рукой заправьте.
Алексей Васильевич повиновался не столько смутившись, сколько удивившись реакции Наташи — у нее участилось дыхание, она напряглась и порозовела, пока он погружал крестик в проем между грудей, не стесненными лишней галантереей. «Нежели так лихо притворяется, — подумал Алексей Васильевич, — но для чего?»
Крестик исчез из поля зрения посторонних, и Наташа, поблагодарив Алексея Васильевича «за услугу», будто продолжая случайно прерванный разговор, сообщила:
— А у нас дома такое безобразие — опять горячую воду отключили. Жалко, я не сообразила у Лены спросить — можно мне в вашей ванне искупаться…
— Мойся. Для этого, подруга, Ленина санкция, я полагаю, не обязательна.
Прислушиваясь к шуму воды, наполнявшей ванну, Алексей Васильевич живо представил себе Наташу освобождающуюся от нарядных красных одежд и смутился: словно бы наплывом, как бывает в кино, перед ним прошло видение Джунджулы из Харькова, еще кое-что вспомнилось… «Я не я буду — позовет! Придумает какой-нибудь дурацкий повод и кликнет», — решил Алексей Васильевич и встревожился: он был вдвое старше этой смурной Наташи и, пожалуй, раз в пять менее искушен в тонкостях… В этот момент приоткрылась дверь ванной — сразу шум воды сделался гуще — и раздался жалостливый голосок Наташи:
— Алевасик, миленький, у меня почему-то душ на включается, сил не хватает кран своротить…
Вроде бы совершенно некстати ему вспомнилось в этот момент, как его доброму приятелю позвонил старый друг и сказал:
— Котэ, если тоже подыхаешь от жары и угнетен одиночеством, я знаю — жена, дети на даче, давай галопом ко мне. По дороге можешь разориться на бутылку шампанского. У меня славная публика собралась. Хорошо сидим…
Котэ не заставил себя уговаривать. Двери ему открыл стопроцентно голый, как мать родила, хозяин и молвил:
— Раздевайся, а я шампанское в холодильник суну. Один момент!
Озадаченный Котэ неуверенно провел ладонями от плеч к поясу, сделал нервное глотательное движение и спросил у вновь появившегося перед ним хозяина дома:
— Совсем раздеваться? А для чего?
— Мода такая, старик! Интеллигенция всей Европы собирается в своем кругу, понятно, выпивает и беседует в полнейшем дезабийе а ля натюрэль, вот так, мои шер…
Котэ скинул рубашку, вылез из узких брюк, недоверчиво поглядел на хозяина, а тот заметил:
— Хочешь быть белой вороной, ступай так… Порази общество твоими профсоюзными трусами…, — хозяин был профессиональным психологом и умел воздействовать на чужое сознание…
Котэ распахнул дверь, и вся компания — в ней были и дамы — чинно сидевшие за столом, разумеется, вполне одетая, хотя и не во фраках, встретила его аплодисментами. Впрочем дружные рукоплескания предназначались не голому Котэ, а хозяину дома: он выиграл пари, пообещав собравшимся, что сумеет внушить своему другу столь, казалось бы, нелепую идею — ввалиться к столу голым. Человек — внушаем.
И теперь, прежде чем шагнуть в ванну на помощь Наташе, Алексей Васильевич в мгновение ока разоблачился и, смеясь, перешагнул порог. Наташа сидела в воде, прикрыв плечи мохнатым полотенцем и, увидев Алексея Васильевича, так сказать в полной боевой готовности, смогла произнести лишь одно словечко: однако…
Впрочем, большой любовной игры в романтическом стиле не случилось: потешились и разошлись, не без удовольствия вспоминая — надо же, как получилось!..
Как и прежде Наташа время от времени появлялась у Лены, обычно она приходила под прикрытием и объявляла с порога:
— Знакомьтесь, мой новый обожатель по кличке Аркадий…
Иногда, вероятно, чтобы доставить удовольствие Алексею Васильевичу, она несколько видоизменяла вступительный текст: — А я, извините, не одна, прошу любить и жаловать моего ведомого Семена Исаевича, можно короче — Сему…
Наташины ведомые бывали обычно крепкими ребятами в возрасте около тридцати лет, более или менее нагловатыми, не слишком испорченными воспитанием. Разговоры во время этих посещений, на взгляд Алексея Васильевича, велись самые нелепые, но он не покидал «зала заседаний», не прятался в своей комнате: хотел понять — что же это за публика явилась сменять его поколение?
Один из последних Наташиных обожателей весьма упитанный рослый Кирилл, он же Кирибор (от Кирилла Борисовича), скинув темно-красный пиджак с золотыми пуговицами — ему было жарко, — принялся толковать о новейших исследованиях «конкретно доказывающих всем, как бы и не верящим, о существовании жизни после смерти».
— Простите, — деликатно перебил его Алексей Васильевич, — вы сказали? «как бы не верящим», так я не понял, что и кому доказала наука?
— Еще древние знали — вот, человек… да? Фактически он отжил свой срок, ну, как бы сказать, в человеческом образе… и умер. Понятно? А через энное число лет возвращается в новом образе…
— Например, попугаем — ехидно поинтересовался Алексей Васильевич. — Может такое быть?
— Не исключено… — И тут в разговор вступила Наташа. Ее чрезвычайно занимали сведения, связанные с телепатией и летающими неопознанными объектами…
Алексею Васильевичу как-то сразу сделалось вдруг смертельно скучно. Все эти сомнительные открытия он называл обычно шаманством и в компании своих сверстников, вообще — единомышленников, говаривал, примерно, так. Жизнь работой ставится, а не ворожбой и шаманством. Не люблю юродивых и поповствующих не переношу, Вот на старости лет дважды перечитал от корки до корки евангелие — последние волосы и те дыбом встают! Не убий, говорят, а кругом в этом же самом Евангелии не просто убиение, а сплошное мучительство…
— Простите, Кирилл Борисович, а вы лично в чудеса верите? — деликатно поинтересовался Алексей Васильевич, и пока Кирибор нес какую-то ерунду, переставил свой стул к углу стола и попросил:
— Позвольте вашу ручку, молодой человек.
Наташин обожатель с готовностью протянул раскрытую ладонь, очевидно ожидая гаданье по линиям руки, но услыхал:
— Нет-нет, на локоточек, пожалуйста, поставьте ручку… Вот так… Попробуем?
Кирилл Борисович оказался куда сильнее, чем можно было ожидать, Алексей Васильевич это сразу, по захвату почувствовал, и все в нем всколыхнулось боевым задором, не зря он был в свое время азартным и хитрым воздушным бойцом. До сих пор он гордился тем, как переиграл в честном воздушном бою своего последнего противника. Небо в тот день было подернуто противной дымкой — вроде и не густая, а видимость — хуже не придумаешь. Алексей Васильевич поздновато заметил атаковавший его «мессершмитт», тот не спешил открывать огонь, шел и шел на сближение, видимо, намереваясь расстрелять Стельмаха в упор. Мгновенно оцепив обстановку, Алексей Васильевич резко убрал газ, рисковано ощетинился посадочными щитками, сунул ногу до отказа в сторону, еще и шасси выпустил, и противник, никак не ожидавший такого, проскочил атакуемого, подставив ему свой хвост.
