Мы ходили по склонам кургана и на каждом шагу видели воронки от бомб и снарядов. Семь суток бомбардировщики беспрерывно пикировали на батарею. Комендоры стояли на местах и отражали атаку за атакой. Они выдержали все — бомбежки, бессонные ночи и колючий мороз. Матюхин показывал в журнале боевых действий короткие записи о сбитых самолетах, уничтоженных танках и орудиях противника. Во всех случаях огонь точно корректировал младший лейтенант Кимстач, и мне не терпелось увидеть этого человека.
Мы осмотрели все достопримечательные места, и лейтенант Матюхин, готовясь закурить, похлопывал по карманам, безуспешно искал зажигалку. Вдруг вынул изо рта еще не зажженную папиросу и объявил:
— Гляди-ка, а вот и он, легок на помине!
Торопливой походкой прямо к нам шел высокий молодой человек в форме пехотинца, в пилотке, вылинявшей под палящим солнцем. В руке держал планшетку.
— Привет труженикам тыла! — откозырял он и крепко пожал нам руки. Это и был артиллерийский корректировщик младший лейтенант Кимстач.
Все рассмеялись. Только ему, пришедшему сейчас чуть ли не из самого пекла, Малахов курган мог показаться тылом. Довольный своей шуткой Кимстач широко улыбался, обнажая белые ровные зубы.
Пользуясь временным затишьем, он пришел с передовой.
Было очень мирно в этот день. Моряки возились на огороде, высаживали цветы. Я вынул из кармана блокнот и собрался записать рассказ Кимстача о том, как он, студент ленинградского медицинского института, стал корректировщиком.
И тут, как нарочно, из города донеслись прерывистые гудки. Побросав лопаты, краснофлотцы бросились к артиллерийским дворикам, словно из-под земли поднялись стволы орудий.
Разговор с Кимстачем был прерван. Мы могли не встретиться больше, и я не узнал бы об этом человеке самое главное. Но «самое главное» о Кимстаче я все-таки узнал. И вот как это было.
При первых сигналах тревоги Кимстач, поэт Алымов, лейтенант Матюхин и я поспешили вернуться в Корниловский бастион. Матюхин развернул карту, размеченную на квадраты, минуту, две занимался расчетами и затем скомандовал:
— Орудия зарядить! Кимстач нервничал:
— То сидишь три дня в окопе, и ничего, а тут отлучился на часок — и вот тебе...
В нетерпеливом ожидании он уставился на радиста, поддерживавшего связь с передним краем.
Перед воздушным налетом на Севастополь гитлеровцы обычно открывали ураганный огонь по городу из дальнобойной артиллерии. Так было и на этот раз. Даже сквозь толстые стены мы слышали свист снарядов. Радист поднял голову и доложил Матюхину:
— Работает триста пятая цель!
— По цели осколочным, пять снарядов, огонь!..
Под нами дрогнула земля. Радист продолжал доносить:
— Вступили в бой цели триста шестая и триста седьмая!
Я взглянул на Кимстача, он в каком-то ожесточении сжимал карандаш.
— Все цели работают... Ну погоди, вернусь — я им устрою баню!
Огонь вели все орудия батареи. Кругом стоял невообразимый грохот. Казалось, вот-вот затрещат стены.
Вскоре с переднего края по радио донесли:
— Цель подавлена!
Лицо Кимстача посветлело. Признаюсь, во время боя я следил только за ним, за выражением его лица, за движениями его выразительных пальцев, стискивающих карандаш, за тем, как он помогал Матюхину управлять огнем, — за всем этим можно было видеть самое главное в характере младшего лейтенанта — волю, непреклонность, лютую ненависть к тем, кто обрушивал сейчас смерть на Севастополь, и радость за каждый успех наших артиллеристов.
И мне показалось, что именно в эти минуты я узнавал Кимстача.
Грохот боя постепенно затихал. Смолкли пушки Малахова кургана. Бойцы выбирались из двориков и шли ужинать, а затем как ни в чем не бывало возвращались к кустам сирени и скворечникам. И здесь уже в «мирной» обстановке мне представился случай убедиться в высоком командирском авторитете Кимстача.
Бойцы-артиллеристы услышали, что на переднем крае, там, во владении Кимстача, ранен боец, и Матюхин разрешил для замены подобрать человека.
И тут началось буквально паломничество к Кимстачу. Один за другим подходили бойцы, и каждый говорил одно и то же:
— Товарищ младший лейтенант! Возьмите к себе. Хочу служить под вашим командованием.
Пришел даже командир отделения телефонистов из роты связи.
— Желаю вместе с вами воевать, — отрапортовал он. — Возьмите — жалеть не будете. УКВ знаю как свои пять пальцев. Линию могу наводить. В разведку будем ходить вместе. Возьмите, товарищ командир...
Он смотрел на Кимстача такими умоляющими глазами, что, право слово, трудно было ему отказать.
— Не хочется вас обижать, — убеждал его Кимстач. — Я ведь могу вас взять только рядовым. А вы командир отделения.
— Звание-то у меня никто не отнимет, — не унимался связист.
...Меня удивило тогда, почему артиллеристы выбрали для командного пункта такой приметный ориентир, как Корниловский бастион. Кимстач, ничего не объясняя, показал на дощечку, прикрепленную к стене башни: «Здесь стояла кровать капитана 2 ранга Н. Ф. Юрковского». Это был памятник первой Севастопольской обороне. Капитан 2 ранга Юрковский командовал тогда героической батареей Малахова кургана... Оставаясь здесь, в той же самой каюте, наши моряки-артиллеристы как бы давали слово не посрамить славы русских моряков.
Прочитав надпись на башенной стенке, я посмотрел на Кимстача. На мгновение мне представилось, что мы на Малаховом кургане уже после войны. Жарко печет весеннее крымское солнце, благоухают яблони и миндаль, щебечут птицы в скворечниках, сколоченных когда-то крепкими матросскими руками, а на замшелой башне Корниловского бастиона рядом с первой горит еще одна надпись: «Здесь в Отечественную войну командовали артиллерией лейтенант Матюхин и младший лейтенант Кимстач».
Так мне представлялось, а что касается Кимстача, то он, разумеется, не думал о славе. Его волновало другое. Прощаясь со мной, он попросил:
— Если будете в Ленинграде, позвоните, пожалуйста, моей жене по телефону, расскажите, что видели. Ведь это наша обычная работа...
Я не забыл его просьбу и, когда вернулся в Ленинград, много раз снимал трубку и набирал нужный номер, но никто не отвечал. Тогда я разыскал адрес жены Кимстача. Увы, ее в Ленинграде не оказалось, и даже никто не мог сказать, жива ли она или эвакуировалась.
После войны Матюхин и Кимстач не вернулись домой. Семья Матюхина получила короткое извещение: «Пропал без вести». Но время вносит свои поправки. Четверть века спустя приехал из Киева в Севастополь черноморский моряк Григорий Прокофьевич Гусак. Приехал в те места, где сражался в июне 1942 года и был захвачен в плен. Ему удалось бежать, раненого, его приютили местные жители.
В ноябре 1942 года темной, холодной ночью в дом, где жил Г. П. Гусак, пришли партизаны, разговорились. Командир спросил, почему он не в партизанах. А узнав, что тот ранен и воевал в Севастополе, командир партизанской группы сказал, что он тоже из Севастополя. И назвался Алексеем Матюхиным.
— Они попросили еды, — рассказывал Гусак. — Хозяева накормили их, дали что было из продуктов.
В эту ночь они вышли к Днепру, переправились на другую сторону, затопили пароход и скрылись.
Стало быть, после того как наши войска оставили Севастополь, Алексей Матюхин не «пропал без вести». Он до последнего сражался с врагом.
Во время одной из встреч с членом Военного совета Кулаковым открылась дверь и, попросив разрешения, быстрой, легкой походкой в кабинет вошел невысокий, худощавый генерал в морском кителе с широкими золотыми галунами и голубыми просветами на рукавах.
— Знакомьтесь, — сказал Николай Михайлович. — Единственный в своем роде генерал. Командует авиацией на земле и в воздухе.
Слова «генерал» и тем более «командующий» совсем не вязались с удивительно моложавой наружностью Острякова, не замедлившего вставить:
— Идет война, товарищ член Военного совета, и никого этим не удивишь. — Остряков поторопился перевести разговор на другую тему, развернул перед Кулаковым фотопланшет и попросил разрешение, доложить результаты воздушной разведки.
— Окончательно уточнили. Две батареи крупнокалиберные и одна зенитная. Удалось заснять вспышки, — сказал он, показывая карандашом на белые точки, отчетливо выделявшиеся на фотопланшете.
— Кто снимал? — удивился Кулаков. — Прямо-таки ювелирная работа. Тут никакой лупы не нужно. Все как на ладони. Генерал Петров просил вас завтра еще поработать. Можете?
— Так точно! У нас на завтра намечено несколько ударов вот по этим целям.
Остряков развернул карту переднего края: острие стрел было направлено в сторону противника. — А как насчет прикрытия? — спросил Кулаков.
